10

10

НЕДАЛЕКО ОТ ОТЦОВСКОГО ДОМА раскинулись бетонные строения кампуса университета Невады. В 1989 году он стремительно завоевывал известность за счет спортивных успехов своих студентов. Университетские баскетболисты — настоящие профи, достойные играть в командах НБА, да и футбольная команда стремительно приближалась к профессиональному уровню. «Бегущие бунтари» славились высокими скоростями и прекрасной физической формой. Их название — «Бунтари» — мне очень подходило. Пат пообещал, что кто-нибудь из университетской команды поможет нам с тренировками.

В тот день мы приехали в кампус и направились в новый спортивный клуб, который поразит меня не меньше Сикстинской капеллы: множество прекрасных тел, мускулистых мужчин. Мой рост — сто восемьдесят сантиметров, вес — шестьдесят семь килограммов, одежда от Nike висит на мне, как на вешалке. Уговариваю себя не смущаться. Проблема не только в том, что я чувствую себя недорослем на общем фоне; я нервничаю, стоит лишь попасть в школу, пусть даже спортивную.

— Пат, что мы здесь делаем? — интересуюсь я. — Меня здесь на смех поднимут!

— Ничего, — говорит он, брызгая слюной.

Мы находим местного инструктора по силовой подготовке. Прошу Пата подождать: я сам поговорю с парнем. Сунув голову в дверь, вижу в дальнем углу комнаты стол размером с мой «корвет», за которым сидит настоящий гигант. Он похож на статую Атланта перед Рокфеллеровским центром в Нью-Йорке, которую я видел во время первого своего Открытого чемпионата США. У этого Атланта — длинные черные волосы и черные глаза, круглые, как блины для штанг. Кажется, он готов превратить в отбивную любого, кто осмелится его побеспокоить.

Я отпрыгиваю от двери:

— Пат, иди лучше ты!

Пат заходит, я слышу, как он произносит какую-то фразу, как глубокий баритон, заставляющий вспомнить о реве двигателя грузовой машины, что-то рокочет ему в ответ. Пат зовет меня в кабинет.

Я делаю глубокий вдох и вновь заглядываю в кабинет:

— Здравствуйте.

— Привет, — отвечает гигант.

— Меня зовут Андре Агасси, я теннисист, я живу здесь, в Вегасе, ну и…

— Я знаю, кто ты такой.

Он встает. В нем метр восемьдесят три росту, его грудь в обхвате достигает по меньшей мере сто сорок два сантиметра. Мне вдруг кажется, что гигант разгневался и сейчас запросто перевернет свой стол. Вместо этого он подходит к нам, протягивая руку. Такой огромной лапы мне еще не приходилось видеть. Впрочем, его плечи, бицепсы и ноги тоже отличаются рекордными размерами.

— Джил Рейес, — представляется он.

— Здравствуйте, мистер Рейес.

— Зовите меня Джил.

— Хорошо, Джил. Я знаю, вы, должно быть, очень заняты. Неудобно отрывать вас от дел. Я лишь хотел узнать — вернее, мы с Патом хотели узнать: не возражаете, если время от времени мы будем заниматься в вашем зале? Понимаете, мне просто необходимо работать над своей физической формой.

— Конечно, — рокочет он. Его голос, глубокий, но в то же время мягкий, заставляет вспомнить о глубинах океана и ядре земли.

Он устраивает нам экскурсию, знакомит с несколькими студентами-спортсменами. Мы обсуждаем теннис и баскетбол, их сходства и различия. Тут в зал входят ребята из футбольной команды.

— Прошу прощения, — произносит Джил. — Мне надо поговорить с парнями. Чувствуйте себя как дома. Используйте любые тренажеры, любые штанги. Но, пожалуйста, будьте осторожны. И благоразумны. Формально говоря, это ведь против правил.

— Спасибо.

