Чан Джеки Я - Джеки Чан

Чан Джеки

Я - Джеки Чан

1 "ПРОЛОГ:ПЕРЕД ПОЛЕТОМ"

Я стою посреди неба, на крыше административного здания из стекла и стали в голландском городе Роттердаме. От бетонной мостовой меня отделяет двадцать один этаж пустого пространства. Я собираюсь сделать то, что удается мне лучше всего.

Я собираюсь прыгнуть.

Каскадеры сказали мне, что прыжок безопасен. Не то чтобы совсем безопасен, но, пожалуй, чуть безопаснее верной смерти. Разумеется, они сами прыгали только с шестнадцатого этажа... но вчера, сидя в одиночестве в съемочной студии и просматривая отснятый тестовый материал, я понял, что падение с шестнадцатого этажа будет слишком предсказуемым. Слишком... обыденным.

В конце концов, мой продюсер похвастался перед газетчиками, сообщив, что это будет Самый Опаснейший Трюк на Свете. И кем бы я был, если бы не оправдал ожидания репортеров? Кем угодно, только не Джеки Чаном.

Итак, вопреки советам режиссера, других актеров и работников студии, я решил добавить еще пять этажей.

Еще шестьдесят футов такого прозрачного воздуха, сквозь который будет нестись мое сорокапятилетнее тело.

Еще пара секунд возбуждения для кинокамер.

Еще несколько вскриков зрителей, изголодавшихся по адреналину.

Формула проста: Чем больше напуганы мои друзья и родные, тем больше удовольствия получат мои поклонники, - а они значат для меня все. Они приходят в кино-театр, сгорая от желания посмотреть на героя, на того, кто будет смеяться во время беды и строить комичные рожи на краю могилы, - на того, кто покажет им, что единственным, чего действительно стоит бояться, является сам страх.

Впрочем, тот, кто это сказал, никогда не стоял на крыше дома в Роттердаме. Он никогда не смотрел с края небоскреба на матрац из пенорезины в 250 фугах внизу. Отсюда матрац кажется почтовой маркой, и я могу полностью прикрыть его, вытянув перед собой ладони.

Прошу прощения, что спорю с Вами, господин Как-Вас-Там, однако единственным, чего действительно стоит бояться, является сам страх - а также падение на землю со скоростью сто миль в час, когда от палаты реанимации тебя отделяют каких-то два дюйма пенорезины.

Я устал.

Сердце камнем застряло в груди.

Мое тело кричит на меня, перечисляя все оскорбления, которые я нанес ему на протяжении последних четырех десятилетий. Те части моего тела, названия которых я даже не могу выговорить, жалуются на то, как скверно я обращался с ними. Несмотря на сгрудившуюся внизу, у основания здания толпу голландских морских пехотинцев, пожарных и полицейских, нервно поглядывающих в небо, - я спрашиваю самого себя: "Так ли уж нужен этот прыжок?"

И одновременно с вопросом возникает ответ: "Да". Ведь это особый прыжок.

Я делаю это не только для зрителей, критиков и повышения "кассовости" фильма. Я делаю это для того человека, благодаря которому сейчас стою здесь, морщась от боли и вздрагивая в свете прожекторов.

2 "ПРОЛОГ: ПЕРЕД ПОЛЕТОМ (стр. 2)"

Я делаю это для своего учителя Ю Джим-Юаня, неделю назад похороненного в Лос-Анджелесе. Мой отъезд из Голландии в Калифорнию на его похороны вызвал мучительный перерыв в съемках, что обошлось "Золотому урожаю" почти в четверть миллиона долларов. Леонард прекрасно понимал, что нет смысла даже заикаться о том, чтобы я остался, хотя каждый потерянный доллар стал для него каплей утраченной крови.

Я помню себя испуганным семилетним малышом, который, держась за руку отца, входит в темные и затхлые коридоры Китайской Академии Драмы. Внутри он видит скачущих, кувыркающихся и веселящихся мальчиков и девочек. Рай ..

"Как долго ты хочешь оставаться здесь, Джеки?"

"Навсегда!" - восклицает малыш, широко раскрыв сияющие глаза. Он отпускает руку отца, чтобы тут же вцепиться в подол накидки учителя...

В течение следующих десяти лет я вопил и истекал потом и кровью под тяжелой рукой Учителя. Вечерами, отправляясь спать, я проклинал его имя, а просыпаясь утром, проглатывал свой страх и ненависть к нему. Он требовал от нас всего, что у нас было, и мы отдавали ему себя под страхом травм и даже смерти.

Однако, повзрослев, мы поняли, что он вернул нам все. Вернул сторицей.

Именно Учитель Ю Джим-Юань создал Джеки Чана, и именно благодаря ему я занимаюсь сегодня тем, чем я занимаюсь, - благодаря ему я стал тем, кем я стал. Я делаю этот прыжок в память о нем, это будет окончательный знак признательности. И последний жест неповиновения.

Кто-то похлопывает меня по плечу и спрашивает, готов ли я. Я киваю, почти ничего не соображая. Другой голос призывает к тишине на съемках, и внезапно единственными слышимыми звуками становятся шум ветра и гул крови, стучащей у меня в ушах, сердце начинает колотиться, словно гигантский барабан.

- Камера!

- Мотор!

- Начали!

Я втягиваю взбунтовавшийся живот и взмываю в небо.

Я лечу.

Я вспоминаю...

3 "MAЛЕНЬКИЙ ХОЗЯИН"

Я родился 7 апреля 1954 года и был единственным сыном Чарльза и Ли Ли Чанов. Они назвали меня Чан Кон Сан, то есть "Чан, родившийся в Гонконге".

Мне кажется, в том, что касалось имени, мои родители оказались совсем не оригинальными.

Возможно, они просто хотели отпраздновать то, что добрались до Гонконга и выдержали трудный побег от пыток на Материке. Гонконг был землей обетованной, обещавшей безопасность и процветание. Он был тем местом, где можно было начать новую жизнь.

