X. ПО РОССИИ

X. ПО РОССИИ

«Беспредельна русская равнина, бесконечны русские поля».

В. Р. Вильямс.

Вильямс посвящал все свои силы делу создания научного земледелия, но не земледелия вообще, а прежде всего русского земледелия. А для этого нужно было знать Россию во всем величайшем многообразии ее природы.

К 1896 году Вильямс хорошо был знаком со многими уголками России, как близкими к Москве, так и очень далекими от нее, но лучше всего он знал нашу северную нечерноземную полосу: ее почвы, растительность, геологическое строение, рельеф, особенности сельского хозяйства. Черноземные степи России — житница страны — были Вильямсу известны не так хорошо, не во всех деталях.

И Вильямс начинает систематическое широкое изучение черноземной России, продолжая одновременно углублять свое знакомство с природой всей страны в целом. Для этого он старается использовать все возможности, которые только ему представлялись. Начиная с 1897 года, в институте стали практиковаться ежегодные летние поездки студентов в «образцовые хозяйства». Руководителями этих поездок были Вильямс, Вернер, Прянишников.

Вильямс со студентами посещает Стебута в его образцовом хозяйстве «Кротком» и еще раз детально изучает это хозяйство: здесь был выведен «стебутовский» сорт ржи, обладавший рядом хороших качеств, но слабо проникавший в другие хозяйства. Культурные приемы, практиковавшиеся Стебутом, тоже почти не находили подражания у окрестных крестьян. Бедность, малоземелье, безлошадность, жесточайшая эксплуатация помещиками и кулаками, полное бесправие не давали крестьянам возможности улучшать свое хозяйство.

Вильямс убеждался, что «Кроткое» — это скорее не опытное поле, а кунсткамера, музей, где показывают те приемы хозяйства, которые совершенно не применяются средним и беднейшим крестьянством. И в то же время в «Кротком» было много такого, что при внедрении в крестьянское хозяйство дало бы, несомненно, большой эффект.

Стебутовское хозяйство не было исключением. Существовали и некоторые другие образцовые хозяйства, которые тоже жили изолированно от всего окружающего и не имели на него влияния. Особенно в этом отношении было интересно имение И. И. Шатилова, находившееся в селе Моховом Новосильского уезда Тульской губернии.

Здесь Вильямс бывал неоднократно и высоко оценивал достижения Шатилова.

В Моховом прежде всего поражали блестящие результаты многолетних опытов по разведению леса в степи. Первые посадки леса были проведены в Моховом еще в 1806 году, а к концу пятидесятых годов здесь было уже 130 десятин искусственно насаженного леса. Разводили больше всего сосну, ель, лиственницу, березу, клен, липу, вяз; все деревья, и хвойные и лиственные, росли хорошо.

Шатилов стал замечать, что урожаи хлебов, выращенных поблизости от деревьев, посаженных полосами, выше и менее подвержены колебаниям по годам, чем в открытой степи. Под влиянием этих наблюдений, начиная с восьмидесятых годов, в Моховом было начато уже настоящее полезащитное лесоразведение: полосы деревьев определенной ширины размещались на самих полях на том или другом расстоянии друг от друга. Эффект прлучился разительный: в 1886 году незащищенное ржаное поле дало 152 пуда с десятины, а защищенное — 245 пудов! Под влиянием посаженного леса уменьшились смывы почв, затихло оврагообразование, улучшился водный режим всей окружающей местности.

Вильямс, приезжая со студентами в Моховое, принимался за изучение здешних черноземов, лугов по реке Раковке, хлебных полей, многопольных севооборотов и посаженных лесов. Они привлекли особое внимание Вильямса, писавшего: «Насколько велико влияние леса на сохранение влажности в почве, красноречиво говорят те результаты, которые достигнуты в имении Шатилова Тульской губернии, где более 80 лет производится облесение местности; здесь насчитывают массу ключей, дающих до 11 тысяч ведер в день на 1 десятину».

В Моховом существовал хороший лесной питомник — он располагался на берегу Раковки и орошался из нее. Анализируя работу питомника, легко было увидеть, как несложно организовать в черноземной полосе России выращивание саженцев лесных пород.

Большая площадь в имении засевалась местным «шатиловским» овсом, который давал до 25 четвертей зерна с десятины (около 225 пудов). У Шатилова были также превосходная ферма породистого рогатого скота и конский завод. Действительно, хозяйство велось образцово, но вокруг, на землях соседних деревень, на крестьянских полях ничего этого не было: о севооборотах на маленьких клочках земли нечего было и мечтать, лесов никто не сажал, на их долю во всем уезде вообще приходилось всего 6? процентов площади, но это были естественные массивы сплошного леса.

