Первый вестник помощи

Первый вестник помощи

Дни шли за днями, мы уже отдохнули, а полёты всё ещё не предвиделись. Стояла нестерпимая жара: ни днем, ни ночью от неё не было спасения. Ворочаясь на своих раскладных койках под пологом, предохраняющим от назойливых москитов, мы с тоской думали о том, сколько полезных дел мы могли бы за это время выполнить у себя на родине!

А объединённый союзнический штаб в это время под самыми разнообразными предлогами препятствовал нам активно включиться в боевую работу.

Наконец наш экипаж получил долгожданное задание на первый боевой вылет. Мне предстояло разыскать партизанский отряд, который временно был вынужден отступить на греческую территорию.

Англо-американская сторона тщательно скрывала от нас эту точку, где находился английский офицер связи. Нас заверяли, что этот отряд кочует с места на место и разыскать его невозможно. Мы же имели точные сведения, что союзники постоянно летают туда только не из Бари, а из Египта. Впрочем, англичане не скрывали, что их самолёты летают к греческим партизанам, но умалчивали, что производят посадки.

Передо мной была поставлена задача: отыскать этот партизанский отряд, найти посадочную площадку, приземлиться и выгрузить медикаменты, а также обычные, необходимые партизанам вещи.

Наши полковники Попов и Троян с группой офицеров должны были остаться для связи и установления дружбы с греческими партизанами.

Мы понимали, как много может дать наш полёт к партизанам, и тщательно готовились к рейсу. Изучение карты заняло почти три дня. Пришлось прилежно потрудиться над ней с цветными карандашами в руках. Карта должна была стать нашим путеводителем, по ней мы могли отыскивать наземные ориентиры.

Удалось установить, что высота предполагаемой посадочной площадки над уровнем моря равна семистам метрам. Теперь оставалось определить подходы — с какого из них безопаснее идти на посадку. Рассчитывать на ориентировку по радиосигналам с земли нечего было и думать; подходы к посадочной площадке наметили, пользуясь скупыми данными карты. Требовалось учесть противовоздушные средства противника: немецкие укреплённые районы, аэродромы для ночных полётов вражеских истребителей, а также прожекторные точки зенитных батарей. Наш маршрут пересекал укреплённую линию на побережье.

Тщательно изучив карту и призвав на помощь весь свой опыт по прежним полётам в тыл противника, мы условно отменили предполагаемое расположение вражеских аэродромов, огневых и прожекторных точек.

Наконец все приготовления к полёту были закончены.

Наш самолёт над объятыми пламенем войны Балканами должен был явиться первым вестником того, что героям, изнемогающим от непосильной борьбы с оккупантами, идёт надёжная, братская помощь Советского Союза.

Нет, мы решительно не имеем права не справиться с заданием!

В моём дневнике записано: вылет из Бари 25 июля 1944 года. На борту самолёта, кроме экипажа, одиннадцать советских воинов, вооружённых автоматами и пистолетами. Им предстоит влиться в партизанский отряд и вместе с ним участвовать в боевых действиях против немцев. В обязанность советских воинов входит также поддерживать постоянную связь по радио с нашим командованием, чтобы согласовывать действия партизан с планом наступления Советской Армии на Балканах.

Груз наш состоит из продовольствия, оружия, переносных двигателей, радиостанций и другого военного имущества. Весь этот груз мы упаковали в специальные аварийные мешки, чтобы в случае необходимости сбросить его на парашютах, хотя твердо верили, что не придется этого делать.

Когда совсем стемнело, я получил разрешение у диспетчера американского командного пункта на вылет. Отрулил на стартовую линию и дал газ. Как искры, промчались мимо меня под левым крылом огни ночного старта. И вот мы в воздухе.

Я вёл самолёт в основном по приборам, лишь слегка подсвечивая их флуоресцирующим светом. Полностью освещать приборы в ночное время нельзя: яркий свет мешает лётчику видеть наземные ориентиры, пространство за стеклом кабины пилота становится непроницаемым.

