III. В ГЛУХОМ УГЛУ КАЗАНСКОЙ ГУБЕРНИИ

III. В ГЛУХОМ УГЛУ КАЗАНСКОЙ ГУБЕРНИИ

«В царской России основная масса крестьянства из года в год голодала. Голодала она не потому, что наука не знала, как получать высокие урожаи хлеба, а потому, что крестьянину нечем было применять эту науку, да и науке был закрыт доступ к народу».

В. Р. Вильямс.

В юности Вильямс ни разу не имел возможности совершить большое путешествие: для этого у него не было денег, а пешком удавалось путешествовать только от Москвы до Академии да в ближайших окрестностях города. Ко времени окончания курса Вильямс по литературе хорошо знал условия сельского хозяйства в различных районах России, но самой России он не видел. Лучше всего зная природные и сельскохозяйственные особенности нечерноземной полосы, он судил об этой полосе только по условиям хорошо знакомого ему Подмосковья. А как ему хотелось побывать подальше, посмотреть русские леса и поля, широкие многоводные реки, новые края с их бесконечным разнообразием природы! Летом 1887 года счастье улыбнулось Вильямсу. — Статистическое бюро Казанского губернского земства, стремясь провести оценку крестьянских земель для «более правильного» сбора налогов, решило начать исследование почв. Для этого понадобились работники, и земство обратилось в Петровскую академию. Вильямсу предложили поехать на летнюю практику в Мамадышский уезд Казанской губернии, изучить почвы на месте и взять несколько наиболее типичных образцов для последующего их исследования в лаборатории. Средства были предложены самые ничтожные, но Вильямс согласился ехать в Мамадыш. Сбывалась его давнишняя мечта попутешествовать по России, а кроме того, можно было собрать материал для кандидатского сочинения, нужного для получения звания кандидата сельского хозяйства.

Железной дороги от Москвы до Казани тогда еще не существовало. Вильямс отправляется из Москвы в Нижний Новгород, куда железная дорога была сооружена еще в 1861 году. В Нижнем молодой исследователь сел на пароход и поплыл «вниз по матушке по Волге» к Камскому устью.

Пароход медленно плывет вниз по реке. В числе палубных пассажиров едет и Вильямс, впрочем, ему и не нужна каюта: с раннего утра до позднего вечера он неотрывно следит за сменяющимися пейзажами. С одной стороны тянулся правый нагорный берег с многочисленными городами, селами, с хорошими геологическими обнажениями, а слева виднелся низкий луговой берег, шли сплошные широкие луга, каких Вильямс еще никогда не видал. Ни Жабенский луг вблизи Академии, ни знакомая с детства Быковская пойма, ни даже большие Раменские луга не шли ни в какое сравнение с этим бескрайным луговым простором вдоль величавой Волги. Здесь Вильямс начал понимать, какое большое значение имеет для России луговодство, а из разговоров с крестьянами, случайными попутчиками, он узнал, что луга эти находятся в очень плохом состоянии. Принадлежали они большей частью помещикам, которые или сдавали луга в аренду крестьянам на условиях самой жестокой кабалы, или хищнически эксплуатировали луговые угодья сами. Почти никто из них не принимал мер по сохранению высоких достоинств природных лугов и тем более по их улучшению. Крестьяне-арендаторы тоже не были заинтересованы в улучшении чужих лугов. В результате луга из года в год ухудшались, на них пасли скот, который вытаптывал луговые травы, укосы травы уменьшались, а сено делалось все хуже и хуже.

В Камском устье Вильямсу пришлось дожидаться камского парохода. Он поплыл вверх по Каме, в глубь лесистого заволжского края, мимо городов Лаишева, Чистополя, вплоть до села Сокольи горы, лежащего у впадения в Каму реки Вятки. Отсюда в пятнадцати верстах вверх по Вятке находился и уездный глухой городишко Мамадыш — цель путешествия Вильямса.

Вдоль правого берега Камы тянулись цепи высоких холмов; особенно эффектными были они у Сокольих гор. Вильямс ознакомился с геологическим строением новой для него местности: здесь были распространены песчаники, глины и известняки красивых цветов — красные, малиновые.