По китайскому календарю 1954 год был Годом Лошади. Согласно суеверным представлениям, Лошадь является знаком энергичности, честолюбия и успеха хороший год, если ты родился мальчиком (но не такой уж благоприятный для девочки, так как традиционно считается, что родившейся в Год Лошади девушке трудно найти подходящего мужа). Мои родители радовались тому, что я появился на свет под таким удачным знаком. Разумеется, рождение в

Год Лошади вряд ли было случайным совпадением, так как еще до рождения я показал себя поразительно упрямым! Большинство младенцев появляется на свет через девять месяцев после зачатия, но я продержался на три месяца дольше, пока мать не обратилась к хирургу и тот не извлек меня, орущего и брыкающегося, путем кесарева сечения.

Возможно, именно мятежный характер заставил меня отказаться от того, чтобы вовремя присоединиться к родителям, хотя не исключено, что это было настоящим предвестием моего будущего. В конце концов, в животе матери я чувствовал себя великолепно: в моем распоряжении были уединение, сон и такое количество пищи, о каком только можно было мечтать, - тем более что ради всего этого мне не нужно было драться, работать или страдать. В целом, я могу утверждать, что те три дополнительных месяца были самым легким периодом моей жизни.

Во внешнем мире меня не ожидало ничего подобного. В 50-е годы Гонконг был нелегким для жизни и суетливым городом, а моя семья находилась на самой низшей ступени общественной лестницы - среди тысяч нищих переселенцев, сбежавших в эту британскую колонию после коммунистической революции на Материке. Однако, несмотря на крайнюю бедность, мы считали себя счастливчиками, так как выжили в китайской гражданской войне, и были очень благодарны судьбе за то, что родителям удалось найти в этом новом и странном островном обществе хорошую работу. Многие из наших собратьев-беженцев прибыли в Гонконг, не имея ничего, кроме прикрывающей тело одежды и воспоминаний о том, что они оставили позади. На острове они селились в лачугах переполненных гетто и зарабатывали на жизнь изготовлением бумажных цветов и дешевых безделушек - или же прибегали к менее почитаемым обществом и более опасным занятиям.

Это было скверное время для бедняков (впрочем, разве для них когда-нибудь бывают хорошие времена?). С увеличением числа новых иммигрантов растущее сообщество колонии разделилось на две группы: решительных и отчаявшихся. С одной стороны, многие усвоили невыраженную словами философию этого города: трудись, и ты выживешь, заработаешь на жизнь и, быть может, даже разбогатеешь. Тем временем жизнь множества новоприбывших, населявших беднейшие районы города, представляла собой голод, преступления и страх.

Мы принадлежали к первой группе - к числу счастливчиков. Вскоре после переезда на остров мои родители получили работу у посла Франции в Гонконге, доброго джентльмена и главы благожелательного и внимательного семейства. Отец стал поваром и подручным посла, а мать - экономкой в его доме. Таким образом, я появился на свет не на опасных улицах Нижнего Гонконга, а в особняке на прекрасных склонах Виктория-Пик, в доме для богатых, известных и могущественных, И для меня.

Я плохо помню этот особняк.

Мне вспоминается, что он был огромным и очень величественным. В гостиных болтали, попивали чай или слушали музыку хорошо одетые европейцы, а изредка и китайцы; наверху размещались комнаты членов семьи посла большие залы с высокими потолками и окнами, через которые открывался вид на сияющие внизу огни города. Но я не часто бывал в этой части дома. Этот мир очень отличался от того, в котором жила моя семья.

Наше жилище находилось в задней части особняка и отделялось от свежего воздуха и солнечного света только крошечной дверью.

Открыв эту дверь и пройдя внутрь, вы оказывались в длинном и узком коридоре, протянувшемся на всю длину здания, - он был магистралью нашего мирка. За исключением тех мест, откуда подавали блюда к обеду, коридор почти не освещался, и при перемещении по нему проще было полагаться не на зрение, а на обоняние и слух.

Проведем краткую экскурсию по этому миру...

4 "MAЛЕНЬКИЙ ХОЗЯИН (часть2)"

Первая дверь справа: удары топорика, шипение и раздающаяся время от времени брань; запах жареного мяса и овощей, кипящих в душистом арахисовом масле. Конечно, это кухня, где отец проводил утро и послеобеденное время, занимаясь приготовлением блюд для семьи посла. Чуть дальше по коридору: мягкое "кап-кап" тонкой струйки воды и нежная мелодия напеваемой под нос народной песни - это прачечная, где моя мать отстирывала целые горы пушистых белых полотенец и тонкого, изысканного хозяйского белья. Наконец, запах благовоний, шерсти и матрацев, набитых высушенной травой, и мягкий шум дыхания младенца - комната нашей семьи, где спали все трое: я, мать и отец.

Это была крошечная комнатушка, которую вряд ли можно было назвать уютной. Окон в ней не было; стены и пол были чистыми, но совершенно голыми. Все предметы мебели отец сделал собственноручно, и их было не так уж много: двухъярусная кровать, несколько лавок и комод. Родители спали вдвоем на верхнем ярусе кровати, а я - на нижнем, Лежа на верхнем ярусе, достаточно было поднять руку, чтобы коснуться потолка, а для того, чтобы пересечь комнату от одной стены до другой, хватило бы четырех широких шагов.

Это был единственный дом, известный мне в течение первых шести лет жизни, и, несмотря на тесноту и простую обстановку, я был счастлив жить там. Вообще говоря, в то время я даже не представлял, каким везением было даже такое жилье.

В сравнении со следующим помещением, которое станет для меня домом, эта комнатушка показалась бы настоящим дворцом.

