Глава сорок седьмая ЗОВ БЕЗДНЫ
Глава сорок седьмая
ЗОВ БЕЗДНЫ
Иные лекарства опасней самой болезни.
Сенека
Белый титульный лист. На нем одно короткое слово: «Исповедь». Название сценария. На белом листе рисунок карандашом: два ангела в небе. Они летят с развевающимися пальмовыми ветками. И несут с собой благодатный дождь.
На земле, укрывшись зонтом, стоит человек. Он стоит у съемочной камеры. Вглядывается в окуляр. Узнать его нетрудно. Это Параджанов. Автопортрет, дополненный крыльями за спиной. Такие ироничные рисунки Параджанов делал часто.
В данном случае интересен не сам рисунок, а написанные рядом слова. Слова страшные: «Мечта! Несбыточная. В века!»…
Среди множества сценариев Параджанова отношение к этому еще одному нереализованному проекту было особое. Он выделял эту работу из всех. Хотя, прямо скажем, сейчас трудно определить, действительно ли этот проект был лучшим из того, что он создал? Замечательных, ярких замыслов и интересных находок было гораздо больше. Объективный анализ невозможен. Ясно одно: этот проект он любил больше других. Почему?
Предоставим слово ему самому.
«В 1969 году у меня было двухстороннее воспаление легких.
Я умирал в больнице и просил врача продлить мне жизнь хоть на шесть дней. За эти шесть дней я написал сценарий. В нем идет речь о моем детстве. Когда Тифлис разросся, то старые кладбища стали частью города. И тогда наше светлое, ясное, солнечное правительство решило убрать кладбища и сделать из них парки культуры, то есть деревья, аллеи оставить, а могилы и надгробья убрать. Приезжают бульдозеристы и уничтожают кладбище. Тогда ко мне в дом приходят духи — мои предки, потому что они стали бездомными. Мой дед, и моя бабка, и та женщина-соседка, которая сшила мне первую рубашку, тот мужчина-сосед, который первый искупал меня в серной бане. В конце я умираю у них на руках, и они, мои предки, меня хоронят.
Из всех моих ненаписанных и непоставленных сценариев я бы хотел поставить сначала этот. Я должен вернуться в свое детство, чтобы умереть в нем».
Сразу скажем, что этот замысел родился у Параджанова за много лет до того, как Феллини совершил свое путешествие в детство и подарил нам свою исповедь — замечательный фильм «Амаркорд» («Я вспоминаю»). До другой потрясающей биографической исповеди — «Зеркала» Тарковского — тоже еще должно было пройти много лет.
Параджанов хотел совершить путешествие в страну детства, еще только завершив работу над фильмом «Цвет граната». Может, поэтому такая удивительная перекличка с последними строками сценария, где герой, ищущий истину, умирает.
«Эпилог сценария „Исповедь“ я дописал, когда на Московском кинофестивале встретил великую немую — Лилиан Гиш.
Так умер Человек — Человек, ищущий истину».
Смерть главного героя фильма совмещена со встречей с великой актрисой немого кино Лилиан Гиш, чей немой крик отчаяния до сих пор звучит с экрана и по-прежнему рвет не барабанные перепонки, а сердце… Глубоко символично и то, что сценарий начинается со слов: «Я умер в детстве!»
Этот долгожданный проект пришел к своему воплощению более чем через двадцать лет. Написав сценарий в 1969 году, Параджанов дал команду «Мотор!» в 1989-м… Его интуиция на этот раз подвела. «Мечта! Несбыточная. В века!» сбывалась на глазах. Были закуплены и сшиты все костюмы. Закуплен и привезен на съемочную площадку весь реквизит, в том числе и огромный прозрачный занавес из черного тюля, и три гроба — для трех дублей.
Первый съемочный день начинался с похорон Веры!
Господи! Кто творит наши мизансцены?.. Не бездна ли…сама умеющая глядеть в упор.
Но сначала расскажем о том, как стала осуществляться эта несбыточная мечта.
Уже второй фильм был снят Параджановым на студии «Грузия-фильм». А на «Арменфильме» была гробовая тишина. Ни освобождение из заключения, ни начатую им в соседней республике яркую творческую деятельность руководство армянского кино не заметило, а вернее, делало вид, что ничего не слышит и не видит. Почему?