Вильямс исходил весь Новосильский уезд к северу, западу, югу и востоку от Мохового. Это были типичные среднерусские места, равнинные, овражистые. Почвовед Вильямс легко замечал, что крестьянам после «освобождения» достались земли похуже, но все-таки и на них можно было применить «шатиловскую агротехнику». Но именно на крестьянских землях, а не на земле одного крестьянина! Вильямс узнал, что средний крестьянский надел в уезде составляет едва ли 2 десятины на душу. В то же время в уезде было 11 громадных поместий, каждое более трех тысяч десятин. Князья Голицыны владели здесь двадцатью тысячами десятин земли, князья Гагарины — девятнадцатью, Шатиловы — более чем семью тысячами и так далее.

Крестьяне, если не считать кулаков, были не в состоянии улучшать свое хозяйство, и оно продолжало в техническом отношении быть таким же, как и во времена крепостного права. Большинство из них, за исключением кулаков, не могло применить на своих землях высокую агротехнику образцовых помещичьих имений еще и потому, что доходность этих имений, а значит, и применение улучшенных приемов хозяйства, основывалась на беспощадной эксплуатации батраков. У крестьянина же были только свои руки и очень часто не было даже плохонькой лошаденки. Достижения Шатилова оставались почти чуждыми не только окрестным крестьянам, но и помещикам. Действительно, образцовые помещичьи хозяйства были в царской России редкостью: высокая агротехника, основанная на передовой агрономической науке, не находила применения и на помещичьих землях. Объясняя впоследствии причины слабости того влияния, которое оказывали образцовые хозяйства на окрестное население, Вильямс указывал, что в царской России в отдельных помещичьих имениях русские агрономы «организовали «уголки Европы», часто способные с честью выдержать сравнение с любой подобной организацией Западной Европы, но оставшиеся совсем без влияния на окружающее население, с которым такие организации не могли слиться, ибо всегда были основаны на эксплуатации труда этого населения». В 1902 году Вильямс летом совершает поездку со студентами на Украину — в Богодуховский уезд Харьковской губернии. Украинские черноземные степи своим вольным простором пленили Вильямса. Здесь были те же богатые возможности, что и в Новосильском уезде, и те же болезни и беды крестьянского хозяйства — бедность, малоземелье, безлошадность. А посещенное Вильямсом в этих местах «образцовое имение» тоже жило замкнутой жизнью, и крестьяне о нем знали лишь то, что сюда можно пойти батрачить в момент тяжелой нужды. Такие же наблюдения удалось сделать Вильямсу в Моршанском уезде Тамбовской губернии, где он изучал черноземные почвы и луга по реке Цне в имении Богородицком, принадлежавшем княгине Долгорукой.

На рубеже XX века Вильямс мог считать себя глубоким знатоком России — он объездил и обходил пешком все Подмосковье, многие районы Центральной черноземной области, Украины, Заволжья, побывал в северо-западной «озерной» области, в Закавказье. Волгу и ее берега он знал от самых верховий великой реки, затерявшихся в обширных болотах Тверской губернии, до устья у Каспийского моря, где начиналось царство солончаков. Бассейны других важнейших рек России — Днепра, Камы, Оки, Дона — также были исхожены и исследованы Вильямсом. Перед ним все шире и глубже раскрывалась вся беспредельность великой русской земли, ее прекрасная и многоликая природа. Но одно везде было одинаковым: и в верховьях Волги на болотах, и в низовьях ее на солончаках, и в центре страны на благодатных черноземах нельзя было внедрить достижения русской агрономической науки; этому мешала одна общая причина — социально-политический строй царской России.

Положение же русской агрономической науки было поистине трагическим. Она во многом достигла таких высот, о которых не смела и мечтать наука зарубежная, но плоды своих трудов русская наука могла видеть только в очень немногих помещичьих имениях.

Ученые работали для народа, а на деле получалось так, что они помогали некоторым помещикам «лучше» эксплуатировать крестьян. Это была трагедия, которую глубоко ощущали многие русские ученые; захватывала она и Вильямса.

***

Во время своих путешествий по России Вильямс не забывал и еще одного дела — пополнения коллекций Почвенно-агрономического музея.

Он привозил в Москву прекрасные почвенные монолиты из Мохового. В хорошо сделанном ящике, как «живая», «стояла» эта лучшая в России черноземная почва. Вильямс старался, чтобы привезенные коллекции не задерживались в ящиках; он сразу же их распаковывал, показывал сотрудникам и студентам, с увлечением рассказывал о каждом образце. Как и раньше, писал этикетки — он на этом деле набил руку, и надпиеи получались каллиграфически четкими.

