«Перепутанный» пароль
«Перепутанный» пароль
Как помнит читатель, в июле 1944 года мы высадили в горах Греции, на партизанской площадке, группу наших офицеров во главе с полковником Поповым. Тогда, расставаясь, я твёрдо обещал Попову прилететь снова. Наконец-то я получил долгожданный приказ: нашему экипажу поручили доставить группе полковника Попова письма, а также посылки с подарками к Октябрьским праздникам.
Мы хорошо помнили, что в первый прилёт из-за плохих подходов к партизанской точке нелегко было приземлиться. Поэтому ко второму полёту мы со штурманом готовились особенно тщательно.
На этот раз мы летели официально, не таясь от союзников. Нас уведомили, что посадочный сигнал будет десять огней в одну линию, что отзыв «Я свой!», подаваемый лампой через форточку фонаря пилотской кабины, должен соответствовать букве «Б» по азбуке Морзе, то есть тире и три точки.
Мы проложили на карте курс, произвели точный расчёт времени, ещё раз определили место нашего контрольного ориентира — озера Даукли, которое должно было хорошо просматриваться с воздуха даже в темноте. Вместе с нами полетел командир нашей авиаэскадрильи Герой Советского Союза Пётр Фёдорович Еромасов. Ему полагалось знать все точки, куда летали экипажи руководимого им подразделения. А кроме того, ему хотелось познакомиться с боевым бытом греческих партизан.
Теперь Еромасова, этого замечательного, бесстрашного лётчика, уже нет в живых.
До сегодняшнего дня храню я в письменном столе, среди прочих, дорогих сердцу реликвий Отечественной войны, старую, выцветшую от времени боевую листовку с портретом мужественного командира самолёта. Он в лётном шлеме, руки его держат штурвал, а взор устремлён вниз на раскрытые в беспокойном фронтовом небе купола парашютов.
Посреди листовки на красной ленте призыв: «Летать и разить врага, как Герой Советского Союза Еромасов!»
Ночь выдалась лунная, но всё время, пока мы пересекали Адриатическое море, под нами простиралась беспросветная мгла. Лишь вдалеке по временам вспыхивал дождь падающих звёзд — явление обычное для этого времени года в здешних местах. Вспомнилось, как во время первых полётов в партизанские тылы я принимал разрывы зениток за дождь метеоритов. На этот раз глаз не обманул меня, это был действительно великолепный фейерверк метеоритов, неповторимое по красоте зрелище!
Морские порты на Балканском побережье, несмотря на светомаскировку, пестрели множеством огней. Видимо, немцы спешно эвакуировались. Мы, следуя на высоте трёх тысяч метров, не опасались обстрела с земли, тем более, что фашистам в эти дни было не до нас.
Преодолевая километр за километром, мы незаметно очутились над материковой Грецией. Показалась береговая полоса её, изрезанная заливами и бухточками, неровный — местами низменный, местами холмистый, а в глубине материка гористый — ландшафт страны.
В серебристом лунном свете отчётливо вырисовывается бесконечное разнообразие местной флоры. Подножия гор, скрытых вечнозелёным миртом, заросли древовидного вереска, можжевельника. На высоте семисот — тысячи метров над уровнем моря кустарник чередуется с лиственными деревьями. На этой же высоте местные жители разводят фруктовые сады и виноградники. Выше поднимается новый растительный пояс, заросли кустарника, редкий лиственный и хвойный лес. Дальше тянутся широколиственные породы — дуб, бук, а также хвойные, преимущественно пихтовые деревья. На высоте около двух тысяч метров преобладает альпийская и субальпийская растительность: травы, низкорослые кустарники и полукустарники. Самые вершины гор часто лишены всякого растительного покрова, стоят совершенно обнажённые.
В этой горной стране партизаны чувствовали себя спокойнее — им была знакома каждая тропинка. Но переходы были тяжелы; затруднялось также снабжение оружием, продовольствием; нелегко было в горных условиях организовать связь, эвакуацию раненых и тяжелобольных. Только авиации было по плечу разрешить все эти задачи.
