1
1
В июне 1897 года я предложил кайзеру присвоить название «Фюрст Бисмарк» первому кораблю, который будет спущен со стапелей. Я знал, что князь или его семья ошибочно подозревали, будто в момент его отставки из списков флота был умышленно вычеркнут корабль, носивший его имя. Я надеялся, что этот шаг уменьшит разлад между Бисмарком и правительством и хотел осенью лично отправиться в Фридрихсруэ, чтобы передать старому князю приглашение присутствовать при спуске корабля и получить его благословение на проведение судостроительной программы{64} в виде закона.
После некоторых колебаний кайзер дал свое согласие, но затем сам послал Бисмарку приглашение присутствовать при спуске корабля, название которого он, однако, не указал. Он ожидал, что этот акт милости доставит князю столько же радости, сколько подобные церемонии доставляли ему самому и другим людям, и, очевидно, хотел сделать Бисмарку сюрприз. Бисмарк ответил, что он уже слишком стар для таких вещей. Тогда я получил приказ исправить это довольно запутанное положение.
Я письменно попросил у князя аудиенции для доклада о намечаемых мероприятиях флота. Письмо вернулось нераспечатанным с пометкой о том, что князь не принимает писем, на конверте которых не указан отправитель. На второе письмо мне ответили, что я могу приехать.
В Фридрихсруэ существовал обычай принимать гостей во время обеда. Меня встретил граф Ранцау, с которым я был знаком. Когда я вошел, семья обедала: князь сидел с узкой стороны стола. Он встал холодный и вежливый, настоящий барин, и остался стоять, пока я не сел. Он страдал от сильных невралгических болей, прижимал к щеке резиновую подушечку с горячей водой, ел скобленку и говорил с трудом. Выпив 1? бутылки секта, он оживился. После этой простой трапезы графиня (жена Вильгельма Бисмарка) зажгла его длинную трубку, и дамы удалились из комнаты. Настроение было тяжелое. Вдруг Бисмарк насупил густые брови, окинул меня уничтожающим взглядом и проворчал: Я не котенок, который искрится, когда его гладят. Обычно я не находчив, но в этих почти безнадежных обстоятельствах я не мог промолчать и ответил: Насколько мне известно, это бывает только с черными котятами, ваше сиятельство. Граф Ранцау поспешил вмешаться: Адмирал прав, это бывает только с черными. Атмосфера несколько разрядилась. Я передал свое поручение. Бисмарк ответил, что он не в состоянии ехать в Киль, носить форму и шпоры и не хочет предстать перед публикой в виде развалины. Чтобы добиться чего-либо положительного, я спросил, не сможет ли одна из его невесток присутствовать при спуске корабля. Он сказал, что об этом я должен спросить их самих; он предоставляет им решить этот вопрос. Тогда я перешел к главной для меня цели визита.
Я изложил свой план, стараясь убедить князя в том, что это не просто одно из увлечений монарха, против которых я боролся все эти годы, и подчеркнул, что намерен осуществить принятую рейхстагом в 1867 году судостроительную программу, придав ей современную форму. В наступающем столетии мы должны обладать известным могуществом на море. В семидесятых годах это было не так важно, ибо слава и блеск великих имен позволили бы нам одолеть любые трудности, теперь же нам надо базироваться на реальной силе, например в случае англо-русской войны, с возможностью которой необходимо серьезно считаться. Я приехал для того, чтобы просить его благословить нас на создание флота, соответствующего нашим тактическим выводам.
