24

24

Я В КАНАДЕ — ОНА В НЬЮ-ЙОРКЕ. Я в Вегасе — она в Лос-Анджелесе. Мы все время созваниваемся. Как-то вечером она просит рассказать о том, что я люблю: любимой песне, книге, фильме, еде.

— Думаю, ты никогда не слышала про мой любимый фильм.

— Так расскажи.

— Он вышел несколько лет назад. Называется «Страна теней». Про писателя Клайва Льюиса.

Судя по звуку, у нее из рук выпала телефонная трубка.

— Невероятно, — говорит она. — Просто невозможно. Это и мой любимый фильм!

— Он про преданность, про способность открыть себя для любви.

— Да. Я знаю.

— Мы словно каменные глыбы… и содрогаемся под ударами божьего долота, которые сквозь боль делают нас совершеннее.

— Да. Совершеннее.

Я ИГРАЮ В МОНРЕАЛЕ. Мой соперник в полуфинале — Евгений Кафельников. Я не в состоянии выиграть ни единого очка. Вторая ракетка мира громит меня столь немилосердно, что зрители на трибунах прикрывают глаза. Думаю, что не смогу объяснить результаты этого матча. Я не понимаю, что сегодня со мной происходит. Я не просто проигрываю, но будто вовсе разучился играть. Это не выбивает меня из колеи. В раздевалке я встречаю Ларри, тренера Кафельникова. Он стоит у стенки, улыбаясь.

— Ларри, это была самая жалкая игра, какую я когда-либо видел. И я хочу пообещать тебе одну вещь. Передай своему подопечному, что мне придется пару раз учинить ему за это показательный разгром.

В тот же день мне звонит Штефани. Она в аэропорту Лос-Анджелеса.

— Как турнир? — спрашиваю я.

— У меня травма.

— Ох, сочувствую.

— С меня достаточно.

— Ты сейчас куда?

— Назад, в Германию. Надо закончить кое-какие дела.

Я знаю, о каких делах идет речь. Она собирается поговорить со своим бойфрендом, рассказать обо мне и покончить, наконец, с их связью. По моей физиономии невольно расползается дурацкая улыбка.

ИДЕТ 1999 ГОД. Вернувшись из Германии, она предлагает встретиться в Нью-Йорке. Мы можем провести вместе время до начала Открытого чемпионата США. Еще она собирается провести пресс-конференцию.

— Пресс-конференцию? Зачем?

— Объявлю, что ухожу из тенниса.

— Ты уходишь из тенниса?!

— Я же тебе говорила. С меня достаточно.

— Я думал, что речь идет только о турнире! Я не знал, что ты решила вообще покончить со спортом!

Я думаю о теннисе без Штефани Граф — величайшей теннисистки всех времен — и чувствую, какая это громадная потеря для всех. Я спрашиваю, каково это — понимать, что больше никогда не придется выходить с ракеткой на корт ради победы. Подобные вопросы журналисты задают мне каждый день. И все же я не могу удержаться. Я хочу это знать и задаю этот вопрос со смесью любопытства и зависти.

Штефани утверждает, что это прекрасно. Она в гармонии с собой и готова завершить карьеру.

Интересно, а готов ли к этому я? Некоторое время я упоенно размышляю о собственном уходе из тенниса. Но через неделю в Вашингтоне встречаюсь в финале турнира с Кафельниковым и обыгрываю его 7–6, 6–1. После матча выразительно смотрю на Ларри, его тренера. Что ж, обещание есть обещание.

Я понимаю, что еще не вышел в тираж. Мне предстоит сдержать еще несколько обещаний.

Я ВОТ-ВОТ ВНОВЬ ЗАЙМУ ПЕРВУЮ СТРОЧКУ мировой классификации. Теперь уже это не цель моего отца, Перри или Брэда — и, напоминаю себе, даже не моя собственная. Я взбегаю к вершине по одному склону холма Джила, спускаюсь по противоположному. Тренируюсь ради первого номера в рейтинге, Открытого чемпионата США и, как ни странно, ради Штефани.

— Я просто мечтаю наконец вас познакомить, — говорю я Джилу.

Она прилетает в Нью-Йорк, и я тут же умыкаю ее в деревню, на ферму XIX века, принадлежащую моему приятелю. Ферма — это километры простора и несколько огромных каменных каминов. В каждой из комнат мы можем подолгу сидеть, глядя в огонь, и разговаривать. Я рассказываю ей, что люблю поджигать всякие предметы.

— Я тоже, — отзывается она.

Листья еще только начинают опадать, и каждое окно — словно рама, обрамляющая картину с изображением желто-багряных лесов и гор. Кругом на многие километры — только мы одни.

Мы гуляем по окрестностям, катаемся по близлежащим городкам и бесцельно шатаемся по антикварным лавкам. Ночью валяемся в кровати и смотрим старую «Розовую пантеру». Взахлеб хохочем над Питером Селлерсом и даже останавливаем фильм, чтобы перевести дыхание.