Впрочем, наша экскурсия еще не закончена. Если вы дойдете до самого конца коридора, то услышите гудение мух, а ваш нос поморщится от едкого запаха гниющей и разлагающейся пищи. Эта ниша в конце коридора была закутком для мусора, куда в течение дня сносили всякие бытовые отходы, чтобы ночью вынести их прочь.

Еще совсем маленьким я очень хорошо познакомился с этой комнатой, но о том, как это случилось, расскажу позже.

Я уже упоминал, что начал доставлять хлопоты своим родителям еще до рождения. По моему мнению, ни один из моих безумных акробатических трюков не может сравниться с тем, что удалось сделать моей маме - выдержав целый год беременности, она родила вполне здорового ребенка весом 12 фунтов (~5, - 4 кг). Когда я наконец-то появился на свет, родители были просто потрясены. Отец говорил, что никогда прежде не видел такого огромного младенца. Они с мамой прозвали меня Пао-Пао, что по-китайски означает "пушечное ядро". Я уверен, что мама очень радовалась тому, что ей не пришлось рожать меня естественным способом...

Однако за мое безопасное и эффектное появление на свет, конечно же, нужно было заплатить свою цену. Операция обошлась матери в 500 гонконгских долларов (около 26 американских), а сбережения моих родителей покрывали лишь малую долю этой суммы. Однако я, судя по всему, произвел, впечатление и на проводившую операцию женщину-хирурга, так как после родов она вышла к моему взволнованному отцу с одним предложением. Как она объяснила, у нее не было собственных детей и она знала, что у моих родителей нет денег. Если бы отец позволил ей "усыновить" меня, она с радостью оплатила бы расходы на операцию и пребывание матери в больнице, а также вручила бы моим родителям дополнительную плату в размере полутора тысяч гонконгских долларов.

Меня не так уж сердит тот факт, что отец долго и мучительно обдумывал это предложение. В те времена две тысячи гонконгских долларов были огромными деньгами, а дети бедняков часто оказывались на попечении богатых родственников или друзей. Быть может, это стало бы лучшим выходом, так как женщина-врач, несомненно, вырастила бы меня в роскоши.

Но я был единственным сыном своих родителей. Я был для них символом новой жизни в Гонконге. Я родился под счастливым знаком - и я был крупным, здоровым младенцем. Отец отправился домой, обсудил предложение врача с друзьями, и все они твердили ему одно: в этом двенадцатимесячном и двенадцатифунтовом малыше есть нечто особенное; если мне предназначено стать великим человеком, отец никогда не простит себе того, что отдал меня чужим людям.

Приятели отца одолжили ему денег на оплату больничных расходов, и, поблагодарив врача за искусную операцию и щедрое предложение, он забрал меня с мамой домой - в огромный особняк на Виктория-Пик.

5 "СЕМЕЙНЫЕ ИСТОРИИ (часть 1)"

Такова история моего рождения.

Во всяком случае, именно так описал ее мой отец.

Однако за каждой историей кроется еще одна, и спустя многие годы я узнал немного больше о нашей тайной истории - о том, что именно мои родители оставили в Китае после переезда в Гонконг, и о причине того, почему я оказался таким особенным, что со мной нельзя было расстаться.

Увидев на фотографии моего отца в молодости, вы с первого взгляда решили бы, что это очень сильный и невероятно гордый человек - и, без сомнений, оказались бы правы. Папа появился на свет в китайской провинции Шаньдун, на землях прославленного "Северного клана", где родилось множество легендарных воинов и мастеров боевых искусств. Его семья была чрезвычайно уважаемой, и с самого детства все прочили ему великое будущее.

В те дни Шанхай был азиатской столицей моды. В этом городе можно было найти лучших людей Китая и самые великолепные творения этой страны. Искусство, мода, философия и само общество достигли здесь высот совершенства. Семейство Чанов с трехлетнего возраста воспитывало своего многообещающего сына в стремлении сделать из него одного из вождей общественной жизни. Повзрослев, он женился на девушке из другой уважаемой семьи.

Я не знаю наверное, был ли он счастлив в то время, но мне кажется, что да. Отец и его супруга поженились с полного одобрения их кланов. Они делили друг с другом кров и хозяйство. И у них были дети.

Я узнал об этом лишь несколько лет тому назад. Мне было известно, что отец всегда посылает кое-какие деньги родственникам в Китае - по его словам, то брату, то сестре. Я никогда не видел этих членов нашей семьи, и потому у меня не было никакого повода задавать дальнейшие вопросы. Я вообще не очень-то любопытен.

Однако потом случилось нечто, что против моей воли возбудило у меня любопытство. Я просматривал только что принесенную почту. Ничего интересного: счета, приглашения... и письмо с Материка без обратного адреса на имя моего отца. Его не было дома, и я внезапно почувствовал, что хочу узнать больше об этой тайне - хочу найти ответы на никогда не обсуждавшиеся вопросы о моей родне. Я распечатал конверт.

"Дорогой отец..." "Дорогой отец"?! Но это письмо отправил не я. Я еще раз взглянул на конверт: на нем значились наш адрес и имя отца. В конверте нашлось и кое-что еще: фотография трех взрослых мужчин. Далее в письме говорилось: "Мы очень скучаем..."

Мои братья. Сыновья моего отца. Я никогда прежде не видел их. Когда отец вернулся домой, я швырнул ему письмо.

- Что это значит? - выкрикнул я. - Кто эти люди?

Лицо отца окаменело.

- Тебе не следовало знать об этом, Джеки, - тихо сказал он. - Не стоило тебе об этом знать. - И он забрал письмо и фотографию.

Мы никогда больше не говорили об этом. Так я узнал о том, что у меня есть сводные братья. Оставшаяся часть этой истории достаточно туманна. Насколько мне известно, она связана с японцами. Когда японская армия оккупировала Китай, в стране началась полная суматоха, Китайцы воевали с китайцами, а Шанхай - город, который называли "Жемчужиной Азии", превратился в город страха. Семья моего отца потеряла все, что у них было. Более того, отцу пришлось расстаться с сыновьями и женой.