Присмотревшись к земле, освещённой луной, я безошибочно узнаю места, над которыми наш экипаж пролетал в июле. Ни с чем нельзя спутать этого густого скопления межгорных котловин с их дном, то ровным, то холмистым. Самолёт пересекает знакомую горную цепь, как бы охраняющую обширную равнину с уютно расположившимися на ней городами Триккала и Кардица.
А вот и другой бесспорный ориентир: под нами серебристой змейкой извивается между горами река Ахелоас.
Обменявшись мнением со штурманом, докладываю Еромасову:
— Мы над целью!
Начинаем виражить, посылая на землю световой пароль. Но затянутая голубоватым маревом котловина никак не отзывается.
По выражению лица командира эскадрильи догадываюсь, что он сомневается во мне.
— А ты не спутал, Михайлов? — спрашивает он. — Тут, пожалуй, кроме горных козлов, никого не встретишь. Если бы здесь находились партизаны, они давно бы нам ответили.
Я горячо возражаю, так как абсолютно уверен в своей правоте, и весь экипаж поддерживает меня: мы над целью.
Но Еромасова переубедить трудно.
— Так-то оно так, — не сдаётся он, — но почему наши друзья долго не откликаются?
Я и сам не могу понять, в чём тут дело, и всё же мне хочется разубедить своего начальника.
— Мы над целью! — твержу я упрямо. — Разрешите доказать?
— Попробуй…
— Штурман, записывай время и давай курс на контрольный ориентир!
— Курс сто пятьдесят градусов, время пятнадцать минут полёта, — следует уверенный ответ.
Ложусь на этот курс. Свет луны скользит по горным склонам, подчёркивая рельеф местности. Левее видны какие-то огни; возможно, это колонна немецких войск на марше, а может быть, и фашистские транспортные самолёты. Но нам сейчас не до них…
Наконец мы выходим на озеро Даукли; зеркальная гладь его сверкает в свете луны, точно серебряное блюдо. Экипаж вздохнул с облегчением — расчёт был верен: пятнадцать минут назад мы летали над целью.
Немедленно ложимся на обратный курс. Искоса поглядываю на Еромасова, замечаю, что и он успокоился. Луна снова у нас позади; в её спокойном голубоватом сиянии отчётливо видна каждая деталь местности. Только отыскиваемая нами котловина по-прежнему затянута толщей тумана.
Снова виражу над невидимой целью, посылаю лампой «люкс» один световой пароль за другим: тире три точки, тире три точки — буква «Б». Механик усиленно мигает навигационными огнями, включает строевые огни — бесполезно, земля упорно молчит. А ведь мы в общей сложности утюжим воздух около часа. Что могло случиться?
Механик начинает ворчать: больше трёх часов находимся в полёте, сжигаем без толку бензин, а как полетим обратно?
— Может, партизаны отсюда ушли? — снова сомневается Еромасов.
Я не могу с этим согласиться!
— Нет, они здесь, и наши товарищи с ними!
— Так где же они?.. Ты долго намерен здесь болтаться? Не ровен час, прилетят немцы — собьют! — недовольно бурчит командир эскадрильи.
Он прав, конечно.
— Товарищ командир, у меня есть идея! — говорю я.
— Что ещё за идея?
— Снизиться в котловину и пошуметь. Там есть деревушка. Наделаем переполоху, всех перебудим, если спят. Догадается же кто-нибудь зажечь посадочные огни!
— Идея неплохая… Да вот только как механик?
С тревогой поглядываю на Борю: сейчас его слово — решающее.
Боря нерешительно почесал подбородок,
— Бензина впритирку, медленно отвечает он, — но я своему командиру верю. Придётся опять запасы из-за голенища доставать… Покрутимся ещё с полчаса…
Резко иду на снижение, самолёт ныряет в котловину. Лунный свет щедрым потоком обливает склоны гор, расселины, остроконечные возвышенности, строения знакомой деревушки. На высоте примерно сто метров, над самым селением, вывожу работу моторов на максимальный режим. Моторы ревут. Тысячеголосое эхо многократно усиливает этот рёв. Вся котловина наполняется адским грохотом и шумом. Такой концерт и мёртвого разбудит!