Она уезжает через три дня. Ей предстоит провести праздники с семьей. Я умоляю ее приехать на заключительный уик-энд Открытого чемпионата США ради меня. Смотреть матч из моей ложи. На секунду мелькает мысль: не сглазить бы, столь уверенно заявляя, что буду играть в финальный уик-энд турнира. Но мне плевать.

Она обещает постараться.

Я дохожу до полуфинала. Предстоит встреча с Кафельниковым. Штефани звонит и сообщает, что прилетит. Но она не хочет сидеть в моей ложе, еще не готова.

— Хорошо, я обеспечу тебе другое место.

— Я сама позабочусь о месте. Не волнуйся. Я знаю этот стадион, как свои пять пальцев.

Я смеюсь. Да уж, она его точно знает.

Она смотрит матч с верхней трибуны. На ней бейсболка, глубоко надвинутая на глаза. Разумеется, камера CBS выцепила ее лицо в толпе, и Макинрой не преминул откомментировать это: организаторам турнира, заявил он, должно быть стыдно за то, что они не сумели предоставить Штефи Граф лучшего места.

Я вновь побеждаю Кафельникова. Евгений, передавай привет Ларри!

В финале я встречаюсь с Мартином. Я надеялся на встречу с Питом и даже заявил официально, что хочу играть именно с Сампрасом. Однако Пит снялся с турнира из-за проблем со спиной. Так что мой соперник — Мартин. Я видел его по другую сторону сетки в самые сложные моменты моей карьеры. В 1994 году, на Уимблдоне, когда я только начал осваивать уроки Брэда, я проиграл ему в пяти сетах. В том же году на Открытом чемпионате США Лупика предсказал, что Мартин выбьет меня из полуфинала, и я поверил его прогнозу, но тем не менее сумел побороть Мартина и выиграть турнир. В 1997 году в Штутгарте именно мой бесславный проигрыш Мартину в первом круге заставил Брэда пойти на решительное объяснение. И вот теперь игра с Мартином станет испытанием для моей зрелости, покажет, удастся ли мне удержать завоеванное или все это растает как дым.

В первом же гейме легко беру верх. Болельщики активно поддерживают меня. Мартин не теряет самообладания. Он заставляет меня попотеть в первом сете, во втором давит еще сильнее, доведя его до напряженного тай-брейка. Потом он выигрывает третий сет — и еще более напряженный тай-брейк. Он ведет, имея два выигранных сета против одного. Здесь это всегда означало победу: за последние двадцать шесть лет ни один игрок не смог еще переломить подобное отставание в финальном матче этого турнира. По глазам Мартина вижу, что он празднует победу и ждет, когда я продемонстрирую бреши в психической обороне. Он надеется, что сейчас я поддамся, превращусь в того нервного, излишне эмоционального Андре, с которым он не раз встречался раньше. Но я не ломаюсь и не сдаюсь. Выигрываю четвертый сет 6–3. В пятом сете, когда Мартин уже выглядит измочаленным, я переполнен энергией. Я выигрываю сет, 6–2, и ухожу с корта, зная, что излечился, вернулся. Я счастлив, что Штефани здесь и видит это. В последних двух сетах я допустил всего пять ошибок. Ни разу за время матча не потерял свою подачу, — кажется, впервые в моей карьере я не потерял ни одной подачи в течение матча из пяти сетов. И этот матч принес мне пятый Шлем. Я решаю, что когда буду в Вегасе, то поставлю пять сотен на пятый номер в рулетку.

Во время послематчевой пресс-конференции один из журналистов интересуется: почему нью-йоркская публика столь горячо меня приветствовала?

Честно говоря, не знаю. Но высказываю догадку:

— Они увидели, что я повзрослел.

Разумеется, болельщики во всех городах наблюдали за моим взрослением. Но у нью-йоркской публики ожидания выше, и это помогло ускорить мое становление, придав ему новую энергию.

Впервые в жизни я почувствовал — и даже рискнул объявить в слух: я — взрослый.

ШТЕФАНИ ЛЕТИТ СО МНОЙ В ЛАС-ВЕГАС. Мы предаемся типичным для Вегаса развлечениям: играем в казино, смотрим шоу, идем на бокс вместе с Брэдом и Кимми.

Матч Оскар де ла Хойя против Феликса Тринидада — наше первое официальное свидание на публике. Торжественный день выхода из подполья. На следующий день фотографии, на которых мы держимся за руки и целуемся на зрительских местах рядом с рингом, появляются в газетах.

— Теперь пути назад нет, — объявляю я.

Она пристально смотрит на меня, затем ее лицо медленно озаряется благодарной улыбкой.

Штефани останавливается у меня дома на уик-энд, который растягивается на целую неделю. Неделя превращается в месяц. Однажды мне звонит Джей Пи, интересуется, как идут дела.

— Как нельзя лучше.

— Когда у тебя следующая встреча со Штефани?

— Она все еще здесь.

Я прикрываю рот рукой и шепчу в трубку:

— У нас все еще не закончилось свидание номер три. Она осталась у меня.

— Что?