Думаю, его первая жена погибла в той войне....

6 "СЕМЕЙНЫЕ ИСТОРИИ (часть 2)"

В то время моя мать тоже жила в Шанхае. Она была родом из очень бедной семьи, и потому не получила такого блестящего воспитания, как отец. И она тоже была замужем. Подобно моему отцу, в смятении войны ей пришлось оставить мужа и семью.

Скрываясь от японских солдат и собирая еду среди отбросов, она убежала от этого ужаса и, преодолевая опасности, пешком добралась до побережья. С моим отцом она познакомилась в провинции Шаньдун - на родине моих предков. Война сделала их равными, несмотря на разницу в происхождении: оба были беженцами и продолжали оплакивать своих близких. Отцу каким-то образом удалось проникнуть вместе с мамой на лодку, которая тайно унесла их прочь от Материка. Вскоре после безопасной высадки в Гонконге они поженились, а через некоторое время на свет появился я.

В детстве они все время повторяли мне, что я - их единственный сын и особенный ребенок. Отчасти поэтому я был так потрясен, когда узнал, что у меня есть братья. Однако это потрясение было только началом.

Сейчас мама уже очень стара, и, хотя моя жена всегда помогала мне заботиться о ней, стало ясно, что нужно найти кого-то, кто присматривал бы за ней постоянно и жил в доме моих родителей в Австралии.

Однажды, когда я отправился навестить их, дверь открыла незнакомая женщина, Она не представилась и просто провела меня к матери, но ее лицо показалось мне странно знакомым. "Мама, кто эта новая экономка?" - спросил я. Мама несколько секунд молча смотрела на меня и наконец сказала: "Это не экономка. Сынок, познакомься со своей сестрой".

Даже сегодня я не знаю всех подробностей. И не думаю, что хочу их знать. Однажды мама поведала эту историю моему менеджеру Вилли, и тот с восторгом заявил мне, что из этого мог бы получиться потрясающий сюжет для фильма. Я ответил, что не стану снимать такой фильм, даже если это действительно фантастический сюжет. Мне совсем не хочется внезапно узнать, что у меня есть и другие братья или сестры, что мой отец - не мой отец, или мама - не моя мать.

История нашей семьи должна оставаться там, где она сейчас в прошлом. Однако я надеюсь, что теперь вы понимаете, почему мои родители не смогли расстаться со мной. У них были другие дети, затерявшиеся в ветвях семейных отношений и исторических событий, однако кто мог знать в те времена, удалось ли им пережить войну? Кроме того, я был их единственным общим сыном - единственным ребенком Чарльза и Ли Ли Чанов.

Временами я задумываюсь о том, каково было бы знать о существовании сводных братьев и сестер еще в детстве. Впрочем, быть единственным ребенком - большое преимущество в том, что касается отношений с матерью. Не вступая в состязание с братьями или сестрами, я безраздельно владел вниманием мамы - разумеется, это и было именно то, чего мне хотелось. Ребенком я часто наблюдал за матерью, занимавшейся хлопотами по дому, на которые уходил весь ее рабочий день. Большую часть времени она проводила в прачечной: стирала, отжимала и гладила белье. Я ползал по полу, сдергивал вниз простыни" совал в рот куски мыла и путался под ногами именно в тот момент, когда она переносила горячую воду от водопроводного крана к тазу для стирки. Рано или поздно маме приходилось сделать то, что она всегда делала, когда ей нужно было немного покоя: наполнить водой большую ванночку и усадить меня в нее плескаться и играть. Впрочем, с наступлением ночи со мной было ничуть не легче: беспокойно ворочаясь на своем нижнем ярусе, я вскрикивал и плакал всю ночь напролет. Крики не только будили моих уставших родителей, но и временами просачивались наверх, в спальню хозяина, и мешали терпеливой, но отличающейся чутким сном жене посла. Можно представить, как смущались мои родители, когда жена их хозяина спускалась в ночной рубашке и халате в комнату прислуги и - очень вежливо - просила их успокоить своего капризного ребенка.

Когда такое случалось, маме приходилось выносить меня в садик на заднем дворе особняка и укачивать на руках, одновременно отмахиваясь от москитов соломенным веером. При этом она напевала нежную мелодию без слов, пока я наконец-то не засыпал.

Любой ребенок считает свою маму лучшей на свете, но моя мама действительно лучше всех. У нее нет образования, и она не сделала карьеры; это твердо следующая традициям китаянка, посвятившая всю свою жизнь мужу и сыну. Я не припомню, чтобы она проводила время в развлечениях, пользовалась косметикой или модно одевалась. Я не могу вспомнить ни единого случая, когда она просто потратила бы деньги на себя - все предназначалось для семьи. Даже сейчас, когда я в состоянии купить ей что угодно, она носит одежду, купленную лет сорок назад. Однажды, когда я приехал к ней в Австралию, она неожиданно повернулась ко мне и сказала:

- Сынок, у тебя найдутся сто двадцать долларов?

Это был очень необычный вопрос.

- Что за странная сумма, мама? - Если ты дашь мне сто двадцать долларов, - ответила она, - я превращу их в тысячу.

Я заморгал глазами и поинтересовался:

- Как это?

Моя мама была чудесной женщиной, но отнюдь не волшебницей - и никогда не проделывала фокусов с деньгами.

Она улыбнулась: - Увидишь.

Мы вышли из гостиной и прошли по коридору в ее спальню.