То, что грузинский кинематограф был одним из самых интересных среди национальных кинематографов, очевидно. Множество замечательных фильмов говорят сами за себя. И все же дело не только в том, что здесь собрались яркие личности. Яркие личности тоже, как редкие растения, нуждаются в тщательном уходе. И здесь грузинскому кино повезло. Студию долгие годы возглавлял такой признанный классик кино, как Резо Чхеидзе. Его «Отец солдата» и другие замечательные фильмы в представлении не нуждаются. Хороший режиссер и, более того, столь же хороший человек. Вот это сочетание, прямо скажем, уже встречается гораздо реже. То, как Чхеидзе пестовал молодых режиссеров, как терпеливо давал им возможность выразить себя, даже несмотря на первые неудачи, отдельная тема. Такого отеческого отношения, такого стремления поддержать, подставить свое сильное плечо не было нигде. Ни на одной студии. Он как замечательный садовник вырастил щедро плодоносящий виноградник. Вот и вино оказалось таким благоухающим.
Роль Чхеидзе в «возвращении» Параджанова трудно переоценить. Откроем одну из страниц его воспоминаний:
«…И вот я в кабинете у Филиппа Тимофеевича Ермаша, министра кинематографии СССР. Мы обговариваем ряд вопросов, и я перехожу к теме Параджанова.
— Параджанов — гениальный режиссер, яркое проявление советской культуры, и ему надо помочь. Шеварднадзе одобряет такое решение. Пожалуйста, не противьтесь его освобождению (речь о заключении в Ортачальской тюрьме. — Л. Г.)
Филипп Тимофеевич сразу как-то насупился, опустил голову и стал перебирать бумаги у себя на столе.
Потом отвечает мне, не поднимая головы:
— Ну, освободим мы его… И что дальше? И где он будет работать? Ни одна студия не хочет его принять.
— На киностудии „Грузия-фильм“, — отвечаю. — Я как ее руководитель беру на себя ответственность.
Ермаш, продолжая разглядывать бумаги, произносит сухим, официальным тоном:
— Ну что ж… По советской конституции каждый гражданин имеет право на труд.
— Значит, договорились?
— Получается, что так… Раз вы готовы дать ему работу. — И снова повторяет: — По советской конституции у нас каждый имеет право на труд».
Итак, конституция восторжествовала! Оценим бюрократическое изящество Ермаша. Правда, во всех остальных зигзагах судьбы Параджанова конституция была нема как рыба. Чтобы «задействовать» конституцию, нужна была такая рыцарская смелость, какой обладал Резо Чхеидзе, и которая напрочь отсутствовала у руководителей армянского кино. Госкино в Армении было своеобразной «скамейкой запасных». На нее усаживались различные партийные функционеры, дожидавшиеся дальнейшего роста и «брошенные» на кино из различных райкомов или из аппарата ЦК. Зачем им было рисковать ради Параджанова? Ввязываться в переговоры, брать на себя ответственность…
Таким классическим функционером был в те годы председатель Госкино Армении Рафаел Самсонов. Результат известен. Не видим, не знаем, не замечаем…
Ситуация резко изменилась после знаменитого Пятого съезда Союза кинематографистов СССР, осуществившего первые решительные перемены. Наконец-то студию «Арменфильм» возглавил профессионал — режиссер Фрунзе Довлатян, известный прогремевшим в свое время фильмом «Здравствуй, это я».
Собрав команду единомышленников, он специально приехал в Тбилиси с карт-бланшем: «Сергей, что бы ты хотел снять? О чем мечтаешь?» У Параджанова было несколько сценариев, связанных с армянской тематикой. Давно написанные «Ара Прекрасный» и «Давид Сасунский». Но выбрал он, конечно, старую мечту — «Исповедь»…
Хотя, надо сказать, были и другие соблазны. Только что был завершен очень интересный сценарий «Мученичество Шушаник», написанный по мотивам произведения Иакова Цуртавели, древнейшего из дошедших до наших дней литературного памятника грузинской культуры (вторая половина V века). К этому сценарию он создал и интереснейшие эскизы. Этот проект, написанный специально для Софико Чиаурели и дающий возможность актрисе выступить в серьезной трагической роли, о которой она давно мечтала, он также очень хотел представить на экране.
Но в это время в Грузии, как и по всей стране, стали усиливаться националистические настроения. Объектом неожиданной критики стал и Параджанов. Газета «Литературули Сакартвело» обвиняла Параджанова в злостном искажении национальных традиций в фильме «Легенда о Сурамской крепости», недопустимой вольности в создании образа Пиросмани в фильме «Арабески на тему Пиросмани» и так далее. Стали распространяться слухи, что Параджанов готовит новую диверсию против такой святыни, как произведение Иакова Цуртавели, отнесясь к нему без всякого почтения и внеся различные импровизации.