Мы с Патом занимаемся на тренажерах для пресса и ног, но мне интереснее наблюдать за Джилом. Футболисты сгрудились вокруг него, глядя на гиганта с благоговением. Он похож на испанского генерала, напутствующего своих конкистадоров. Отдает приказы: ты — на эту скамью! Ты — на тот тренажер! Ты — сюда, к штанге. Он дает указания, и спортсмены слушают каждое его слово. Джил не добивается внимания, а мгновенно подчиняет спортсменов своей воле. В конце концов, заканчивая свое напутствие, он напоминает им, что тяжелый труд — это ответ на все вопросы, единственный ответ:

— Пусть каждый запомнит это! Руки сюда! Раз, два, три, «Бунтари!»

Разбив групповое рукопожатие, парни расходятся по залу и начинают работу с тяжестями. Я думаю о том, как здорово было бы выступать вместе с командой.

МЫ С ПАТОМ ходим в университетский спортзал каждый день. Работая на тренажерах, качая пресс на скамьях, я чувствую, что Джил все время следит за нами. Понимаю, что он видит мою плохую физическую форму. Знаю, что для других спортсменов она тоже не остается незамеченной. Я кажусь себе неуместно неуклюжим, то и дело порываясь сбежать, но Пат останавливает меня.

Через несколько недель Пату необходимо лететь на восток: неожиданные семейные проблемы. Я иду к Джилу и объясняю, что Пат уехал, но оставил программу, по которой мне предстоит заниматься. Затем протягиваю ему листок с инструкциями от Пата и прошу, если возможно, помочь мне с занятиями.

— Конечно, — вяло произносит он. В голосе сквозит нежелание брать на себя эту непредвиденную работу.

Глядя на мои упражнения, Джил поднимает брови. Он читает инструкцию, оставленную Патом, смотрит на обратную сторону листка, хмурится. Я спрашиваю, что его смущает, но он лишь сильнее хмурит брови.

— Какова цель этого упражнения? — вдруг спрашивает он.

— Не знаю.

— Сколько времени, ты говоришь, делаешь его?

— Давно.

Я настойчиво прошу его поделиться своими соображениями.

— Я не хочу никому делать гадости исподтишка, — произносит он наконец. — Не хочу лезть не в свое дело. Но скажу откровенно: если твою программу занятий можно написать на клочке бумаги, значит, она не стоит и клочка, на котором написана. Ты просишь позаниматься с тобой по программе, но в этом случае я не смогу учитывать твое текущее состояние, самочувствие, актуальные задачи. Такой план не оставляет возможности для изменений.

— Это разумно. А могли бы вы помочь мне? Может быть, что-то подсказать?

— А чего ты добиваешься?

Я рассказываю, как проиграл недавно аргентинцу Альберто Манчини. Он обошел меня лишь за счет физической формы, гоняя, как быка по арене, пуская песок мне в глаза. Этот матч был у меня в кармане, я уже держал соперника за горло, мне банально не хватило сил завершить дело. Уже дошло до матч-пойнта, но Манчини выиграл его у меня, затем выиграл тай-брейк и победил в пятом сете. У меня не осталось физических ресурсов. Мне необходимо стать сильнее, чтобы подобное больше никогда не повторилось. Одно дело — проиграть, другое — ощутить непреодолимое превосходство соперника. Последнего я не хочу испытывать еще раз!

Джил слушает. Не двигаясь, не перебивая, он впитывает мои слова.

Мяч непредсказуем, и его прыжки непредсказуемы, объясняю я Джилу. Невозможно контролировать каждый отскок. Но собственным телом я могу управлять. По крайней мере мог бы, если бы знал как.

Джил вдыхает, наполняя воздухом всю свою почти полутораметровую грудную клетку, затем медленно выдыхает.

— Какой у тебя сейчас график?

— Меня не будет пять недель: летний сезон турниров на кортах с твердым покрытием. Но потом, когда я вернусь, сочту за честь, если мы будем работать вместе.

— Хорошо, — произносит Джил. — Мы что-нибудь придумаем. Удачи на турнирах! Увидимся, когда вернешься.

