19

19

Справедливости ради следует сказать, что там, где есть чёрное — обязательно найдётся и белое. В Синдоре существовала группа верующих-пятидесятников. Оставаясь, разумеется, православным, любил я ходить на их собрания — в лагере каждый человек имеющий какие-то принципы, на особом счету. "Костяк" группы состоял человек из двадцати. И было ещё не менее трёх десятков "интересующихся". Регулярно ездил к ним пастор, которого звали просто по имени — Виктор. Этот человек, ещё в советские времена имевший неприятности с КГБ из-за своих религиозных убеждений, жил на Западной Украине. Имел там свой бизнес. И всё бросил, ради миссионерского служения на Севере. В самом городке Емва (станция называется Княжпогост) организовал довольно крупную церковь. Были созданы значительные группы верующих и в других населённых пунктах. Казалось, этот человек не ведал усталости. Он пробивался в любую зону, преодолевал любые препятствия, перед ним открывались двери изоляторов, отступали в бессилии самые непрошибаемые лбы из лагерных администраций. Просто удивительно, чего может достичь целеустремлённая воля человека! И не менее удивительна сила веры. Если бы сам не видел — не поверил бы. Алкоголики бросали пить, наркоманы бросали колоться, люди переставали ругаться матом и играть в азартные игры… Только не надо думать, будто кто-то бросил пить, или потреблять наркоту, только потому что в зоне было туговато с выпивкой или с "дурью". С чем, с чем — а с этим проблем не было. Не хватало хлеба — но анаша была в изобилии.

И уж совсем глупо предполагать, будто кто-то мог "примазаться" к верующим, ради благосклонности администрации. Менты-то как раз смотрели на верующих с очень и очень большим подозрением. Будь их воля — вообще пресекли бы эти собрания. Ведь верующий человек — это порядочный человек. Он не станет стукачом, не будет выслуживаться перед начальством, идти в чём-то против совести. А людям непорядочным, среди верующих поразительно невыносимо, душно и тяжко — будто рыбе, вытащенной из воды. Тем более, что в зоне всё на виду. Тут тысяча людей смотрит на одного — и один смотрит на тысячу.

Причём — людям, ради избавления от своих дурных привычек, не приходилось как-то сверхсильно напрягаться. Вся грязь, вся накипь, сходила с них как-то незаметно, без огромных усилий — как струпья с заживающей раны. Вот там я убедился, что страшнее всего — не та или иная вера, а полное безверие. Человек, лишённый веры — это живой труп. Если человек верит, то к какой бы деноминации (религиозной группе) он ни принадлежал — его жизнь имеет высший смысл. Плох не католик, или баптист — плох и страшен атеист. Потому что человек, для которого нет ничего святого — это особо опасное (из-за наличия человеческих мозгов) хищное животное.

Помню, был в зоне довольно оригинальный тип — Гена, по кличке Ассириец. Он и вправду был ассирийцем — только жил в Москве, русский язык считал родным, отличался начитанностью и хорошо подвешенным языком. А ещё был у Гены пунктик — патологическая страсть к азартным играм. Играл в любое время и на что угодно. Случалось конечно ему выигрывать — но и проигрывал порой по-чёрному. Не успеет жена привезти передачу — как всё уже роздано за долги по карточным проигрышам. Жена на свидании плачет: "Гена — поклянись, что не будешь играть в карты!" — "Клянусь!.." После свидания, подходят к Ассирийцу: "Пошли, в картишки перекинемся." — "Нет, я не буду — слово дал." "А в шахматы будешь?" — "Буду…"

На следующем свидании жена требует: "Поклянись, что больше не будешь играть в карты, шахматы, шашки, нарды"… далее следует перечень всех известных ей игр. Гена клянётся, в грудь себя колотит — аж пыль по сторонам летит. Разумеется, всех этих клятв хватает ненадолго.

Доходило до того, что его родной брат приезжал в Синдор, за взятку заходил в зону и расплачивался по карточным долгам сродника. В конце концов, вся семья (кроме матери) от Гены отреклась, как от чумного (что само по себе необычно — семьи у ассирийцев дружные). А общая сумма проигрышей составила такую неподъёмную цифру, что блатной общак решил вмешаться. Положили на пороге барака, в котором обычно шли игры под интерес, обычную половую тряпку — на которую и предложили сыграть Ассирийцу. Гена проиграл. Тогда ему было сказано, что теперь, проигранная им тряпка — табу. Если он переступит через неё (то есть — переступит порог барака, в котором идут игры) — его убьют.

Гена стал играть "подпольно", тайком, в других бараках, вертясь как уж на сковороде, когда его вызывали на общак по поводу доходивших до блатных слухов, о неподконтрольных им играх. И случилось чудо — блатота отступилась от него, сочтя явно больным. Дескать — нахрена руки об него марать, если рано или поздно его прирежет какой-нибудь партнёр по игре, не получивший выигрыша…

А потом Гена зачастил к верующим. Поначалу, всей зоной это воспринималось с юмором. И как же все были изумлены, когда Ассириец, как-то совершенно спокойно, без всяких клятв и помпы, завязал со своей, казалось непреоборимой страстью! Просто перестал играть — и всё. Будто выздоровел, или от кошмарного сна проснулся…

Приезжали к нам и проповедники из США, произносили много правильных слов, дарили витамины и разную мелочёвку (типа авторучек). Однако, борясь за каждую грешную душу находящуюся в зоне, все эти добрые наставники, совершенно утрачивали интерес к человеку, едва только он освобождался. Что ждёт на воле освободившегося — никого толком не интересовало. "Прощай брат, пиши нам, мы за тебя молиться будем…" Потом иногда вспомнят: "Что-то такой-то брат нам не пишет? Забыл нас…" А дорогой брат уже где-нибудь с голодухи буханку хлеба стащил — и по-новой в тюрьме сидит.

Вот это равнодушие к судьбам освободившихся, как раз и сводит практически к нулю, всю предыдущую работу миссионеров. И это относится отнюдь не только к пятидесятникам, или баптистам.

Вот и я, еду в Москву — в которой меня никто не ждёт. В том числе — никакие братья по вере. Просто выбираюсь "поближе к центру". А дальше — полная неизвестность. Или наоборот — известность. В том смысле, что сам ведь понимаю — бомжевать еду. Человеку конечно свойственно верить в чудеса и счастливую звезду. Но, шесть лет в лагерях всё-таки не прошли даром. Никаких особых надежд у меня нет.