Студентов удивляло это занятие их профессора.

— Василий Робертович, что вы делаете? — спросят его бывало.

— Пишу этикетки, — невозмутимо ответит он.

— Да вы же устали, весь день вы сидели за лабораторным столом, четыре часа читали лекции…

— Вот поэтому-то я и занялся этикетками. Перемена труда — лучший отдых.

И, чтобы закончить разговор, добавлял:

— А потом, когда я пишу этикетки, мне легче обдумывать мои работы. Вот обдумаю, а потом сразу сяду и напишу.

В ответах Вильямса, наверно, была доля правды, но если бы ее и не было, надписывать этикетки все равно он должен был сам, — средств на это попрежнему не выделяли.

Прекрасные монолиты черноземов и самых разнообразных луговых почв Вильямс привез из Моршанского уезда. Это были интересные места. Луга здесь были всех видов — заливные, незаливные, расположенные на низком месте вблизи долины реки, на солонцеватых почвах, на полуболотных почвах. Эти луга и их почвы были изучены с предельной детальностью.

Над рекой Цной лежала целинная степь; «Ежиков угол» — прозвали ее крестьяне, — вероятно, здесь водилось много ежей. «Луг Ежиков угол, — писал Вильямс, — незаливной. Почва — чернозем тяжелый, глинистый, древней поймы, глубиной до 1 аршина». Луг был почти сплошь покрыт травой типцом, но кое-где по маленьким понижениям — западинкам — попадались солонцовые пятна, здесь ближе к поверхности поднимались с грунтовыми водами соли, почва была уплотненная, а растительность реже и беднее. Здесь Вильямс заложил три глубоких разреза: один на «несолонцеватой части», второй на «солонцевом пятне», а третий на границе между солонцом и чистой степью. Надо было выяснить, как постепенно при переходе к солонцу меняются все свойства луговой почвы. Образцы брались из всех слоев почвы, из материнской (подстилающей) породы и из переходного слоя между ними. Из всех разрезов были взяты и монолиты. Так же подробно и со взятием образцов и монолитов был исследован и заливной луг «Прошкин угол», луг «Макариха», луг «Зимник», заливные луга на ивенских разливах близ села Ивенья на самой Цне.

В этих местах Вильямс лично взял 17 почвенных монолитов. Среди них были монолиты черноземов, луговых, солонцеватых и пойменных почв. Это было прекрасное пополнение для музея.

Вез Вильямс монолиты и с Украины и из разных мест Подмосковья. Тесные помещения кафедры земледелия уже с трудом вмещали все эти запасы. А тут возник новый мощный источник появления новых монолитов из самых глухих уголков страны.

Студенты и посетители музея, заинтересовавшиеся начинанием Вильямса, привозят в дар музею образцы почв и монолиты из Сибири, Уссурийского края, с Крайнего Севера, с Памира.

Монолиты и почвенные образцы из разных концов России помогали Вильямсу познать почвенные богатства всей страны — тех ее мест, где он сам не был. Все это можно было показывать студентам на лекциях и демонстрировать посетителям, желавшим познакомиться с почвенным покровом страны.

Казалось, Вильямс мог торжествовать, но… эти коллекции некуда было ставить, для них не оказалось места, и Вильямс уже не успевал сам обрабатывать все. Ящики с монолитами громоздили друг на друга, и один Вильямс быстро ориентировался в этих «пирамидах», когда нужно было достать тот или другой из них, чтобы показать студентам на лекции, В феврале 1902 года Вильямс писал директору института: «…при кафедре уже имеются коллекции почв, характеризующие целые местности, которые еще совсем не изучены. К таким принадлежат, например, коллекции почв Тобольской тайги, почв Южно-Уссурийского края, Семипалатинской области, почв Акмолинской области, почв Туркестана, почв Памира и Шугнана, представленных сотнями образцов. И весь этот материал лежит без разработки благодаря невозможности сортировки его и боязни потерять почти незаменимые образцы… Огромная коллекция монолитных образцов почв… недоступна, ибо сложена в кучу, как дрова… как страдают при этом самые образцы, в которых самое важное их строение и из которых многие доставлены со страшным трудом из-за тысячи верст».

Там же Вильямс писал: «Огромный материал по изучению русских пшениц… не может быть систематизирован, ибо лежит в корзинах и бумажных мешках и два раза в месяц приходится его перекладывать для защиты от мышей».

Что может ярче этих строк, написанных самим Вильямсом, охарактеризовать то. положение, в котором находились его коллекции!

Вильямс видел, что не только внедрение достижений науки в русское сельское хозяйство, но и само развитие этой науки находится в коренном противоречии с существующими порядками. На горьком личном опыте убеждался он в этом.