1

1

"Если есть у тебя для житья закуток -

В наше подлое время — и хлеба кусок,

Если ты никому не слуга, не хозяин -

Счастлив ты и воистину духом высок"

Это Омар Хайям. Поэма "Рубайат". Написано в домонгольский период, примерно 900 лет назад. Я читаю эти строки в октябре 2007 года — и такое ощущение, что родились они буквально вчера.

Потому что вчера я ездил в Москву — по страшной непогоди.

Осень преподнесла людям сюрприз, обрушив на Подмосковье дождь со снегом в середине октября — к разочарованию тех, кто уже было вообразил, что "в результате глобального потепления" не сегодня-завтра на ёлках вырастут ананасы.

И вот я иду по городской улице, и имею сомнительное счастье наблюдать такую картину: на автобусной остановке, под весьма куцым навесом, сидят двое — мужчина и женщина. Явно нищие. Прижались друг к дружке и о чём-то переговариваются, едва шевеля посиневшими от холода губами. Одеты, не то чтобы плохо, а, если угодно — неподходяще, так, что одна деталь одежды не стыкуется, не гармонирует с другой. Заметно, что одёжка эта — с чужого плеча. На женщине модная жакетка соседствует со старенькой, выцветшей "цыганской" юбкой, тяжёлыми мужскими ботинками и белой (не слишком чистой — на белом это особенно хорошо заметно) вязаной шапочкой. Мужчина судорожно пытается втянуть неестественно красные кисти рук в рукава куртки — не столь уж и плохой, но явно ему маловатой. Судя по скрещенным и запрятанным максимально далеко под скамейку ногам в кроссовках, ступни у него замёрзли капитально.

А дождь со снегом хлещет вокруг и при малейшем порыве ветра легко достаёт до сидящих… Они уже насквозь промокли и продрогли. Но с остановки не уходят. Видимо некуда им идти. Видать кроме этой хлипкой крыши, которая спасает только от прямых, вертикальных струй дождя (без учёта бокового ветра), нет у них другого пристанища…

Я иду дальше и за стеной одной из многоэтажек (так, что с проезжей дороги не видно) вижу старенький, обшарпанный, очевидно кем-то выброшенный за ненадобностью (или из-за обилия клопов) диван, на котором навалена куча тряпья. Под кучей явно кто-то есть. Это тряпьё уже намокло (допускаю, что пока ещё не насквозь) и снегом припорошено. И я не тому дивлюсь, что кто-то таким макаром от холода спасается, а тому что никто этот диван, с его обитателем, не трогает (даже окрестная шпана!) и милицию не вызывает…

Потом была поездка на электричке, довольно долго шедшей по территории города. И там такая картина: бетонный забор отделяет железную дорогу ("полосу отчуждения", заросшую кустарником и изрядно замусоренную) от жилых домов обычной городской улицы. В одном месте бетонная плита (из коих состоит забор) накренилась, образуя даже не навес, а лишь жалкий намёк на таковой. И вот под этим, с позволения сказать "укрытием", рядом с потухшим костром, свернулся калачиком на охапке опавших мокрых листьев какой-то человек. Дрожь пробирает от одного только взгляда на этого бездомного, спящего (а может уже и неживого) под хлопьями снега, падающего вперемешку со струями ледяного дождя. Этот человек не заблудился в безлюдной тайге, или бескрайней пустыне. Его не ищут с вертолётами и собаками спасатели из МЧС. И телевидение не прерывает своих передач, чтобы взволнованным голосом телеведущего в очередной раз сообщить зрителям о ходе поисков. Человек загибается посреди одиннадцатимиллионного города — одного из крупнейших и богатейших мегаполисов планеты. Того самого города, в котором обалдевшие от безделья и шальных денег "новые русские", набивают купюрами трусы скачущих у шестов проституток; в котором престарелые потасканные "звёзды эстрады" (нередко поющие на уровне дворников) мажутся (отстёгивая нехилые бабки за "процедуры") с головы до ног — кто шоколадом, кто дерьмом, кто спермой — пытаясь ухватить за подол давно ушедшую молодость; в котором "крутится" большая часть всех денежных средств необъятной России…

И подобных свежих кострищ на полосе отчуждения — довольно много. И самих таких полос, тянущихся на многие километры, тоже немало. Москва — крупнейший железнодорожный узел России. Заметно, что ночью там греется много народу, коротая тёмное время суток под открытым небом. Днём, правда, людей тут увидишь нечасто — им ведь есть-пить что-то надо, приходится кусок хлеба как-то промышлять.