- Сними-ка вон тот чемодан, Джеки, - попросила она. Я приподнялся на носках и, покряхтывая, стащил вниз чемоданчик. Он был почти новенький - я сам недавно купил его маме, но она никогда не пользовалась им во время поездок, предпочитая старые потертые сумки, которыми мои родители обзавелись еще в Гонконге. Внутри хранилась одежда, которую мама уже не носила, но никак не решалась выбросить, Отложив в сторону пару старых свитеров, она вынула огромную пачку мятых и поблекших банкнот. Я ошеломленно уставился на них. Ни один из билетов не превышал номиналом двадцатки - там были сотни бумажек в один, пять и десять долларов на общую сумму 880 долларов.

Эти деньги мама собрала за двадцать лет работы экономкой - главным образом благодаря чаевым, полученным от послов, президентов и членов парламента, которых она обстирывала и чью одежду приводила в порядок.

- Мама, дай мне эти деньги, а я дам тебе десять тысяч в австралийской валюте. Обмен состоялся. И знаете, что случилось потом? Тем вечером мы устроили вечеринку для друзей и потратили все мамины сбережения. Двадцать лет жизни моей мамы - и мы проели их за один вечер.

7 "СЕМЕЙНЫЕ ИСТОРИИ (часть 3)"

Ранее я сказал, что быть единственным ребенком в семье означает иметь множество преимуществ. Однако в этом есть и свои недостатки, и большая часть из них была связана с отцом. Интересно, насколько легче было бы мне в детстве, если бы я смог разделить бремя надежд своего отца с братьями и сестрами?

Дело в том, что у папы, как и у его предков из Шаньдуна, было сердце воина - это был человек огромной решимости и отваги. Он очень гордился тем, что сумел справиться со всеми преградами, воздвигнутыми перед ним судьбой, со всеми трагедиями, страданиями и долголетним изнурительным трудом. "Японская армия завоевала Китай, - часто восклицал он, - но ей никогда не покорить китайцев! Вот почему наша цивилизация существует уже тысячи лет, Для китайцев страдания - все равно что рис; они только делают нас сильнее".

Из этого следовал достаточно пугающий вывод: страдания дисциплинируют, они являются основой мужества. Таким образом, чтобы стать настоящим мужчиной, человек должен как можно больше страдать.

Поскольку мое появление на свет обошлось так дорого, отец был особенно непреклонен в своем стремлении воспитать меня по-настоящему дисциплинированным человеком, даже если для этого ему придется постоянно понукать меня. По утрам он поднимался уже тогда, когда рассвет был лишь тонкой, как волос, полоской света над горизонтом, а мама еще дремала. Мягко соскакивая с верхнего яруса кровати, он сурово тряс меня: "А Пао, уже утро. Вставай, вставай".

Если я начинал хныкать или упираться, он просто хватал меня за пояс и вытаскивал из постели вместе с ворохом простыней и одеял. В удачные дни я успевал поджать ноги прежде, чем остальные части моего тела шлепались на пол. Когда же это не получалось, я учился падать - полезные уроки на будущее.

Как только оба более или менее просыпались, мы отправлялись в прачечную и плескали воду на лицо и грудь. Вода всегда была ледяной, и от утренней прохлады я покрывался гусиной кожей. Однако мерз я не слишком долго. Как и все беженцы, мой отец был мастером на все руки и самостоятельно достиг большого искусства в плотничьем деле и изготовлении различных безделиц. Из ненужных досок и разного хлама - мешков для риса, веревок и больших жестянок, которые все еще источали запах растительного масла, - он сделал импровизированную спортивную площадку, и мы встречали рассвет такими активными тренировками, что я едва переводил дыхание и обливался потом. Мы бегали, поднимали мешки с песком, занимались армейской зарядкой и проводили долгие часы, упражняясь в боевых искусствах. Мне было всего-то четыре-пять лет, но отец уже тогда обучал меня основам северного стиля кун-фу.

Может показаться странным, что такого маленького мальчика учили драться, но не следует забывать, что для нас, китайцев, кун-фу является не только средством самообороны. В определенном смысле история кун-фу представляет собой историю самого Китая. По легенде, кун-фу было придумано Бодхидхармой - монахом, который пришел в Китай из Индии, чтобы проповедовать учение Будды. Когда Бодхидхарма добрался до великого храма Шаолинь, скептически настроенные монахи прогнали его. Он поселился в небольшой пещере неподалеку от храма и медитировал в ней почти десять лет. Долгие годы шаолиньские монахи с благоговением наблюдали за тем, как Бодхидхарма сосредоточенно, не засыпая и даже не моргая глазами, всматривается в стену своей пещеры. Спустя девять лет его взор пробил в стене дыру, сквозь которую показался свет.

Благодаря такой демонстрации силы его учения монахи признали Бодхидхарму великим учителем. "Научи нас тому, как стать похожими на тебя", - просили они. И тогда Бодхидхарма открыл им величайшую мудрость буддизма и возможности медитации, но потом обнаружилось, что, несмотря на все их усилия, монахам просто не хватало сил, чтобы противиться сну и другим искушениям. По этой причине Бодхидхарма создал руководство под названием "Трактат об изменении мышц и сухожилий", где описал ряд упражнений, укрепляющих тело и разум.

Со временем монахи Шаолиня превратили эти упражнения в китайское кун-фу. В вольном переводе "кун-фу" означает "искусство", но в период Династии Тан, который называют "героической эпохой" Китая, кун-фу разделилось на множество различных искусств: в Южном Стиле основное внимание уделяется надежным оборонительным стойкам и мощным техникам удара кулаком, а в Северном - подвижности, акробатическому мастерству и динамичным ударам ногами, часто во вращении. Когда император Ван Шидзун из Династии Тан столкнулся с крестьянским восстанием, мятежников подавили именно монахи-воины храма Шаолинь, а распространившиеся легенды об их мастерстве в кулачном бою превратили кун-фу в то искусство, которое должен знать каждый аристократ.

