ЗЛЕЙШИЙ ПАРОЛЬ

ЗЛЕЙШИЙ ПАРОЛЬ

ГОД 1824. Январь. 6.

День Богоявления.

Государь отбывает в Царское Село.

12.

Лихорадка, тошнота, горячка с рожистым воспалением на левой ноге.

26.

Воспаление все опаснее, лечение к успеху не приводит; внезапно гангренообразный струп отделяется сам собою. Всеобщее сочувствие.

«По крайней мере мне приятно верить этому, но, в сущности, я не был бы недоволен сбросить с себя это бремя короны, страшно тяготящей меня».

(Александр I — генералу Васильчикову.)

В январе отец Феодор с отцом Феодосием представили царю новую книгу «Свидетельство Иисуса Христово». Они были полны надежд; увлеченно обсуждали прочитанное в старых нумерах «Сионского Вестника», «Толковании Апокалипсиса» и «Угрозе Световостокове» Генриха Штиллинга, всюду находя подтверждение своим упованиям на скорое избавление народов от тьмы неведения и наступление времен благих. Но «вдруг, увы! неописанная перемена во всех делах последовала».

Поводом для последнего и решительного боя, который в апреле-мае 1824 года дал всем врагам Отечества «славный воин» Фотий, была не ссора с Голицыным, которого новгородец называл теперь не иначе как «овца… непотребная, или, лучше сказать, козлище». Нет; чашу Фотиева терпения переполнила очередная книга модного экстатического проповедника пастора Госнера.

К моменту, когда типография Греча приступила к печатанию тиража, старый ратоборец уже составил «Выписку зловредных и душепагубных учений, обретающихся в разных нечестивых книгах, изданных и распространяемых на российском языке от 1800 по 1824 год». Здесь он привел сомнительные места из продающейся в столице литературы духовного содержания и сопроводил их своими остроумными маргиналиями. Задача была важная: продемонстрировать царю неслучайность и взаимосвязь пропускаемых духовною цензурою богохульств, результатом коих может стать разрушение духовных устоев России, подготовка нации к политической измене Престолу. При этом, как писал сам Фотий, книжки давным-давно запрещенного «Сионского Вестника» за 1806 год весной 1824-го все еще продавались в лавках. Можно было бы задуматься о соотношении спроса и предложения, о том, реальна ли разоблачаемая угроза. Но Фотий ничего не видел и не слышал, кроме сполохов огненных озарений и гула своей пророческой мощи, — а потому считал пыльные экземпляры «Вестника» не признаком коммерческого неуспеха издания, но знаком непотопляемости коварных издателей.

Естественно поэтому, что когда из типографии был выкраден корректурный экземпляр переводного сочинения «Дух жизни и учения Иисуса Христова в Новом Завете. Часть I: Отделение 1, содержащее Евангелие от Матфея, перевод с немецкого языка» и по служебной цепочке: обер-полицмейстер — Магницкий — Аракчеев[278] — митрополит Серафим — попал к нему в руки, — отец Фотий затрепетал. Вот оно, доказательство давно предреченного им заговора иноплеменных!

Собственно, книгу Госнера ни в чем, кроме мистического анархизма и преизобилия светских благоглупостей на сакральные темы, упрекнуть было невозможно. Но Фотию и опекаемому им (роли теперь распределялись именно так) митрополиту Серафиму Госнерова проповедь всеобщего, русско-европейского возврата ко временам апостольским, к традициям первоначальной Церкви Христовой казалась «злейшим паролем» всемирной революции. «Дух жизни…», восклицал отец архимандрит, «есть повестка на явное возмущение всех уже приготовленных чрез другие книги во всех концах земли». Мнение это полностью разделял митрополит Серафим; он даже написал опровержение на Госнера — и с благословения отца Фотия отправил царю.

Но то был всего лишь упреждающий удар, огневая разведка. Потому что Госнером и запретом его опуса никто ограничиваться не собирался; даже падение Голицына (которого вскоре, в полном противоречии с церковным каноном, отец Фотий лично анафематствует) было промежуточной целью. Настоящим, полномасштабным итогом развернувшейся битвы должен был стать моральный переворот всей дворцовой жизни, перевод ее на совершенно иные идейные основания.