И пассажиры электричек вовсе не удивляются тому, что частенько видят из окон. Бездомные живущие в полосе отчуждения? Эка невидаль! Тут своих проблем полон рот!

Вот сидят напротив две студентки (как явствует из их болтовни). Трещат языками.

Сначала повествует одна: "…А мы типа уже уходить собрались, бабки закончились. Тут он подваливает — "девочки, коктейль будете? Я угощаю"… Я говорю — "я не буду". Надька говорит — "я буду"… Он, короче, покупает ей коктейль — тот триста с лишним рублей стоит. Подсаживается… Надька спрашивает, типа — "где работаешь?" Он говорит — "на Рублёвке". Прикинь — мы чуть не упали! Я говорю — "ты чё там — подметаешь?.." Тут какие-то парни нарисовались. Он к ним подошёл, пошушукался… Подходит опять к нам: "девочки — я вас покидаю". И ложит на стол сотню. Надька говорит: "ты чё, типа нас подставляешь? Коктейль больше трёхсот рублей стоит! У нас бабок нет…" Прикинь — он скривился, как будто лимон сожрал. Ну заплатил, короче…"

— "Развели парня!.."

Обе смеются.

Теперь изливает душу другая: "…А мой брат — такой тупой, такой тупой, просто ужас! Мать хочет его в колледж отдать — прикинь! Там все самые тупые учатся — туда ведь за деньги берут, поэтому никого не отчисляют. Он стопудово там пить-курить научится, матом ругаться… А сколько он жрёт! Сколько жрёт!.. Вчера вот такой шмат колбасы купили — он уже всё сожрал!.."

Да… Какие уж там бездомные за окном, если тут беда такая — брат жрёт много!

Потом, уже на обратном пути, иду мимо дач. Слышу, во дворе одной дачи (скорее уж виллы) — ругань площадная. Хозяин костерит на чём свет стоит кучку гастарбайтеров — по виду таджиков. Вроде бы они у пристройки крышу плохо отремонтировали. А может и не плохо — может он сам в этом дуб. Или платить не хочет. Он работяг — и по матери, и так, и сяк, и разэдак. Они стоят — и ни гу-гу…

Ну ясное дело: он — хозяин. Они — слуги. Хотя, для кого-то и он — шестёрка.

А я возвращаюсь в свой закуток. Именно такое определение больше всего подходит моему самодельному жилищу, сооружённому в лесу. Ведь я сам — бездомный. Нищий. Или, как говорят в наше время — бомж. То есть — "лицо без определённого места жительства". Такая вот милицейская аббревиатура, ставшая обыденным словом русского новояза.

Видимо меня следует считать счастливчиком — далеко не у каждого бездомного есть своя конура. Как говорится — всё познаётся в сравнении.

При свечке (электричества у меня разумеется нет) я читаю Хайяма. И никак не могу привыкнуть к мысли, что его стихам — почти 900 лет.

"Если труженик, в поте лица своего

Добывающий хлеб, не стяжал ничего -

Почему он ничтожеству кланяться должен

Или даже тому, кто не хуже его?"

М-да… Чем не вопрос для нашего времени?..

"Лучше впасть в нищету, голодать или красть,

Чем в число блюдолизов презренных попасть.

Лучше кости глодать, чем прельститься сластями,

За столом у мерзавцев, имеющих власть".

Ну… Тут блюдолизы с Хайямом конечно не согласятся. То-то ржут наверное, читая подобное — ведь в наше время только они и живут. Остальные — существуют.

Впрочем — разве "хозяева жизни" такое читают?..

Сколько за эти девять веков прибамбасов изобретено — всяких железок, тряпок, деревяшек! Только вот кто бы придумал, как на миллиметр улучшить души людские! Ведь пять с половиной миллионов бездомных в сегодняшней России — не считая трёх с лишним миллионов беспризорных детей! Неужто во времена Хайяма хуже было? Что-то не верится…

Вот я, в XXI веке, загнан в лесную чащобу как зверь (другие и такой хижины не имеют) — и загнан не вчера, и не год назад.

Для меня всё началось давненько…