Под нами мелькало множество огней: почему-то союзники отменили затемнение на всей территории освобожденной Италии. Даже портовый город Бари и тот не пользовался больше светомаскировкой. По ночам он защищался только цепью аэростатов.

Промелькнули огни города Таранто; миновали мы и Бриндизи; скоро должен показаться Гальяно — последняя наша точка на материке. По небу непрерывно рыскали прожекторы английских и американских постов противовоздушной обороны. Неудивительно — наш полёт по этому маршруту не был включён в план, а потому на земле, естественно, недоумевали: откуда взялся самолёт, не противник ли это?

Полёт наш был рискованным предприятием. Летели мы на высоте девятисот метров, вполне достижимой для огня зениток, да и истребитель мог выйти вдогонку, стоило ему только нас обнаружить. Такая встреча, конечно, не предвещала нам ничего доброго. Успокаивало одно: в хвостовом отсеке нашего самолёта установлен автоматический радиоответчик. Если на нас и наведут локатор, хитроумный аппарат с хвоста нашего самолёта тотчас ответит автоматически по радио: «Я свой!» Почешут зенитчики затылок: с одной стороны, в эту пору над ними никакого самолёта быть не должно, а с другой — этот пароль «Я свой!». По своим же бить не полагается! Пока они будут раздумывать над этой загадкой, мы успеем пролететь мимо…

Под крылом возникает мигающий маяк Гальяно. Я разворачиваю самолёт на новый курс, и вот мы над морем. Исчезли последние береговые огни, нас окружил полный «мрак: звезд ни одной, только чёрное небо да чёрная водяная гладь. Впечатление такое, будто летишь в ничто.

Поглядываю на своих товарищей и вижу — настроение у них совсем не боевое. Что и говорить: лететь в абсолютном мраке, через линию фронта, над морем, да ещё на сухопутном самолёте, — пожалуй, малоприятно. А ведь самое опасное ещё впереди! Откровенно говоря, я и сам чувствовал себя не лучше, но решил приободрить товарищей.

— Штурман, — кричу, — говори, где летим?.. — Взбудоражил механика: — Что же ты молчишь? Сколько горючего истратил?.. — Пошутил с радистом: — А ну-ка, покажи класс — свяжись с Москвой!..

Замечаю, оживились ребята. Штурман линейкой водит по карте, радист крутит рукоятку приёмника, механик проверяет бензин. Всё в порядке, работа в полёте отвлекает от мрачных мыслей.

Увлечённые своим делом, мы не заметили, как в море один за другим зажглись прожекторы. Внезапный яркий свет ослепил меня, прожекторы «поймали» наш самолёт. Чьи же суда нас обнаружили: немецкие или английские? Высота ничтожная, самолёт абсолютно беззащитен. Дадут по нас снизу очередь или залп — вспыхнем, как факел!

Военная хитрость подчас помогает преодолеть превосходящие силы противника. Решение созрело мгновенно: я схватил сигнальную лампу «люкс», высунул её в форточку и начал посылать книзу световые сигналы. Никакого пароля я, разумеется, не знал и сигналил наугад. А второму пилоту приказал:

— Держи курс, никуда не отклоняйся!

Гляжу, с моря светят мне ответным сигналом: дают букву «Н» — тире и точку. Стал и я посылать букву «Н». По сей день не знаю, что должен был означать этот сигнал, как неизвестно мне до сих пор и то, с кем мы тогда встретились: с немцами или с англичанами.

Механик тем временем включил по моей команде опознавательные огни и фары и тоже стал мигать ими. Так, перемигиваясь с неизвестным военным кораблём, мы и ушли в ночную тьму…

Конечно, самолёт, застигнутый вражескими прожекторами, должен вырываться из их световых объятий, уходить от них, лавируя в воздухе, меняя курс и высоту полёта. Но для этих манёвров у меня не было достаточной высоты. Придуманный же нами способ защиты оказался надёжнее — он бил на психологию преследующего, заставляя усомниться, что противник мог обнаруживать себя огнями. Раз сигналит — значит, свой, не боится!