ГОД 1823.

Пестель ведет неустанные переговоры о соединении обществ; находит понимание дружеского кружка Кондратия Рылеева (который весной 1824-го станет фактическим руководителем северян); и все-таки решение о слиянии Севера с Югом отложено до 1826 года.

Апология, которую священно-архимандрит 12 апреля направил императору, называлась: «Пароль тайных обществ…» и составлена была в выражениях, напоминавших Манифест о начале войны:

«ПАРОЛЬ.

На основании христианской религии истребить христианскую религию, раскопать олтари и обрушить престолы!

Боже! Боже! Боже!

Векую оставил Ты еси проповедываться посреди нас акому отступлению от веры, нечестию и безверию? Это ерзость запустения на месте, реченная Даниилом пророком.

Сия тайна беззакония деется!

Она есть новая религия».

Недаром и пророк Даниил, возвещавший о последних временах, поминался тут рядом с карбонариями; недаром и восклицательные знаки выстраивались частоколом:

«С нами Бог!

Господь сил с нами!

О! Господи! спаси же! о! Господи! поспеши же! Не нам, не нам, Господи, славу даждь, а имени Твоему Святому во веки!»

Форма соответствовала содержанию; тот, кто обращается к людям как бы в последний раз, словно в ожидании мученической кончины и предсмертной судороги, и должен говорить торжественно и громко, не смущаясь приличиями.

Царю предстояло понять, что времени для недомолвок не осталось. Что роковой час пробил. Быть может, именно ради этого отец Фотий настоял на том, чтобы митрополит Серафим испросил монаршую аудиенцию 17 апреля в неурочный час, ближе к семи пополудни: впечатление от того многократно усиливалось.

Серафим страшился; силы оставляли его; отец Фотий (опять поступаясь патриархальным требованием чтить иерарха) «укрепил» колеблющегося духоподъемным поучением, лично усадил в карету, велел слугам запереть ее и немедленно следовать во дворец, пока его высокопреосвященство не передумали и не поворотили назад.

Результат превзошел ожидания.

«Тако проходит час 8, 9 и 10-й; Фотий ждет — и нет митрополита обратно от царя. Наступает 11-й час, Фотий с его секретарем, сидя на окне, при ночном мраке смотрит, прислушиваясь к каждому стуку, желая узнать, не едет ли митрополит, и что Бог споспешил в слове и деле веры? Проходит сей час, и 12-й наступив приходит, — и нет митрополита. Полночь прошла… сие никогда не бывало ни с кем, чтобы в полночь митрополит когда-либо бывал у императора и по таким делам, каковы начались… Первый час пополуночи приходит, и при тихом сумраке ночном тихо митрополит Серафим едет; выбежали все его сретать».

Владыка был «весь от головы до ног мокор от льющего с него пота». Переодевшись, он рассказал о тяжком разговоре, во время которого императору было поведано и о действительных бедах, учиненных Голицыным Православию (бесконечное и мелочное вмешательство в дела Синода), и о мнимых, как, например, о переводе Псалтири не с греческого, а непосредственно с еврейского языка ради оскорбления святоотеческой веры. Из этого рассказа мы знаем, что государь выслушал все внимательно и печально, обещал принять самые серьезные меры; но мы не знаем и не узнаем достоверно никогда, о чем Александр думал под аккомпанемент резкой речи обычно смирного и даже боязливого старца.

ГОД 1824. Апрель. 18.

Николай Тургенев, так и не сошедшийся с властью, а с лидерами тайных обществ во многом разошедшийся, после ряда неприятностей по службе отбывает за границу.

Ранее так же поступил Петр Чаадаев.