О военной стороне вопроса Бисмарк и слышать не хотел, это стало ясно с первых же слов. Большие корабли он ценил невысоко; вместе со своим другом Рооном он считал, что нам нужно побольше малых кораблей, которые роились бы вокруг крупных, подобно шершням. Я постарался возразить, что крупный корабль обеспечивает концентрацию сил и имеет перевес в отдельных пунктах; он ответил, что это может быть и так в bataille rangee{65}, но что он стоит за шершней и хочет, чтобы мы имели побольше мелких судов. Эти корабли надо разослать по всему миру и вообще обратить больше внимания на заграничную службу. Когда я подтвердил, что для нас было бы важно получить пару заграничных баз, он обрушился на Каприви. За исключением его старого друга Роона, который до 1871 года руководил по совместительству морским ведомством, он не мог столковаться ни с одним морским министром. Каприви всегда являлся к нему на Вильгельмштрассе, похожий на деревянный шомпол. Да и чего можно было от него ожидать? Он провел 22 года в чине лейтенанта и насмотрелся в Берлине на богатых кавалерийских офицеров, отцы которых имели поместья; став рейхсканцлером, он решил, что сможет отомстить помещикам. Расторжение германо-русского договора о перестраховке было величайшим несчастьем. Бисмарк заявил мне, что в случае англо-русского конфликта наша позиция должна определяться девизом: «Нейтралитет по отношению к России». Это нужно России и вполне удовлетворило бы ее.
Когда я упомянул о возможности того, что новый Питт не захочет такого нейтралитета и предпочтет иметь нас врагами и что возможны и иные комбинации, причем только внушительный флот может сделать союз с нами выгодным для России и других держав, Бисмарк сделал почти гневный жест рукою. В качестве частных лиц англичане вполне порядочные люди, но в политике это торгаши. Если они к нам сунутся, мы поколотим их прикладами ландвера. Он совершенно не понимал, что тесная блокада может принудить нас к капитуляции.
Старый князь явно думал об аграрной Германии 1870 года и политической Англии 1864 года. Вообще он настолько привык следовать собственному направлению мысли, оставшемуся от прежних времен, что почти не дал себе труда выслушать доклад. Но в основном вопросе он был со мной согласен. Вы совсем не должны убеждать меня в том, что нам нужно усилить флот. Впоследствии он прислал мне и письменное одобрение моих действий.
Насколько далек был князь в свои лучшие дни от мысли о необходимости обладать силами, достаточными для заключения союза против Англии, показывают записки бывшего французского посла в Берлине барона де Курселя, в разговоре с которым князь обрисовал в 1887 году, когда колониальные устремления, казалось, сблизили Германию с Францией, возможность морского союза между соседними сухопутными державами. Я стремлюсь, – сказал князь, по словам де Курселя{66}, – к созданию определенного равновесия на море, и Франция может сыграть в этом деле большую роль, если она пойдет нам навстречу. Прежде много говорили об европейском равновесии; это лозунг XVIII столетия. Но я думаю, что мысль о «равновесии на море» не является устаревшей. Я не желаю войны с Англией, но хотел бы дать понять ей, что флоты других наций уравновешивают ее морские силы и, соединившись, могут заставить ее уважать их интересы. Англия должна только привыкнуть к мысли, что союз Германии с Францией не лежит за пределами возможного.
Бисмарк был, пожалуй, единственный человек, способный добиться примирения с Францией. Поскольку это примирение, однако, не состоялось, указанное направление мыслей стало чуждым для состарившегося князя. Он уже не понимал, что в изменившейся международной обстановке политика равновесия сил на море и способность к заключению морских союзов являлась обязательной предпосылкой дипломатического сближения с Россией, которого он требовал (необходимость такого сближения была ясна и для меня). Учитывая враждебность британцев, которая с 1896 года проявлялась совершенно открыто, вопрос мог ставиться только так: можем ли мы, стиснутые на нашей перенаселенной территории, сохранить мир с Англией, не капитулируя перед завистью ее купцов, и сможем ли мы выдержать войну с нею, если она решит блокировать нас?
Решение этих вопросов не могло быть достигнуто ни в отсутствии флота, ни при наличии заграничного флота; для этого нужен был такой линейный флот, боеспособность и ценность которого в качестве союзника могла бы затруднить англичанам нападение на нас. Действительно, «наступили новые времена», как сказал старый князь при последнем посещении гамбургского порта, сравнивая царившее там необычайное оживление с неторопливой жизнью старого Гамбурга, в котором господствовали англичане.