Я понимаю, что рано или поздно она должна будет уехать в Германию — хотя бы для того, чтобы забрать вещи. Но пока мы не говорим об этом, не собираюсь первым заводить этот разговор. Я не хочу ничего менять в нашей жизни.

Это похоже на страх разбудить лунатика, куда-то бредущего во сне.

Однако вскоре и мне надо отправиться в Германию — на турнир в Штутгарте. Штефани летит со мной, она даже согласна сидеть в моей ложе. Я счастлив, что мы будем там вместе. В конце концов, Штутгарт много значит для нас обоих. Именно там она стала профессиональной теннисисткой, а я вернулся в профессиональный теннис. Тем не менее в самолете мы не говорим ни слова о теннисе. Мы говорим о детях. Я признаюсь, что хотел бы иметь от нее детей. Это, конечно, наглость с моей стороны, но я ничего не могу с собой поделать. Она берет меня за руку. У нее в глазах слезы. Затем она отворачивается к окну.

В наш последний день в Штутгарте Штефани нужно встать рано: у нее утренний рейс. Она целует меня в лоб на прощание. Я накрываю голову подушкой и вновь проваливаюсь в сон. Проснувшись часом позже, бреду в ванную. Там, в открытом несессере, лежат оставленные Штефани противозачаточные таблетки. Это — послание от нее: «Они мне больше не нужны».

Я НЕ ТОЛЬКО возвращаю себе первое место в мировой классификации, ко и сохраняю его до конца 1999 года. Впервые заканчиваю год на высшей строчке рейтинга. Прерываю победное шествие Пита, который шесть лет подряд праздновал новый год, будучи первой ракеткой мира. Я выигрываю Открытый чемпионат Парижа, став первым игроком в мужском разряде, выигравшем в течение года Чемпионаты Франции и Парижа. Но Чемпионат мира АТП все же проигрываю Питу. Это наша двадцать восьмая встреча. Он ведет со счетом 17–11. Если считать лишь финальные игры турниров Большого шлема, его преимущество — 3 к 1. Спортивные журналисты пишут, что от нашего соперничества осталось не так уж много: ведь Пит всегда выигрывает. Я не могу с ними спорить, но это меня больше не расстраивает.

Делаю единственное, что могу: отправляюсь к Джилу и заставляю свои мышцы гореть. Бегаю вверх и вниз по холму Джила, пока все не начинает плыть у меня перед глазами. Я бегаю днем и ночью, и даже рождественским вечером. Джил — со мной, он следит за результатами с секундомером в руках. Он говорит, что, добежав до вершины холма, я дышу так громко, что он слышит меня от подножия. Я бегаю, пока меня не начинает рвать прямо на колючий кустарник. Наконец, поймав меня на вершине, Джил велит мне остановиться. Мы стоим и смотрим на рождественскую иллюминацию вдалеке и на падающие звезды в небе.

— Я тобой горжусь, — говорит Джил. — За то, что ты здесь. Сегодня, в Рождество. Это много значит.

— Спасибо, что ты сегодня со мной, — отвечаю я. — За то, что отказался ради меня от семейного Рождества. Наверняка ты мог бы быть сейчас в гораздо более интересном месте.

— Из всех мест я предпочитаю именно это, — откликается Джил.

В самом начале Открытого чемпионата Австралии 2000 года я побеждаю в двух сетах Мариано Пуэрта, который публично превозносит мою высочайшую концентрацию. Я чувствую, что нам вновь предстоит встретиться с Питом, и, разумеется, мы встречаемся — на сей раз в полуфинале. Я проиграл в четырех из пяти наших последних встреч, и в этот раз он снова, в ударе. Он подает тридцать семь мячей навылет — больше, чем когда бы то ни было в матчах со мной. Но я вспоминаю рождественский вечер с Джилом, и в двух очках от поражения у меня случается огромный прилив энергии. Я побеждаю в матче и становлюсь первым игроком после Лэйвера, выступавшим в финалах четырех турниров Большого шлема подряд.

В финале вновь играю с Кафельниковым. Мне требуется время для разогрева. Я все еще не восстановился после битвы с Питом. Я проигрываю первый сет, но все же нахожу свой ритм и выигрываю матч в четыре сета. Это мой шестой Шлем. На послематчевой пресс-конференции я благодарю Брэда и Джила за то, что научили меня не останавливаться, пока не покажу лучшее, на что я способен. Болельщики выкрикивают имя Штефани, интересуются, что происходит между нами.

— Это не для публики, — отшучиваюсь я. На самом деле я хотел бы сообщить о нас всему миру. И я сделаю это. Скоро.

— Я верю, что Андре Агасси не перестанет бороться, — заявляет Джил в интервью The New York Times.

— На последних четырех турнирах Большого шлема он выиграл 27 матчей, а проиграл лишь один. Только Род Лэйвер, Дон Бадж и Штефи Граф выступали лучше, — говорит Брэд в интервью The Washington Post.

Даже сам Брэд не до конца понимает, насколько я изумлен, оказавшись в подобной компании.