Преодолённые препятствия

Преодолённые препятствия

…Никогда не забуду 1 сентября 1929 года. Проснувшись на рассвете, я собрал наскоро небольшую котомку и отправился в Холм-Жирковский. Так я преодолел первое препятствие на пути к заветной цели.

Учиться здесь было гораздо легче, чем дома: никто не отрывал меня от занятий. Правда, и в общежитии не всегда было спокойно. Кое-кто из школьников увлекался невинной, но очень шумной игрой — боем подушками. Подушечные бои прекратились лишь после того, как озорники по ошибке угодили подушкой в голову заглянувшему в общежитие учителю математики.

— Окружности в воздухе практикуетесь чертить? — вздохнул учитель, старательно счищая налипший на костюм пух. — Посмотрим, как вы их завтра на доске начертите, — добавил он и, круто повернувшись, вышел из комнаты.

Директору школы учитель ничего не сказал об этом случае, но баловников на уроках гонял крепко.

Жилось ученикам в Холме совсем неплохо. Школьное общежитие было чем-то вроде нынешних интернатов, в нем мы и кормились. Кроме того, школа одевала и обувала учащихся. И всё же я постоянно нуждался. Тетради, ручки, карандаши, а главное — учебники приходилось покупать за свой счёт. Денег же у меня не было, и подрабатывать я не мог — каждый выходной день я обязан был приходить в Гришково, чтобы помогать домашним по хозяйству.

Когда положение, казалось, стало безвыходным, пришла в голову мысль: не попробовать ли лепить игрушки? В следующее же воскресенье я уселся за лепку и наготовил массу всякой всячины: свистулек, птиц, зверушек. Оставалось подумать, где их обжечь. Требовалась специальная печь. Каким-то образом дед уговорил гончара посадить мои изделия в свою печь.

А через неделю мы с дедом чуть свет отправились на холм-жирковский базар.

Протянув мне корзинку с обожжёнными свистульками, дед сказал:

— Возись ты сам с этой чепухой!

Я наотрез отказался: школа находилась неподалеку от рынка — меня мог увидеть любой из учеников или учителей. Дед махнул с досады рукой и высыпал содержимое корзины на прилавок. Взяв самого маленького петушка, он засвистел что было силы.

— Что свистишь, старый? — засмеялся подошедший к нам парень.

— А вот купи — засвистишь и ты! — ответил дед, протягивая ему важно надутого поросёнка. — Всего двугривенный за забаву!

Парень приложил игрушку к губам, свистнул и бросил деду монету.

К великому нашему удивлению, моя «чепуха» пошла бойко. Скоро корзина опустела, а в кармане у старика позвякивало порядочно монет. На базаре, как в весеннем саду, свистели и ребята и взрослые. Дед выручил за игрушки семнадцать рублей — большие по тем временам деньги. Из этой суммы я выделил часть денег деду, часть — матери, остальные взял себе на школьные расходы.

Торговля свистульками продолжалась довольно долгое время. Этого заработка хватало не только на мои школьные расходы — я поддерживал им мать и деда и даже позволил себе неслыханное расточительство: покупку коньков.

В семилетке я много занимался спортом: упражнялся на брусьях и трапеции, ходил на лыжах. Причем лыжи смастерил себе сам: все лето строгал их из осиновых плашек. Но коньки по-прежнему оставались для меня любимым спортом.

«Гончарно-коммерческую тайну» свою я тщательно скрывал от товарищей. Кажется, я умер бы от стыда, если бы школьные друзья и тем более учителя узнали об этом.

Я ведь старался в школе быть на хорошем счету, что всегда вызывало насмешку у той небольшой группы переростков, которые терроризировали Холм-Жирковскую семилетку. Эта хулиганская компания, состоявшая из второгодников и даже третьегодников, ни сама учиться не желала, ни другим не давала. Хулиганы постоянно бесчинствовали в школе и в общежитии: избивали хороших учеников, передовых комсомольцев. Доставалось от них и пионерам.

Однажды, когда я вечером сидел в общежитии за уроками, ко мне подошёл кто-то из драчунов и дёрнул за пионерский галстук:

— Стараешься! Больше других надо? Комиссаром хочешь заделаться?

«Комиссар» — была насмешливая кличка, которую кулаки в издёвку давали сельским активистам.

Я не стерпел и с размаху стукнул обидчика по физиономии книгой. В руке у хулигана сверкнул нож. Находившиеся в комнате ученики дружно накинулись на верзилу, отобрали у него финку, надавали тумаков и выставили за дверь.

После того как хулиганы, в большинстве своём кулацкие отпрыски, устроили засаду против комсомольских активистов, их изгнали из школы, а кое-кого и судили.

В семилетку я пришёл пионером. Первым пионерским поручением моим было распространение среди крестьян газет и журналов. Помню, с каким усердием ходил я по домам, предлагая крестьянам книги, газеты. Энергии приходилось расходовать на уговоры много — в ту пору мало кто читал книги. Но я не жалел времени, каждая даже самая маленькая удача всерьёз радовала меня.

На следующий год мне дали уже более сложное поручение — вести школу ликбеза в соседней деревне Тешенки, обучать взрослых крестьян началам грамоты и счёту.

Аккуратно, два раза в неделю, зимними вечерами я отправлялся к своим подопечным. Занятия мне, мальчишке, вести было нелегко: на уроке мои великовозрастные ученики ещё кое-как соблюдали порядок, слушались, но только кончались занятия — начинались пляски под гармонь, сыпались шутки, песни. Особенно озорничали девушки: затолкают в снежный сугроб, еле выберешься! Но я не обижался: знал, что делаю полезное дело. Чувство долга, ответственности за общественное поручение всё больше крепло во мне.

В конце 1931 года меня приняли в комсомол. Комсомольская организация часто отправляла молодёжь на помощь вновь возникшим колхозам. Чаще всего нас посылали теребить лён. Мы не чурались никакого задания — деревенская работа была нам хорошо знакома с детства, наша бригада всегда выполняла задание первой. И школа наша была прочно связана с деревней, с её людьми. Может быть, поэтому мы научились уважать труд других и сами работали охотно.

По окончании семилетки я решил год поработать в своём колхозе: хотелось и родному колхозу подсобить и денег заработать для семьи. В эту пору мне было всего шестнадцать лет, но в работе я не отставал от взрослых. Правление колхоза направило меня работать лесорубом. Машин в те годы деревня не имела, лесозаготовки велись вручную — пилой да топориком. По колено в снегу, в ветхой одежонке работали мы в лесу: валили деревья, распиливали, укладывали в штабеля. Нам бы современные электропилы да тракторы с мощными лебедками, какими пользуются нынешние лесорубы! За день, бывало, так наломаешься — ни рук, ни ног не чувствуешь.

В колхозе мне довелось работать и плотником, и на известковых карьерах. К началу следующей осени дела нашей семьи поправились. Смог и я купить себе первый, пусть скромный, но вполне добротный костюм. В нём-то я и направился в районный город Вязьму, поступать в педагогическое училище.

Провожая меня в дорогу, дед сказал на прощание:

— А дом свой все же не забывай. Ничего роднее дома у человека не бывает… О матери не тревожься — в случае чего, подсоблю ей. — Поцеловал меня и прослезился.

С попутным обозом впервые в жизни уезжал я далеко от родных.