А механик вдобавок сигналит световыми точками, огнями фар. Большая скорость позволяет мне легко маневрировать, делать «горку», преодолевать препятствия, поминутно возникающие на пути.
В деревне наконец-то замелькали слабые огоньки.
— Ага! То-то же, проснулись, черти! — говорит Боря с досадой. Его раздражает мысль о зря израсходованном бензине.
Вспыхнула яркая белая точка. Одна, другая, третья… Вот он, долгожданный посадочный сигнал — десять огней в одну линию, вытянутых с севера на юг.
Огни горят, а на наши сигналы ответа по-прежнему нет.
«Как всё нескладно получается! — подумал я. — Впрочем, старт освещён, как условлено, обойдёмся и без пароля…»
Хорошо запомнив свою первую посадку на этой площадке, я теперь зашёл не с северной, а с южной стороны, где были более открытые, пологие подходы, хорошо просматриваемые при лунном свете.
Мы миновали все наземные барьеры и приблизились к ровной линии огней. Затем сели на знакомую площадку. Когда я затормозил машину, а Боря выключил моторы, сомнений, что мы достигли цели, больше не оставалось: у раскрытых дверей кабины показался подполковник Троян.
Вот и остальные, хорошо знакомые мне, но осунувшиеся и загорелые лица наших офицеров. Видно, нелегко давалась им боевая обстановка в непривычных горных условиях. А вокруг наших командиров оживлённо и радостно толпились сотни наших боевых, друзей — отважных греческих партизан.
Перебивая друг друга, мы заговорили все сразу: обменивались новостями, передавали приветы от общих знакомых и близких, расспрашивали друг друга о множестве вещей. Из беседы с Василием Абрамовичем Трояном я узнал, что Григорий Михайлович Попов с группой офицеров переправился в главный партизанский штаб Греции, а Константин Петрович Иванов горными тропами прошел в Албанию и действует заодно с албанскими партизанами.
В разгар нашей встречи к нам подошли два английских офицера. Тревоги и злоключения перелёта были уже позади, но мои волнения ещё не улеглись, и я не сдержался.
— Знаете ли вы, сколько из-за вас мы пережгли бензина? — сказал я, обращаясь к англичанам. — Почему же вы и на этот раз тянули, сразу не осветили старта? Ведь вы же и на этот раз были предупреждены о нашем прилёте.
— У вас был неправильный световой пароль: «Я свой!», — невозмутимо ответил старший из англичан.
— Как — неправильный? Буква «Б» — тире и три точки.
— Ошибаетесь, нужно было: точка и два тире, такие у нас были указания. Вы что-то перепутали…
Я опешил: такое недоразумение в военное время — просто невероятно!
Слышавший этот разговор подполковник Троян рассказал нам: сперва наши офицеры тоже сомневались, приняли самолёт за фашистский. Но, когда машина снизилась и мы закатили дьявольский концерт, наши офицеры сразу сообразили, в чём дело, поспешно оседлали ослов и мулов и из деревушки, в которой они ночевали, поскакали что было духу к старту. Не обошлось без пререканий с британскими представителями: союзники упрямо стояли на своём — самолёт принимать нельзя, пароль неправильный. С трудом удалось уломать англичан.
— Внутреннее чутьё подсказывало мне, — взволнованно говорил Троян, — что прилетели свои, именно ваш экипаж. Ну я и взял всю ответственность на себя.
Мы рассказали нашим товарищам и друзьям вкратце о последних событиях на фронте и продвижении советских войск, оставили им свежие газеты и, тепло распрощавшись, двинулись в обратный путь.
Мы долго потом раздумывали над «недоразумением» с искажённым паролем. Вся эта история казалась крайне подозрительной, и не без оснований. Ведь и в июле мы разыскали эту точку и совершили на ней посадку вопреки желанию англичан. Но, несмотря на сложность обстановки, мы своё задание выполнили и, вполне удовлетворённые этим, возвращались в Бари.