Переехав на левый берег Камы, Вильямс осмотрел здесь поемные прикамские луга — они были меньше приволжских и находились обычно в плохом состоянии: были вытоптаны, заболочены. На этих лугах молодой путешественник увидел много озер, питавшихся весенними водами Камы. Такие же луга, еще меньшие по площади, Вильямс осмотрел и во многих местах в долине реки Вятки, протекающей по Мамадышскому уезду. Здесь тоже было много озер, заполнявшихся водой во время весенних разливов реки.

Вильямс ознакомился с особенностями строения речных пойм, с их молодыми, на наших глазах образующимися почвами.

Юго-восточная часть Мамадышского уезда, расположенная между Камой и Вяткой, представляла собой живописную возвышенную местность, изрезанную глубокими оврагами, балками и долинами речек, текущих в Каму или Вятку. К Северу, вверх по Вятке, местность все более и более повышалась и переходила, наконец, в нагорную равнину, дающую начало многим мелким речкам Вятско-Камского бассейна. В долинах речек, по обрывам оврагов и склонам многочисленных холмов выступали мощные красноцветные толщи пород пермской системы, почвы здесь были преимущественно суглинистыми и глинистыми. Западная часть уезда была более пониженной, почвы здесь были более легкими, супесчаными. В прошлом весь уезд покрывали сплошные леса, но к концу XIX столетия их уже основательно вырубили и на их долю приходилось около трети площади уезда. Леса наполовину были дубовые, с большой подмесью липы и осины, хвойные деревья попадались редко. Черноземов в уезде не имелось, но местные жители часто называли черноземными луговые почвы, встречавшиеся кое-где по долинам рек.

Специальная литература, просмотренная Вильямсом в Москве перед поездкой, содержала очень скудные сведения о почвах Мамадышского края.

Академик Ф. И. Рупрехт, выпустивший в 1866 году книгу «Геоботаническое исследование о черноземе», хорошо известную Вильямсу, указывал, что в прикамской части Казанской губернии есть островки чернозема. Старые почвенные карты Европейской России, составлявшиеся по опросным данным, «на-глазок», по-разному характеризовали почвенный покров уезда: по одним картам здесь были настоящие черноземы, а по другим — лишь глины и суглинки. Упоминал Мамадышский уезд в своем «Русском черноземе» и Докучаев, но и у него Вильямс не нашел сколько-нибудь точных сведений о почвах интересующей его местности. Надо было все исследовать самому, и Вильямс, не откладывая, принялся за это дело.

Из Мамадыша Вильямс, на этот раз уже не пешком, а на крестьянской телеге, отправился на северо-запад по почтовому тракту, идущему в безуездный город Арск.

Он осмотрел почвы крестьянских хозяйств большого села Красная Горка, лежащего всего в трех верстах от города, а потом отправился в деревню Нижняя Ошма. Вильямс так описывал типичную почву крестьянских полей этой деревни: «Местное название «красная земля». Глубина 2–4 вершка, глубина пахотного слоя 1? вершка. Подпочва — красная жирная глина. Никогда не удобрялась». Вильямс заложил несколько почвенных разрезов на нижнеошминских землях и везде наблюдал одну и ту же картину: мелкие красные глинистые почвы, бедные, смытые, неудобренные, пахотный слой был всего около 7 сантиметров. Профессора Академии учили его, что пахать надо гораздо глубже, на опытном поле сам Вильямс так и пахал. Но в глухой казанской деревушке большинство хозяйств было безлошадных, а те крестьяне, которые имели захудалую лошаденку, не знали, чем ее кормить зимой — естественных лугов в уезде было мало, а об искусственном травосеянии никто и не слыхивал. Вильямс начинал понимать, что не только в бедном, но и в обычном, «среднем» крестьянском хозяйстве при существующих социально-экономических условиях агрономической науке, в сущности, нечего делать. Советы агронома могут быть прекрасными, но крестьянин не сможет их выполнить.

По условиям работы Вильямс должен был собрать сведения об урожайности хлебов на разных почвах. Он подробно расспрашивал крестьян, изучал статистические данные за многие годы и в конце концов о «красной земле» Нижней Ошмы был вынужден записать в своем отчете: «Высший урожай 48 пудов ржи, низший — 18 пудов ржи с 1 казенной десятины». Эти жалкие цифры поразили Вильямса: ведь на опытном поле Академии почти при таких же почвенных и климатических условиях, как и в Мамадышском уезде, получали по 135 пудов ржи с десятины. Вильямс воочию убеждался, что русская агрономическая наука со всеми ее достижениями бессильна принести крестьянству ощутимую пользу. Из разговоров с крестьянами Вильямс постепенно выяснял, что причина такого состояния их хозяйства заключается не в нежелании крестьян его улучшать, что причины являются более глубокими, общими для всей России.

