ДЖЕКИ «О»
ДЖЕКИ «О»
Но, увы… ее надеждам не суждено было сбыться. Она, понимая это, – ведь Ари все больше отдалялся от нее, – боялась признаться себе в этом. Он ей говорил, что увлечен делами, управлением своей империей, но, как все чаще доносила пресса, был занят тем, что встречался с самой известной женщиной в мире – вдовой президента Кеннеди Жаклин.
Их повсюду видели вдвоем – они обедали в самых модных ресторанах: «El Morocco» и «21», в греческих ресторанах, где раньше всегда бывали Мария и Ари, в парижском ресторане Maxim, столь любимом Марией. Американцы не одобряли этот союз: их любимая Первая леди Жаклин Кеннеди должна быть выше подозрений, иметь безупречную репутацию. Онассис с его миллионами сомнительного происхождения не был для нее достойной партией. Таково было общественное мнение, но оба – Жаклин и Аристотель – решили свою судьбу иначе.
«Поверь мне – это чисто деловой брак, мне Джеки нужна. Я люблю и буду любить только тебя», – говорил Онассис Марии. Она молча слушала, не совсем понимая то, что он пытался ей объяснить. Онассис нервно ходил по комнате, курил одну за другой сигареты и говорил, говорил… Он сказал Марии, что не может войти на американский рынок вот уже двадцать лет из-за конфликтов с налоговой инспекцией. Жаклин введет его в клан Кеннеди, и, как только дела у него поправятся, они опять будут вместе.
– Скажу тебе больше, – продолжал он, – Джеки тоже не любит меня. Она мечтает уехать из Америки. После убийства мужа она боится за жизнь детей и свою собственную. Я обеспечу ее безопасность, у нее будет круглосуточная охрана. Я дам ей возможность жить в Европе.
Мария слушала молча. Но внутри, в ее исстрадавшейся душе, все бушевало.
«Ари, – молча взывала она к нему, – ты отрекся от меня, от нашей огромной любви. Ты знаешь, ты видел, как толпы людей сходят сума, слушаямое пение. Наверное они понимали, что когда я пою «Норму», я пою о себе. Порой мне кажется, что моя жизнь повторяет ее скорбную судьбу. Ари, я так же, как и она, не жила, а служила Великой Любви. И так же пожертвовала всем. Я ненавижу тебя, Ари. Ты заставил меня убить зародившуюся во мне жизнь. Если бы он родился, ты бы не ушел к Жаклин. Даже если бы ушел, он остался бы со мной. Я проклинаю тебя, Аристотель Онассис. Боги, наши греческие боги отомстят за меня».
…Она ничего не ответила. Они расстались молча. Потом случилось страшное: попытка самоубийства – Мария выпила огромную дозу снотворного, ее с трудом вернули к жизни. Но главное – она начала терять свое бесценное сокровище, данное ей свыше – Голос. Она мысленно обращалась к тому, кто принес ей столько страданий:
«Тыне верил, что я могу умереть от любви. Знай же: я умерла. Мир оглох. Я больше не могу петь. Мое горло онемело. Я не знала, что этот дар так хрупок, что он не может вынести испытаний. Ты уничтожил мой голос так же, как уничтожил меня. Будь проклят тот день, когда ты пригласил меня и Менегини на яхту. И то мгновение, когда ты, перелив мое шампанское в свой бокал, выпил его до дна со словами: «Вот судьба великой Каллас».
Она была безутешна, полностью отгородилась от мира. Плотные шторы ее окон всегда были наглухо закрыты, жадные до сенсаций папарацци пытались проникнуть повсюду. «Как можно быть столь жестоким? Как можно так предать меня, зная, что я осталась совсем одна: без семьи, без ребенка, без друзей». Она не читала газет, не говорила ни с кем по телефону. Она закрылась в спальне, два маленьких пуделя, которых ей подарил Онассис, находились с ней неотлучно. Бруна деликатно стучала в дверь, умоляла открыть, но нет, Мария оставалась в добровольном заточении. Уже в который раз она переслушивала свои записи, мысленно возвращаясь в те дни, когда ее голос властвовал над толпами восхищенных поклонников. Она обращалась к Онассису в письмах, которые никогда не отослала, изливала свою израненную душу.
«Ари, на свете нет ничего прекраснее минуты, когда я должна была начинать петь. Я чувствовала, что толпы людей ждут этого с той же страстью, что и я. Клянусь, это было сильнее нашей сумасшедшей любви в волнах Эгейского моря. Они, Ари, желали меня всегда, даже тогда, когда ты отрекся от меня. Если бы ты что-то смыслил в великом искусстве, которое называется «театр», ты бы понял, что такое свести с ума двадцать пять тысяч зрителей за один вечер. Они слушали меня, затаив дыхание, а потом раздавался гром аплодисментов, гул голосов. Я не различала лиц в зале – я плохо вижу, но я слышала восторженные возгласы. Сейчас у меня нет и этого…»
Второго декабря, на 45-й день рождения Марии, почта доставила ей небольшой пакет. В нем были изящные часы фирмы «Картье», которые стояли на ее ночном столике в спальне на яхте «Кристина». Это был отзвук той, прежней жизни, к которой уже не было возврата. Мария отослала их назад Онассису, не написав ни единой строчки.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.