Хотя мастерство владения мечом, копьем и посохом всегда играло важную роль в китайских боевых искусствах, наибольшее уважение вызывали техники схваток без оружия. Железные кулаки и молниеносные ноги виртуоза китайского кулачного боя были смертельно опасны даже тогда, когда ему приходилось сражаться в одиночестве. В семнадцатом веке, после покорения Китая маньчжурскими завоевателями, изучение боевых искусств было объявлено незаконным, но дух кун-фу не погиб. Верные своему императору повстанцы собирались в подпольные общества, получившие название "Триад", и тайно совершенствовали искусство кун-фу.

К началу нашего века "Триады" превратились в широкую сеть революционеров, стремившихся свергнуть власть маньчжуров и их западных союзников и восстановить независимость Китая. Начало 1900 года ознаменовалось Восстанием Кулачных Бойцов, поднятым "Триадами", которые были уверены, что таинственное мастерство убережет их от пуль ненавистных захватчиков.

К сожалению, они ошиблись. Тысячи членов "Триад" были убиты, а остальным пришлось укрыться в Гонконге, на Тайване и даже на Западе.

В Китае кун-фу подавлялось на протяжении смены долгих поколений: мастера этого искусства умирали в изгнании, а опозоренные и сломленные "Триады" выродились в жестокие преступные банды. Однако подавление кун-фу в Китае привело лишь к тому, что оно распространилось по всему миру. Теперь кун-фу занимаются повсюду, где люди осознают, что это искусство воспитывает ведущие к подлинному совершенству черты характера: физическую силу, терпение, смелость и проницательность.

Мой отец верил в это сильнее, чем кто-либо другой. Он считал обучение кун-фу частью воспитания настоящего мужчины.

И, честно говоря, я стал для него большим разочарованием, Ленивый и нетерпеливый по характеру, вначале я упражнялся под его бдительным оком только из страха перед тем, что, если не буду этого делать, отец продемонстрирует свою технику на мне, незадачливом сыне. Хуже того, когда я наконец понял, что его уроки действительно делают меня сильным, крепким и пугающим противником для любого ровесника, который окажется достаточно глупым и встанет на моем пути, я воплотил в жизнь самый страшный кошмар отца: из тряпки я превратился в драчуна.

Я быстро выяснил, что драться довольно весело - разумеется, если ты побеждаешь, - и вскоре драка стала одним из моих излюбленных занятий, вторым после еды (впрочем, с едой ничто не сравнится; даже сейчас я вряд ли смогу придумать нечто лучше вкусного и обильного обеда).

В свою защиту я могу сказать только то, что никогда не ввязывался в драку без достойного повода - по крайней мере, без такого повода, какой казался мне в том возрасте достойным. Я уже говорил, что семья посла всегда была очень добра к нам, но этого нельзя было сказать о некоторых наших соседях. Мы были бедными китайцами - прислугой, жившей в доме богатого и знатного европейца. Другие ребята с Запада считали позорным тот факт, что жена посла поощряла игры своих детей со мной. Такие задиры завели правило приставать ко мне (что меня не очень огорчало) и к моим друзьям (а вот это было совсем другое дело). "Не трогай моих друзей. Никогда". Именно этому уроку я всегда желал научить другого с помощью кулаков, В то время моим лучшим на свете другом была младшая дочь посла, прелестная девочка, которая называла меня своим "дружком". Я принял это звание с гордостью, и любой, кто осмеливался вызвать у нее слезы, очень скоро уже был прижат к земле моим солидным весом.

К несчастью, рыцарские попытки защитить честь юной подружки ничуть не волновали моего отца. В первый раз, застав меня - покрытого синяками, но победно сияющего, - восседающим на вопящем соседском мальчишке, отец схватил меня за шиворот и отволок в дом.

- Папа, я победил! - выкрикивал я, заставив маму в тревоге выглянуть из прачечной. - Па-а-апа, ай!

Молчание отца пугало меня больше, чем его крики. Когда он кричал на меня, я знал, что меня ждет просто взбучка, но боль не так уж меня волновала. В конце концов, она рано или поздно проходит, и после любой трепки я снова смогу делать что захочу. Но когда отец хранил молчание, я просто не знал, чего ждать.

Я понимал только то, что мне это вряд ли понравится. Мама следила за тем, как отец протащил меня по коридору - мимо нашей комнаты, где обычно проходили экзекуции, - и распахнул дверцу ниши для мусора.

- Что случилось, папа? Я ведь победил! - дрожащим голосом сказал я. Его глаза вспыхнули, и меня передернуло.

- Я учил тебя кун-фу не для того, чтобы ты избивал своих друзей, ледяным тоном произнес он. - Я учу тебя драться для того, чтобы тебе вообще никогда не приходилось драться.

- Он мне совсем не друг, - возразил я.

Лицо отца стало пунцовым. Не сказав ни слова, он втолкнул меня в нишу, наполненную скопившимся за день вонючим мусором. Я упал на колени и услышал, как он захлопнул и запер дверь за моей спиной. В коридоре мать что-то сказала отцу, а он рявкнул в ответ, после чего их голоса стихли вдалеке.

Я осмотрелся вокруг. Ниша была крошечной и тесной. Расставив руки в стороны, я мог бы коснуться противоположных стен - мог бы, если бы вдоль стен не выстроились мусорные баки и мешки. Крыши не было, и в отверстие вверху тонкой струйкой просачивался тусклый свет солнца. Я подозревал, что останусь здесь достаточно долго, чтобы увидеть и свет луны. Осторожно присев на пол и прислонившись спиной к запертой двери, я устроился как можно удобнее и попытался вздремнуть.

Слова отца не очень-то подействовали на меня. Когда я прыгнул на того забияку, моя подружка смотрела на меня как на героя. Если героям место среди мусорных баков - ладно, я готов считать это честью. Я жалел только о том, что пропущу ужин. Меня разбудил тихий стук. Проснувшись, я почувствовал, как в животе урчит от голода - даже в детстве мой организм требовал регулярного и обильного питания.