Но как художник, создающий собственное произведение искусства, он имел на это право. Так было и в интересном, и тоже достаточно смелом сценарии «Слово о полку Игореве», и в «Давиде Сасунском», да и в том же «Цвете граната», где он во многом по-своему представил биографию Саят-Новы.
Кстати, и Пазолини в своих работах стремился создать в первую очередь интересные образы, по-своему интерпретируя классические сюжеты. Зато теперь мир стал богаче, получив «Царя Эдипа» и «Медею» в версии Пазолини.
Но на этот раз вокруг Параджанова разгорелись нешуточные страсти. И Резо Чхеидзе, всегда очень бережно относившийся к Параджанову, запер в свой сейф сценарий «Мученичество Шушаник», строго-настрого запретив ему всякое упоминание о нем, чтобы погасить бурные дискуссии и достаточно злые обвинения. Там он, к счастью, и сохранился.
Здесь необходимы некоторые комментарии.
Как было уже сказано, Параджанов обожал делать подарки гостям, а когда такой возможности не было (что случалось очень часто), то дарил им свои сценарии, новеллы, разные интересные письма, телеграммы. Именно поэтому сегодня собрать полный архив Параджанова почти невозможно. Со многими пробелами и неизвестными подробностями пришлось столкнуться, к сожалению, и в этой работе. Некоторые получившие эти дары продолжают считать их своими, но многие поступили очень благородно, возвратив полученные документы и сценарии, и потому в Музее Параджанова сегодня собрано немало подлинников.
Вот так и сложилось, что все дороги вели к «Исповеди»…
Надо было решить, где работать дальше — в Грузии или Армении, и Параджанов снова, двадцать лет спустя, оказался в Армении. Хотя действие «Исповеди» протекает в Тифлисе, такое решение вполне органично вписывалось в этот многоязычный город.
Что же здесь происходит? Приведем некоторые фрагменты этого сценария.
«Тбилиси — некогда Тифлис — отличается и отличался от всех других городов предрассудками.
Если курица кричит петухом — это к смерти.
Если зимой белым цветом зацветает вишня — это к смерти.
Тетя Аничка, женщина с зобом, в платье из черного сатина, догоняла черную наседку, прокричавшую петухом.
На белом снегу осталось красное пятно, над которым колыхался и взлетал черный пух. Потом тетя Аничка схватила топор.
На балконах стояли соседи и требовали срубить вишню. Вишня зацвела зимой белым цветом.
Муж тети Анички, дядя Васо, прокуренный портной, пытался выхватить у нее топор. Валились, издавая странные звуки, оцинкованные тазы. Аничка проклинала, плакала, захлебывалась в слезах, вырывалась из рук портного Васо.
Из-за прокопченных занавесок выглядывала Вера, младшая дочь портного.
Вера — ее то и дело увозили в Абастуман (горный курорт, где лечат от туберкулеза). В школу она ходила редко. Вера была высокая, красивая, выше всех в классе, с синими глубокими тенями под глазами…
Сейчас Вера выглядывала из окна. Прокопченные кружевные занавески колыхались.
Аничка рубила ствол вишни, проклинала ее, плакала…»
Мы привели лишь один из фрагментов этого сценария, действие которого намного богаче и парадоксальней. Но даже этот фрагмент позволяет судить, какой замечательный фильм-воспоминание мы могли бы получить, если бы судьба позволила этому проекту выйти на экран. А выбрали мы его потому, что именно с него начал съемки Параджанов. Смерть красавицы соседки (а Вера умирает) произвела в детстве на Параджанова неизгладимое впечатление. В его жизнь впервые ворвалась — смерть! Тогда он впервые ощутил дыхание Танатоса… Не в трудах Фрейда, а в своей душе ощутил он «травму сознания». И это грозное дыхание преследовало его всю жизнь, снова и снова волновало его воображение.
Герои всех его фильмов выходят на встречу с Танатосом. Идет к ней Иван в «Тенях забытых предков»; ложится на холодный мраморный пол, чтобы принять смерть, Саят-Нова, найдя наконец то, что искал всю жизнь; уходит в каменную стену Зураб, чтобы снять проклятие. В «Ашик-Керибе», как и полагается в сказке, счастливый финал. Но выпорхнувшая из рук голубка садится в последнем кадре на съемочную камеру Тарковского. И это еще одна встреча с Танатосом.