НА ОТКРЫТОМ ЧЕМПИОНАТЕ США 1989 года я вновь играю в четвертьфинале с Коннорсом. Здесь я впервые после пяти поражений подряд выигрываю матч из пяти сетов. Однако это приносит лишь новый шквал критики: утверждается, что мне должно было хватить трех сетов, чтобы разгромить соперника. Кто-то заявляет даже, будто слышал, как я кричал Фили в нашей ложе: «Я дам ему пять сетов — пусть помучается!»

Майк Лупика, колумнист нью-йоркской Daily News, указывает на девятнадцать моих сознательных ошибок в третьем сете, предполагая: я затянул матч с Коннорсом, лишь желая доказать, что могу играть долгие матчи. Если раньше меня смешивали с грязью за поражения, то теперь — еще и за то, что неправильно побеждаю.

ВЕРНУВШИСЬ В ТРЕНАЖЕРНЫЙ ЗАЛ, по лицу Джила я вижу: он ждал меня. Мы пожимаем друг другу руки. Это — начало.

Он ведет меня к стойкам со штангами и объясняет, что многие упражнения из тех, что я делал раньше, безнадежно плохи, но еще хуже — то, как именно я их делал. Со мной запросто могло случиться несчастье, я мог получить серьезную травму.

Он делает для меня беглый обзор человеческого тела, вкратце останавливаясь на его физических свойствах, циркуляции влаги, анатомическом строении. Джил утверждает: чтобы понимать, чего хочет твое тело, требуется одновременно быть инженером, математиком, художником и мистиком. Вообще-то я не любитель лекций, но если бы все они были похожи на ту, что прочитал мне Джил, я бы до сих пор ходил в школу. Внимаю каждому его слову, каждой догадке и верю, что никогда не забуду услышанного.

— Удивительно, — рассуждает Джил, — сколько существует заблуждений, касающихся человеческого тела, как мало мы знаем о собственном физическом устройстве. Вот, к примеру: для того чтобы накачать грудные мышцы, спортсмены используют наклонные скамьи. Но ведь это — напрасная трата времени. Я не пользовался наклонной скамьей уже тридцать лет. Станет ли моя грудная клетка больше от наклонов?

— Нет, сэр.

— Теперь — о твоих упражнения с нагрузкой, когда ты кладешь тяжелый вес на плечи и шагаешь на тренажере, имитируя подъем. Это может закончиться серьезной травмой. Просто чудо, что ты до сих пор не травмировал колени.

— Почему?

— Здесь главное — угол, Андре. Шагая под определенным углом, ты задействуешь квадрицепсы. Это прекрасно. А под другим углом работать будет уже колено, именно на него придется нагрузка, излишнее давление. Если слишком сильно нагрузить колени, непременно их травмируешь.

По мнению Джила, лучшие упражнения основаны на эффекте силы тяжести. Он объясняет, как использовать силу тяжести и силу сопротивления, чтобы нагружать мышцы. Показывает, как правильно делать упражнения для бицепсов. Он ведет меня к доске для записей и схематически изображает на ней мои мышцы, руки, суставы, связки. Джил рассказывает принцип действия лука и стрелы, показывает, на какие точки лука приходится максимальная нагрузка, когда тетива туго натянута, и использует эту модель, чтобы объяснить, что происходит с моей спиной и почему она болит после матчей и тренировок.

Я говорю ему, что у меня смещены поясничные позвонки. Он что-то кратко записывает, пообещав найти нужную информацию в медицинской литературе.

— Подведем итоги, — резюмирует, наконец, Джил. — Если будешь продолжать действовать, как раньше, твоя карьера окажется недолгой: тебе гарантированы проблемы со спиной и коленями. А если будешь сгибать бицепсы так, как сейчас это делаешь, то и неприятности с локтями тебя не минуют.