- Пао-Пао? - шептала из-за двери мама. - Посмотри наверх.

Над дверью ниши была узкая щель, оставленная для вентиляции. Моя мама не высокая женщина, но, приподнявшись на носках, она смогла дотянуться до этой щели указательными пальцами. Когда я поднял голову, прямо мне в руки упал белый шуршащий бумажный пакет, который мама протолкнула в вентиляционное отверстие. Внутри был бутерброд: теплый и мягкий хлеб с жареным мясом.

Даже не поблагодарив ее, я жадно накинулся на еду и лишь одним ухом прислушивался к мягким звукам шагов мамы, удалявшейся по коридору к нашей комнате.

Я уже говорил, что моя мать - лучшая мама на всем белом свете.

На следующее утро я проснулся оттого, что дверь за моей спиной резко распахнулась и я вывалился в коридор. Поморгав глазами, я увидел над собой лишенное какого-либо выражения лицо отца.

- А Пао, уже утро. Пора вставать, - сказал он и потребовал, чтобы я помог ему вынести наружу тяжелые баки с мусором. Когда мы справились с этим, наступил рассвет и пришло время поприветствовать солнце нашей обычной утренней зарядкой.

8 "ШКОЛЬНЫЕ ДЕНЬКИ (часть 1)"

Вспоминая те годы жизни на вершине холма, я должен признать, что был, тогда по-настоящему счастлив. Возможно, я был бы рад провести в том доме всю оставшуюся жизнь - помогать маме отжимать белье, слушать, как отец ворчит, когда нарезает овощи, и рассказывать о том, каким я вижу мир, своей подружке, дочери посла. Какими бы изнурительными ни были наши утренние тренировки, в них было и кое-что чудесное: лучи поднявшегося над горой солнца окрашивали город и заливали его золотом, превращая в огромный сундук с сокровищами. Слова отца о том, что мои беззаботные деньки подходят к концу, стали для меня неприятным сюрпризом.

- Школа? - воскликнул я, гневно притопнув ногой. Школа была тем местом, где соседские дети попусту тратили лучшее время суток. Школа означала необходимость носить "девчоночью" одежду, проводить долгие часы в душных классах и зубрить никому не нужные предметы. Я мог научиться всему, что мне необходимо, - а может, и большему - прямо здесь, дома.

Конечно, как и все прочие споры с отцом, этот был совершенно бессмысленным, и пару дней спустя я впервые спустился с нашего холма в автобусе, направляясь в Академию Начальной Школы Нань Хуа. По пути я съел свой обед, хотя только что расправился с завтраком. Нань Хуа была очень хорошей школой, лучшей в нашем районе, так что мне очень повезло. Преподаватели были терпеливыми, классные комнаты просторными и ярко освещенными, а ученики происходили из благовоспитанных семейств.

Я возненавидел это место в тот же миг, когда вошел в ворота школьного двора. Пыткой для меня была каждая проведенная здесь минута (разумеется, за исключением перерыва на обед и, временами, занятий в гимнастическом зале). Загнанный в класс, где мне оставалось только ломать голову над словами учебника или слушать бубнящий голос учителя, я скучал даже по синякам и шишкам утренней зарядки с отцом - ноющее тело все же лучше отяжелевшей головы. Скука заставляла меня искать новые способы развлечений. Я корчил рожи другим ученикам, отбивал по крышке стола глухие ритмы или якобы случайно падал со стула... снова и снова, снова и снова.

После нескольких шумных, но приятных прерываний урока учительница обычно выводила меня в коридор.

- Чан Кон Сан, из тебя никогда ничего не выйдет! - восклицала она с перекошенным от злости лицом, а мне приходилось изо всех сил сдерживать хохот (выражение ее лица действительно было очень забавным).

В те времена учителя были чрезвычайно изобретательны в том, что касалось наказаний. Обычно мне приходилось выстаивать оставшееся до конца урока время, удерживая над головой деревянную доску. Иногда мне на шею цепляли табличку, пояснявшую характер проступка, - на ней было написано что-то вроде: "Этот мальчик шумит и плохо себя ведет", или: "Этот мальчик забыл дома все учебники", или: "Этот мальчик не сделал домашнюю работу". Временами такие таблички немногословно оглашали: "Двоечник!" Признаться, тогда я читал не очень хорошо, и потому полагаюсь в рассказе о содержании этих табличек на слова учителей.

Проще всего было стоять в коридоре. Если вокруг никого не было, я осторожно опускал доску вниз, прислонялся к стене и дремал. Способность спать стоя стала, вероятно, одним из самых полезных умений, которым меня научили в школе.

Честно говоря, теперь я жалею о том, что не уделял большого внимания учебе. Невозможно вернуть упущенное, и мне никогда уже не насладиться классической литературой, высшей математикой или великими уроками истории. Время от времени я гадаю, как могла бы сложиться моя жизнь, если бы я выбрал иной путь - тот, который вел к среднему образованию, колледжу и почетной деловой карьере. Быть может, я занялся бы юриспруденцией или медициной.

Я мог бы стать самым известным в мире врачом... Но стал самым известным на свете пациентом. Я так и не смог ощутить удовольствия от учебы. По утрам мать давала мне денег на обратную поездку на автобусе - ей не хотелось, чтобы вечерами я предпринимал долгое восхождение на Виктория-Пик. Обычно я тратил эти деньги на лакомства, а при возвращении домой полагался на доброту незнакомцев. Просто удивительно, как многo незнакомых людей охотно подбрасывали маленького и довольно оборванного мальчика-китайца, бредущего вверх по склону холма.