Всю жизнь во всех своих фильмах он вновь и вновь воспевал любовь, снова и снова рассказывал «о странностях любви», о неисповедимых прихотях Эроса. На корабле множества его «одиссей» всегда сидел и один из аргонавтов — Орфей. Но рядом сидел и Танатос…
Травма детского сознания осталась навсегда.
И вот сейчас он не заканчивал фильм смертью, а начинал — с похорон.
Съемочная группа работала слаженно. Было получено строжайшее указание нового директора «Арменфильма» Довлатяна — выполнять любую прихоть Параджанова. Нужен огромный траурный занавес, завешивающий весь двор, достанем. Нужны для разных дублей разные гробы — принесем лучшие, только выбирай. Весь дом заполним. Так и случилось: его отчий дом, а снимал он именно там, где разворачивается действие сценария, был заполнен гробами.
Впрочем, как и всегда в кино, первый день был веселым. Шумела массовка, гримировались актеры, кричали осветители, выполняя указания оператора. Все соседи, высыпав на балконы, оживленно комментировали происходящее. Чего они только не видели с этим беспокойным соседом… И приезд Марчелло Мастроянни, и концерт Высоцкого, и визит всего театра Любимова, когда вино разливалось из самоваров. Всего и не перечислишь. А вот как снимается кино — впервые. Никто еще не знал, что это в первый и последний раз…
На следующий день была попытка продолжить сцену. И вдруг из горла Параджанова хлынула кровь. Он начал 20 лет назад этот проект, задыхаясь от воспаления легких. И закончил его, задыхаясь от рака легких…
Господи! Кто творит такие мизансцены?.. Чья фантазия…
Последний кадр отснятого материала. Ползет занавес из черного тюля. Закрывает балкон, с которого когда-то смотрела Вера! И Надежда… и Любовь… Все это — тоже было в этом доме. Все это тоже смотрело когда-то из этих окон…
А может, художники действительно знают, когда им означен уход? Почему он тогда в Мюнхене сказал эти странные слова?
Перебирая в памяти события того времени, вспоминается еще один факт.
Кроме эскизов к «Мученичеству Шушаник» он сделал тогда подарок для Софико Чиаурели. Странный, скажем прямо. Целый альбом, посвященный теме смерти. Рисунки эти одни из самых лучших в его изобразительном творчестве. К сожалению, в Музее Параджанова их нет и увидеть их сегодня практически невозможно. Но видевшие эти рисунки однажды, запомнили их на всю жизнь.
Вновь и вновь женщина в тиаре с трагически полузакрытыми глазами. Толи закрывает глаза, то ли поднимает их… А может, это и был — взгляд Бездны? Может, увидев однажды этот поразительный взгляд, он захотел запечатлеть ее портрет? И подарить своей Музе. Той, кто всегда была с ним рядом во всех его фильмах. Заканчивается этот цикл портретом Смерти. Череп с таким же тяжелым взглядом. И — удивительное решение — вместо зубов прикреплена металлическая расческа. Эффект поразительный! Обыкновенная расческа трансформируется в безжалостный оскал.
Зачем он снова и снова смотрел в бездну, зачем звал ее? Слишком много фактов подтверждают этот его зов. Почему создал этот странный альбом? Зачем начал снимать в отчем доме и начал со сцены смерти? Разве мало было иных сцен?
Приведем еще один фрагмент сценария — конец этого так и не законченного фильма. В нем тоже весь Параджанов.
«Они — бабушки — все в черном шуршащем муаре и крепе…
Они выходят на нейтральную зону чистоты и тишины… и на цыпочках вступают в сиреневый предрассветный туман Тбилиси. Крадучись идут по сонному Тбилиси…
Идут по трамвайным линиям проспектов, и по их следу на трамвайных путях остаются растерянные ими золотые монеты…
Они как одна подходят к шкафу, который висит на металлическом тросе. Они, боящиеся грозы, электричества, газа, пультов ракет и бульдозеров, смеются над пультом и бьют его кулаками…
И пульт гудит! И натягивается трос! И плывет в гору шкаф с незакрытой дверью.
И наши предки — хохочут над городом…
И в абсолютной тишине на верхнюю станцию фуникулера приходит и останавливается с открытой дверью пустой шкаф!»