С невеселыми думами покинул Вильямс Нижнюю Ошму. Он едет дальше по Арскому тракту в деревню Абди. Почва здесь была «серая земля», глубиной всего в 4 вершка; она тоже никогда не удобрялась с тех пор, как лет шестьдесят тому назад была расчищена из-под леса. Об урожайности на крестьянских полях этой деревни Вильямс записал: «Высший урожай 63 пуда, низший — 3 пуда ржи на 1 казенную десятину». 3 пуда ржи с десятины! Это было позорно. Это звучало приговором существовавшим в России порядкам.

Вильямс посещает ряд сел и деревень Кляушской, Асан-Илгинской, Ядыгерской и Нижне-Сунской волостей. Везде он видит одну и ту же картину — урожаи хлебов в 12, 16, 21 пуд с десятины были преобладающими на разных почвах, культура земледелия везде находилась на крайне низком уровне, удобрения почти нигде не применялись.

В издававшемся в конце прошлого века Энциклопедическом словаре Брокгауза и Ефрона о Мамадышском уезде было сказано: «Сельское хозяйство находится не в цветущем состоянии». Действительно, о «цветущем» состоянии не приходилось и думать.

Множество сложнейших вопросов русского сельского хозяйства возникало перед Вильямсом во время его поездок по Мамадышскому уезду. В сельском хозяйстве этого глухого, отсталого, медвежьего угла отражались все противоречия пореформенной русской деревни, с ее пережитками крепостничества, неслыханной эксплуатацией трудящегося крестьянства, обнищанием и вымиранием деревни, деградацией крестьянского сельского хозяйства. Что тут может делать агроном? В существующих условиях он крестьянину не нужен, а итти на работу к помещику в какую-нибудь «образцовую» экономию — образцовую по выжиманию всех соков из крестьянства — Вильямс не мог: слишком велика была у молодого агронома ненависть к вчерашним владельцам крестьянских душ.

То, что Вильямс увидел в Мамадышском уезде, только укрепило его в отрицательном отношении к существовавшему строю, но выхода из создавшегося положения он еще не видел.

Этот выход — выход революционный — становился все более ясным другому юноше, попавшему в это же время в один из глухих уездов Казанской губернии: в 1887 году студент Казанского университета Владимир Ильич Ульянов был исключен за революционную деятельность из университета и выслан в глухую деревню Кокушкино, где он, так же как и Вильямс, своими глазами увидел бедственное, бесправное положение русского крестьянина. Ленин избрал путь революционера. Молодому выпускнику Петровской академии, избравшему путь ученого-агронома, становилось ясно одно: надо развивать русскую агрономическую науку, но не академически, в тиши лабораторий и маленьких опытных полей, — нужно найти способ обратить выводы науки на пользу родного народа.

***

Объехав весь уезд, Вильямс собрал много почвенных образцов; естественно, в этом лесистом крае он не нашел черноземов. Чаще всего тут встречались серые лесные земли — глинистые, суглинистые и супесчаные, Эрозия, или смывы почвы, достигала в Мамадышском уезде «огромного развития: площадь смытых в разной степени почв составляла здесь около одной пятой всей территории.

Вильямс ознакомился с возделыванием главнейших культур края, прежде всего озимой ржи, а также овса, ячменя, гречихи, льна, конопли. Он обратил особое внимание на отсутствие в уезде пшеницы, сеяных трав, картофеля, как будто бы он каким-то чудом попал в XVII столетие, когда этих культур действительно во многих районах России не знали.

Обогащенный коллекцией почвенных образцов и большим гербарием, набравшись разнообразных впечатлений о природе и сельском хозяйстве казанского Заволжья, Вильямс вернулся обратно в Москву. Главный итог первого путешествия Вильямса заключался в том, что «мамадышские порядки» заставили Вильямса глубоко задуматься над жизнью и судьбами русской деревни.