Объясняя все это, Джил временами переходит к буквальным толкованиям слов. Он любит подчеркивать значимость той или иной мысли, обращая мое внимание на ключевое слово, расшифровывая его значение, со звоном расщелкивая и раскрывая смысл, будто добывая из сердцевины ореха питательную мякоть. Вот, к примеру, «калории». Джил говорит, это слово происходит от латинского calor, обозначающего тепло. Люди считают калории злом, тогда как это всего лишь тепло, а тепло нужно каждому. Пищей мы подкармливаем свой внутренний очаг. Что же в этом плохого? Все зависит от того, когда ты ешь, сколько и что именно. В этом весь секрет.

— Люди считают, что есть — плохо, — пожимает плечами он. — Но это необходимо для поддержания огня внутри нас.

Все верно, думаю я. Мой внутренний огонь требуется подкормить.

Говоря о тепле, Джил замечает, что ненавидит жару, потому что плохо ее переносит. Он необычайно чувствителен к высокой температуре, и худшая пытка для него — сидеть под прямыми солнечными лучами. На этих словах он включает кондиционер.

Я мотаю все это на ус.

Рассказываю Джилу, как мы с Патом бегали на Холм гремучих змей, как паршиво я чувствовал себя, добравшись до вершины.

— Сколько ты пробегаешь ежедневно? — интересуется он.

— Восемь километров.

— Зачем?

— Не знаю.

— Приходилось ли тебе когда-нибудь пробегать восемь километров во время матча?

— Нет.

— Часто ли во время игры тебе приходится пробегать больше пяти шагов до очередной остановки?

— Не слишком часто.

— Я не слишком-то разбираюсь в теннисе, но мне кажется, что после третьего шага тебе лучше думать о том, как остановиться. Иначе ты, ударив по мячу, будешь продолжать бежать и не сможешь оказаться в нужной точке для следующего удара. Тебе нужно сбросить скорость, ударить по мячу, резко остановиться и метнуться назад. Насколько я понимаю, теннисисту не нужно уметь бегать — ему нужно уметь резко ускоряться и останавливаться. Соответственно, тебе нужно развивать мускулы, которые нужны для ускорения и остановки.

Засмеявшись, я объявляю: кажется, это самое разумное, что я слышал о теннисе в своей жизни.

Перед закрытием я помогаю Джилу убрать в спортзале и выключить свет. Потом сидим в моей машине, беседуя. Внезапно Джил замечает, что мои зубы выбивают дробь.

— В этой фантастической машине нет обогревателя?

— Есть.

— Почему ты его не включишь?

— Потому что вы плохо переносите жару.

Он изумлен. Он и не надеялся, что я запомню. И ему ужасно неловко думать, что я страдал из-за него все это время. Он выворачивает ручку обогревателя на максимум. Мы продолжаем разговор, и вскоре я замечаю капли пота у него на бровях и над верхней губой. Я выключаю обогреватель и опускаю стекла. Еще через полчаса беседы Джил обращает внимание на то, что я медленно синею, и вновь включает обогрев. Так, из тепла в холод, по очереди демонстрируя уважение друг другу, мы общаемся до утра.

Я рассказываю Джилу кое-что о себе. Мой отец, дракон. Фили, Перри, ссылка в академию Боллетьери. Потом слушаю его историю. Он вырос недалеко от города Лас-Крузес в штате Нью-Мексико, в фермерской семье. Орехи пекан и хлопок. Тяжелая работа. Зима — время сбора орехов. Лето — сбор хлопка. Затем семья переехала в Восточный Лос-Анджелес, и там, на улицах, в борьбе за выживание Джил быстро повзрослел.

— Это была настоящая война, — рассказывал он. — Меня подстрелили, в ноге осталась дырка от пули. Кроме того, я не говорил по-английски. только по-испански, так что в школе все время просидел молча, стесняясь. Я выучил английский, читая статьи Джима Мюррея в Los Andgeles Times и слушая, как Вин Скалли комментирует игру Dodgers[22] по радио. У меня был маленький транзистор, и я слушал радио КАВС[23] каждую ночь, Вин Скалли был моим учителем английского.

Поработав как следует над своим английским, Джил решил поработать и над телом, данным ему Господом.