Если мне не удавалось добраться домой на попутке, я шел пешком, и на это уходили долгие часы. Чтобы сберечь время, я, как правило, срезал последние сотни футов напрямик, карабкаясь по краю обрыва, который выходил к нашему заднему двору. В удачных случаях мне удавалось юркнуть в заднюю дверь и добраться до мамы прежде, чем меня замечал отец. Если же мне не везло - а это случалось достаточно часто, - то первым, что я видел, взобравшись на вершину горы, были рабочие ботинки отца. Подняв глаза, я скользил взглядом по всей папиной фигуре и смотрел в его окаменевшее от гнева лицо. Ни говоря ни слова, он хватал меня за руки, подтягивал вверх, отводил в дом, тащил по коридору и запирал в нише для мусора, не позволяя даже сменить ту одежду, в которой я ходил в школу.

Отец был далеко не единственной преградой, которую я пытался обойти во время ежедневных путешествий домой. Вспотевший и недовольный, я вскарабкивался по скале и слышал противный смех "А-ха-ха!" - казалось, вокруг собралась стая гиен.

- Смотрите-ка, на этой горе живут обезьяны!

Окрестные хулиганы, терзавшие мою подружку, дочку посла, были достаточно богаты для того, чтобы их возили вверх и вниз по склону горы на машинах По этой причине к тому времени, когда я добирался домой, они уже давно были здесь - и поджидали меня.

- Что случилось, малыш? Потерял деньги на автобус? - Или ты слишком бедный, чтобы ездить на автобусе?

- А чего вы ждали? Ведь его родители - просто прислуга.

Я был усталым, подол моей рубашки выбивался наружу, лицо было перепачкано, но уже через секунду я старался накормить самого сильного задиру пирожками из грязи. Те драки были совсем не такими, как в кино. В мальчишеских драках нет ничего красивого и изящного. В них есть только руки и ноги, подбитые глаза, разорванная одежда и острый гравий, впивающийся в самые болезненные места. В конце драки даже победитель выглядит так, будто по нему прокатилась лавина. К тому же я не всегда выходил победителем.

9 "ШКОЛЬНЫЕ ДЕНЬКИ (часть 2)"

В запомнившейся мне драке один свалившийся на землю сыночек богача дернул меня за ноги. Я потерял равновесие, упал, а он прыгнул на меня сверху. Мое тело ударилось о твердую землю, а голова приземлилась на еще более твердый камень. В глазах потемнело. Мальчишка, с которым я дрался, был сыном другого посла - не помню, какой страны; увидев, что я лежу на земле неподвижно, будто мертвый, он побежал за отцом, а все зрители бросились врассыпную.

Появившийся отец того мальчика побелел от ужаса. Если бы я умер, скандала нельзя было бы избежать - и это могло стать началом международных осложнений (в наши дни я мог бы подать на них в суд, но в те годы это было просто невозможно).

Как бы то ни было, я очнулся в полумраке, лежа в своей постели с огромной шишкой на голове и ощущением тошноты. Закрывая глаза, я видел пролетающие в темноте крошечными кометами вспышки света. Болел весь череп - я будто парил в океане боли.

Открылась дверь, и вошел мой отец.

- А Пао, - сказал он. - Это тебе от подружки.

Я с трудом приподнял голову и увидел в его руках пакет - большую и нарядную коробку шоколадных конфет. Мне кажется, они были французскими.

Отец положил их на постель, посидел рядом, а потом отправился готовить обед. Меня скручивало от тошноты, и все же я испытывал голод. Впрочем, я всегда был голоден. Коробка шоколада - целая коробка! - не протянула и часа. Я скрючился в кровати, прилагая все усилия, чтобы меня не вырвало, - в конце концов, это были французские конфеты, и я не хотел, чтобы они пропали впустую. Ушиб головы стал для меня самым счастливым событием за долгое время.

Мне потребовалось не так уж много времени. Вернулся отец, от которого пахло луком-шалотом и кунжутовым маслом. Он увидел рассыпанные вокруг кровати скомканные обертки, вдохнул сладкий аромат шоколада - и взорвался.

- Ты слопал всю коробку? - воскликнул он.

- Э-э-э... - выдавил я, чувствуя, как шоколад застревает в горле.

Без лишних слов он выдернул меня из кровати и отвесил мне звонкого шлепка: раз я был в состоянии съесть четыре дюжины конфет из молочного шоколада - некоторые были с начинкой из вишневого ликера, - то мог перенести и свое привычное лекарство.

Если не случалось одно, то непременно происходило что-то другое. Я никогда не выполнял домашние задания. Я рвал добротную школьную одежду в драках или во время восхождений по своему "пути напрямик". Я сбрасывал учебники и школьную сумку с обрыва Виктория-Пик, ничуть не задумываясь о том, что родителям просто придется купить мне новые. Пожимая плечами и глупо ухмыляясь, я стойко переносил любые неприятности - нотации, взбучки и ночи в нише для мусора.

Все закончилось тем, что в школе меня оставили на второй год, и, хотя я сам ничему не научился, мои родители кое-что усвоили: они начали понимать, что их сынок вряд ли станет отличником.

Они забрали меня из школы, и я вернулся к прежнему режиму: крутился вокруг мамы и действовал на нервы отцу.

Это стало концом моей академической карьеры.

10 "ШКОЛЬНЫЕ ДЕНЬКИ (часть 3)"

Помнится, я очень гордился тем, что мне удалось так ловко отвертеться от школы. Наблюдая за богатыми детьми, которых отвозили на машинах навстречу новому адскому деньку, я мысленно хихикал и предвкушал прелести собственного послеобеденного досуга. Приятно было смеяться последним.

Думаю, разговор между родителями происходил следующим образом. Мама и папа встретились в основном пространстве нашего мира: в коридоре.

- Ли Ли, нам нужно поговорить об А Пао.

Испугавшись предстоящих слов отца, мама промолчала и неохотно кивнула.

- Парень стал неуправляемым, - сказал отец. - У него нет ни цели, ни самоуважения.

- Он неплохой мальчик... - неуверенно защищала меня мать.

- Ему нужно учиться и стать мужчиной.