В Москве Вильямса ждал тяжелый удар. Его сестра Маша, девушка семнадцати лет, умирала от туберкулеза. Она заболела еще раньше, но сейчас недуг обострился, и только немедленный выезд на юг мог спасти ее. Но это оказалось совершенно невозможным ввиду крайней нужды, царившей в семье в это время. Не было даже средств, чтобы создать больной хорошие условия в Москве. В том же 1887 году Маша умерла.

Тяжелое положение семьи и смерть сестры сделали Вильямса взрослее, строже к себе и к окружающему. Невероятная нужда русского крестьянства, которую он увидел в Казанской губернии, была ему понятна и близка.

Осенью 1087 года он снова в Академии, работает на опытном поле и обрабатывает материалы своей первой научной поездки. Посоветовавшись с Фадеевым и Густавсоном, он выбирает восемь наиболее типичных почв Мамадышского уезда для лабораторного изучения. Механический состав всех образцов он определяет по методу Фадеева, перегной — сжиганием в струе кислорода в приборе Густавсона. Вильямс работает в лаборатории не первый год, но для большей точности он проводит все анализы по два раза, чтобы исключить всякую, даже случайную ошибку. Работа шла медленно. Механический анализ по методу Фадеева был громоздким и несовершенным: он отнимал огромное количество времени даже у Вильямса, который, удивляя всех других работавших в лаборатории, умел вести много анализов сразу. Много времени уходило и на выполнение ассистентских обязанностей — ведь они теперь были единственным средством существования Вильямса. С января по апрель 1888 года нештатный ассистент получил 150 рублей вознаграждения. Ему эта сумма показалась очень крупной: можно было больше помогать родным.

К апрелю аналитическое исследование мамадышских почв было закончено. 16 апреля 1888 года Вильямс представил свою работу в Совет Академии и получил степень кандидата сельского хозяйства.

Первоначальная надежда Вильямса связать производительность мамадышских почв с их химическим и механическим составом не осуществилась. Судить о плодородии почв только по этим аналитическим данным было нельзя.

Эти данные ничего не говорили о влажности почвы и ее изменении во времени, так же как и об изменении количества питательных веществ, доступных растению в разные периоды его жизни.

И Вильямс это понял. Он так писал о плодородии почвы в своем кандидатском сочинении: «Вопрос этот слишком широк и сложен для того, чтобы я имел смелость поставить его задачей для моих исследований. Все, что я пока могу сделать в этом отношении, сводится к тому, чтобы по мере сил содействовать накоплению материала, необходимого для его разрешения».

Но Вильямс уже в этой своей исследовательской работе пришел к твердому выводу, что вопрос о плодородии почвы является важнейшим вопросом агрономии и почвоведения.

В том же 1888 году эта работа Вильямса под названием «Исследование восьми почв Мамадышского уезда Казанской губернии» была напечатана в третьем выпуске «Известий Петровской земледельческой и лесной академии».

Вильямс уже давно выделялся своими способностями среди студентов Академии. Все свободное время проводил он либо на опытном поле, либо в тесной лаборатории кафедры земледелия. А положение на кафедре земледелия было в это время крайне неблагополучным. Юнге, в полном согласии с министерскими чиновниками, добился увольнения «строптивого» Фадеева, выдающегося педагога и талантливого исследователя, совершенно не считаясь с тем, что Академия оставалась вообще без преподавателя по ведущей дисциплине. Чтобы найти хоть какой-нибудь выход из создавшегося положения, Академия пригласила временно читать курс общего земледелия преподавателя Московской земледельческой школы А. П. Адриановского.

Это событие вызвало обсуждение в Совете Академии общего положения кафедры земледелия. Совет настоял на том, чтобы именно за этой кафедрой были закреплены две стипендии высшего оклада. Так назывались стипендии, учрежденные для лучших выпускников Академии, оставлявшихся для подготовки к профессорскому званию.

И первым кандидатом на эту стипендию был назван выпускник Академии Василий Вильямс. Его кандидатуру поддержали и Тимирязев и Густавсон. 2 мая 1888 года Совет единогласно принял решение о назначении Вильямсу стипендии высшего оклада, в 700 рублей в год, на двухлетний срок.

Однако министерству потребовалось почти восемь месяцев, чтобы утвердить это решение, и только 23 декабря 1888 года оно сообщило в Академию о своем согласии.

Лишь после этого материальное положение Вильямса несколько укрепилось и вместе с тем окончательно определился его дальнейший путь: он смог посвятить себя целиком научной деятельности.