— Выживают только сильные, — рассказывал он. — Мы, конечно, не могли купить штанги, поэтому сделали свои собственные. Нас научили ребята, которым довелось побывать в тюряге. Мы заливали кофейные жестянки цементом и прикрепляли их по сторонам шеста. Мы сделали и скамью для качания пресса из молочных ящиков.

Джил рассказал, как получил черный пояс карате, как провел двадцать два профессиональных боя, во время одного из которых ему сломали челюсть. «Но нокаута-то не было!» — говорит он с гордостью.

Небо уже светлеет, нам пора прощаться. Мне не хочется уезжать, но все же пожимаю ему на прощание руку:

— Я приду завтра!

— Знаю, — улыбается Джил.

ВСЮ ОСЕНЬ 1989 ГОДА я работаю с Джилом. Улучшения впечатляют. Наши дружеские узы тоже крепнут. Джил на восемнадцать лет старше и во многом заменяет мне отца. Я догадываюсь, что он, в свою очередь, видит во мне сына, которого у него никогда не было. (У него трое дочерей.) Этот момент — один из немногих, не обсуждаемых нами. Все остальное мы всегда проговариваем.

У Джила и его жены Гей есть замечательная традиция: в четверг вечером каждый член семьи имеет право заказать на ужин любое блюдо, и Гей непременно приготовит заказанное. Одна из дочек хочет хотдоги? Прекрасно. Другой захотелось блинчиков с шоколадом? Нет проблем. Я взял за правило заезжать к Джилу в четверг вечером на ужин и пробовать понемногу со всех тарелок. Вскоре я уже ужинаю у Джила чуть ли не ежедневно; а если вечером мне не хочется ехать домой — что ж, я всегда могу спать на полу.

У Джила есть еще одна традиция: любого заснувшего он оставляет спать там, где того сморил сон. Пусть другим кажется, что спящему неудобно, — Джил считает, что, если человек спит, значит, он чувствует себя достаточно комфортно. Так что, если я засыпаю, он никогда не пытается меня растолкать, лишь набрасывает на меня шерстяное одеяло и оставляет в покое до утра.

— Слушай, — обращается он как-то ко мне. — Мы всегда рады видеть тебя здесь, и все-таки я должен задать тебе один вопрос. Ты симпатичный, к тому же богатый парень, ты можешь проводить время где угодно и все-таки каждый четверг приезжаешь ко мне, чтобы съесть хот-дог и заснуть, скрючившись на полу…

— Я люблю спать на полу. Так спине комфортнее.

— Я не про полы. Я имею в виду, что ты всякий раз приезжаешь к нам. Тебе действительно нравится здесь бывать?

— Джил, я никуда не езжу с такой охотой!

В ответ он обнимает меня. Я думал, что неплохо разбираюсь в объятиях, но поверьте: если вас никогда не обнимал мужчина с почти полутораметровым обхватом грудной клетки, вы не знаете об объятиях ничего!

НАКАНУНЕ РОЖДЕСТВА 1989 года Джил спрашивает, не хочу ли я встретить праздник вместе с его семьей.

— Думал, ты никогда меня не пригласишь, — отвечаю я.

Пока Гей печет печенье, а девочки спят наверху, мы с Джилом сидим на полу в гостиной, собирая кукол и модели железной дороги от Санта Клауса. Я признаюсь, что никогда еще не чувствовал себя настолько умиротворенно.

— Может быть, тебе было бы веселее на вечеринке с друзьями?

— Я пришел туда, куда хотел прийти.

Все еще держа в руках игрушку, я посмотрел Джилу в глаза:

— Джил, моя жизнь никогда еще, ни одного дня мне не принадлежала. Она всегда принадлежала кому-то другому. Сначала отцу. Потом Нику. И теннису — всегда, всегда. И даже мое тело не было моим до тех пор, пока я не встретил тебя — человека, взявшегося сделать то, с чем обычно справляются отцы. Сделать меня сильнее. Поэтому здесь, с тобой и твоей семьей, я впервые в жизни чувствую себя на своем месте.

— Я понял. Больше не буду спрашивать. С Рождеством, сынок.