К тому же мы понимали, что на неизвестном судне в этот момент настроение тоже было неспокойное: ведь будь это боевой самолёт, могли посыпаться бомбы на их головы. Поэтому и там, видимо, вздохнули с облегчением, расставшись с нами.

Передав управление второму пилоту, я прошёл в пассажирскую кабину, чтобы проведать своих пассажиров. Хотя это были видавшие виды воины, — они привыкли сражаться на твёрдой земле. Здесь же, в воздухе, бойцы чувствовали себя беспомощными. А тут ещё эта взвинтившая всех встреча над морем. Физиономии, замечаю, довольно кислые, однако все приветливо улыбаются, когда осведомляюсь об их самочувствии.

Самый завзятый остряк из всей этой сухопутной команды, переводчик Федя, рапортует:

— Самочувствие бодрое! Кажется, чуть-чуть не пошли ко дну!

Я улыбнулся и небрежно махнул рукой. Сделал вид, что ничего особенного не случилось: встретились, мол, с британским патрульным кораблём, обменялись сигналами, опознали друг друга и разошлись по своим курсам.

Я предупредил десантников, что мы приближаемся к цели, и просил их сидеть спокойно на своих местах, дожидаться команды. Это предупреждение было необходимо — иногда и самые храбрые люди в воздухе теряются. Зенитный ли обстрел, сильная ли болтанка или посадка на лес — не нюхавшие воздуха пассажиры начинают метаться по кабине, сбиваются в кучу, чаще всего в хвосте самолёта. А это нарушает центровку машины, затрудняет пилотирование.

Приближался вражеский берег. Я набрал высоту три тысячи метров и теперь летел над облаками.

Тут мы сразу угодили в циклон. Начало швырять из стороны в сторону. Удары воздушных потоков я отражал рулями. Вдруг самолёт стал набирать высоту с бешеной скоростью. Я приказал механику убрать наддув, но машину по-прежнему тянуло кверху. Затем так же внезапно самолёт клюнул носом. Что и говорить, трудновато пришлось в эти минуты.

До цели оставалось двадцать минут. Прошло ещё десять, под нами теперь расстилался невидимый до того из-за облаков горный рельеф. Снижаться было нелегко — высота некоторых горных вершин здесь достигает двух тысяч метров над уровнем моря.

В темноте пробиваться сквозь облака над горами, без приводных радиостанций — сложно. Самолёт продолжало немилосердно трепать. Воздушный поток, идущий в направлении, перпендикулярном горному хребту, образовал так называемую стоячую волну. Это вертикальное нисходящее течение большой силы способно было бросить машину вниз сразу метров на шестьсот и разбить её об утесы.

Поэтому я терял высоту осторожно, держа снижение на вариометре два метра в секунду. Но самолёт плохо слушался рулей: стрелка вариометра то показывала ноль, то перескакивала на три метра в секунду и более. Так вошли мы в густую, чёрную тучу — не стало видно ни неба, ни земли.

Я выровнял аппарат, с трудом перевел его в режим горизонтального полёта и передал управление второму пилоту Ване Угрюмову. Ваня, вопреки своей фамилии, был парнем живым, весёлым, умел легко ориентироваться и в открытом и в слепом полёте. Мне нечего было беспокоиться: штурвал находился в надёжных руках.

Сам же я в это время, прильнув к боковому стеклу фонаря пилотской кабины, искал землю. Постепенно глаза стали различать горные вершины, затянутые клочьями облаков; казалось, облака цепляются за макушки деревьев. Расселины же между хребтами представлялись таинственными густо-чёрными провалами.

— Командир, по расчёту мы над целью! — доложил штурман.

— Хорошо. Начнем её искать!

Самолёт перешёл в вираж, высота полёта упала до тысячи семисот метров, земля стала просматриваться лучше. Впереди, километрах в тридцати от нас, засветились огни населённых пунктов, над которыми изредка взлетали самолёты. Сверились по карте — точно: города Кардицы и Триккоала. В этих городах стояли немецкие части — значит, здесь поблизости должны быть и аэродромы, должны базироваться фашистские истребители и бомбардировщики. Штурман не ошибся: где-то недалеко под нами находится искомая партизанская площадка.