Никогда нам не будет ведомо и то, какие мысли блуждали на высоком челе Александра Павловича вечером 20 апреля, когда к нему тайным ходом провели отца Фотия, решившего ковать железо, пока оно горячо. Как, в каких категориях осмыслял он горячечные рассуждения архимандрита об угрозе некой «всемирной монархии», основанной на принципах единоверия (имелся в виду отнюдь не Священный Союз!); о том, что уже «назначен год и самое время, когда вдруг оное (воззвание к возмущению. —А. А.) повсюду опубликовать, и знают токмо члены тайных обществ»; что английские методисты завершили подготовку к русской революции… Неизвестно нам, и что стояло за внезапным приездом графа Аракчеева к митрополиту Серафиму и отцу Фотию вечером 22 апреля с миссией мира: действительная ли надежда царя на примирение двух разных любимцев? испытание ли Аракчеева (а заодно и его ставленников) «на прочность»? извечное ли желание решить все, ничего не решая?

Но это, честно говоря, не только абсолютно не важно, но и совершенно неинтересно.

Потому что нам известен итог: то, чего не сумел достичь с помощью политических доносов Васильчиков, с помощью своих апологий осуществил Фотий. Царь приземлился на родную планиду. Царь поверил, что главная опасность угнездилась тут, а не там. Царь принял меры. Такие, какие умел принимать только он. Такие, какие и ожидал от него отец Фотий.

ГОД 1824. Май. 15. С.-Петербург.

Голицын сам просит об отставке. От должности отставлен; другом — оставлен.

Сугубое министерство раздвоено; во главе Министерства народного просвещения и Цензурного ведомства поставлен Александр Семенович Шишков.

29.

Ставший вместо Голицына президентом Библейского общества, митрополит Серафим проводит 79-е — и последнее — заседание.

«…Возрадуйся, о брате любезный… Православие торжествует. Знай, что ангел святый Божий есть Государь наш… праведник наш царь… армия диавола паде, ересей и расколов язык онемел; общества все богопротивные, яко же ад, сокрушились…

P. S. Молись о А. А. Аракчееве. Он явился раб Божий за св. Церковь и веру, яко Георгий Победоносец. Спаси его Господь. Все сие про себя знай…»

(Архимандрит Фотий — архимандриту Герасиму, в Москву.)

Успех неученого новгородского архимандрита и вышколенного дьячком временщика неудивителен; они разгадали загадку царевой психологии, над которой понапрасну бились лучшие умы Империи. В многократно цитированной «Автобиографии» отец Фотий обронил очень важные слова: «Царь Александр не хотел явно все произвесть в дело, а тайно думал и тихо учинить».[279] Вывод этот он сделал 22 апреля; и вряд ли случайно очередное сочинение, поданное 29 апреля царю, было названо: «План разорения России и способ оный план вдруг уничтожить тихо и счастливо». После не до конца удачных опытов воздействия на царя с помощью угроз мистического свойства Фотий решил повлиять на него с помощью обещаний вдруг, сразу, исподволь, тихо и счастливо уничтожить революцию; это-то и сработало. Да и меры предлагались простые и удобопонятные: чтобы многолетний заговор всемирных злоумышленников против России удался, достаточно было всего лишь снять Голицына, закрыть его министерство и опекаемые им общества, восстановить права Синода и выслать Госнера и методистов. Что и было сделано — да только не помогло.

ГОД 1824. Ноябрь.

Решено остановить издание катехизиса архиепископа Филарета, по причине того, что Молитва Господня и Символ веры даны были здесь, как и в первом издании 1823 года, по-русски, а не по-славянски.

Ноябрь. 16.

А. С. Шишков представляет Александру соображения о немедленном закрытии всех библейских обществ, «под иным названием масонских лож», о прекращении переводов Священного Писания на русский язык и о чистке рядов Священного синода.

Ноябрь. 21.

Формальным отношением к митрополиту Серафиму Шишков требует синодального расследования о катехизисе: не умышленное ли преступление против Православия совершил архиепископ Филарет?

Впрочем, во всем этом граф Аракчеев уже не участвовал: он был занят устранением последствий страшного петербургского наводнения, случившегося 7 ноября 1824 года и замкнувшего жизнь Александра Павловича (который родился в год разрушительного наводнения) в страшное композиционное кольцо.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.