Глава 5

Глава 5

Каждый отпуск меня возили знакомить с бесчисленными родственниками по селам — в Грозном я уже знала всех.

И всякий раз женщины, внимательно осматривая меня с ног до головы, повторяли одно и то же: «Хаза ю» (красивая), как принято говорить невесте, когда видишь ее в первый раз. В следующий приезд полагалось навещать всех заново, и снова, уже в который раз, придирчиво оглядывали меня и повторяли те же слова, как бы соглашаясь с выбором. «Я, наверное, стану уже старушкой, — шутила я, — а вы по-прежнему будете прикидывать, подхожу ли я Дуки и стоило ли брать меня в жены». Оставаться вечной невестой, имея уже трех детей, было смешно, но родственники очень любили Дуки и гордились им.

Каждый вечер в доме Басхана собирались старые друзья, новые знакомые, родственники — все хотели увидеть его, сумевшего вырваться за красные флажки в «охоте на волков». Вместе пережившие тяготы изгнания, чудом выжившие там, они вспоминали только хорошее и рассказывали друг о друге веселые истории, которым не было конца. «А помнишь?..» — звучало то и дело, и снова слышались рассказы то про одного, то про другого смущенного присутствующего.

Подначивали, бывало, и нани, мать Дуки. Она немного умела шить, и вот однажды в Казахстане знакомая попросила сшить для мужа брюки из куска принесенной ею ткани. «Надо бы его обмерить», — нерешительно заметила нани. «Да необязательно, можно и на глаз, он уже старый и стесняется грыжи», — отклонила эту идею заказчица. Они вместе разложили материю на полу и принялись за кройку. «Вот здесь посвободнее сделай», — велела клиентка. «Штаны и так широкие будут», — попыталась возразить Нани. «Чем «там» больше места, тем лучше, ему все штаны жмут», — уверенно заявила та, отметая последние сомнения. Через несколько дней за обновкой пришли. Нани вынесла брюки на улицу. «Почему впереди мешок?» — возмутилась женщина. «Так ты же сама говорила, что чем «там» больше, тем лучше, и отмеряла сама», — оправдывалась смущенная швея. Вокруг собрались соседки, они растягивали штаны итак и эдак, громко обсуждая их размеры. Полемика была уже в полном разгаре, когда в центр растущей как снежный ком толпы с трудом пробился красный от негодования пожилой человек, который и оказался злосчастным героем горячей дискуссии. Привлеченный шумом, он подошел незамеченным и стал свидетелем захватывающего обсуждения. Разъяренный, он повернулся к женщинам и рявкнул: «Ну, кто еще не видел мои штаны, подходи сюда!» И, схватив за руку, потащил опешившую жену домой.

Теплыми летними вечерами народ высыпал на улицу. Сходились небольшими компаниями, состав то и дело менялся — соседи переходили от одной группы к другой, и допоздна сидели на скамейках, ведя неспешные, часто перемежающиеся взрывами хохота, беседы, счастливые чувством принадлежности к большой сплоченной семье жителей улицы Шекспира. Мальчишки носились неподалеку, на поляне подростки играли в футбол. Их крики то отдалялись, то приближались в мягком трепещущем воздухе, что подобно крыльям огромной бабочки бесшумно овевал лица.

В один из таких вечеров к нам подошли знакомые девушки с крошечной девчушкой на руках. «Племяшка, — сказали они. — Послушайте ее первые слова». «Нани хаза ю («мама красивая»)», — тоненьким голоском запела вдруг малышка. «Нани хаза ю», — эти трогательные звуки напоминали птичий щебет в кустах ранним весенним утром. «Нани хаза ю», — пела она, а сердце обрывалось у меня от непонятного волнения и страха за беззащитность ее маленького детского мира…

Сиреневая аллея, опускающаяся с вершины холма до самой трассы, была посажена в школьные годы Джохара. По ней вечерами прогуливались парочки, она была любимым местом для всех, особенно когда ветки кустарников начинали сгибаться под тяжестью махровых лиловых и белых гроздьев сирени, а воздух насыщался ее ароматом. Здесь прошли его первые свидания, сюда ходил он с друзьями. Одного из них звали Дарвин Велибеков, этот талантливый юноша прекрасно рисовал и стал впоследствии художником-профессионалом. Они дружили тогда втроем: Джохар, Дарвин и Лора Левина — серьезная вдумчивая девочка, отличница. Ее отец, бывший военнослужащий, демобилизовался в Грозный из Забайкалья, военного городка Укурей, где — «неисповедимы пути Господни!» — служил вместе с моим отцом.

Мы с Лорой были подружками до 6 класса. Она даже оставила мне, уезжая, своего щенка Тюльпана, отпечатком лапы которого я сопровождала свои письма к ней. Кто бы мог подумать, что в таком большом городе Джохар будет дружить именно с ней! После избрания президентом Джохар увидел Лору всего однажды, в банке, но жаль, не успел подойти — она быстро ушла. А Дарвин приезжал к нам в 1993 году из Баку с огромной энциклопедией («Красная книга Азербайджана»), красочные репродукции исчезающих видов флоры и фауны были им исполнены мастерски.

Семьи чеченцев поражали меня своей многочисленностью, а дома (у всех кирпичные) — порядком и чистотой. Самая красивая комната — для гостей. Потолки и стены украшены лепными, гипсовыми барельефами. За домом — фруктовый сад, огород с высокими рядами больших красных помидоров, огуречными плетями, баклажанами. Иногда здесь же — небольшой загон для домашнего скота и птицы. Настоящее натуральное хозяйство в городских условиях.

Центр Грозного кольцом охватывался такими частными домами с высокими кирпичными стенами, протянувшимися далее по всей трассе. В центре жили, как правило, русские в старинных красивых зданиях или в зависимости от занимаемой на партийно-бюрократической лестнице ступени в «обкомовских», с высокими потолками просторных квартирах, а также во второклассных, «хрущевках».

Чеченцев и ингушей на работу на предприятия союзного подчинения не принимали. На нефтеперерабатывающих предприятиях и заводе машиностроения «Красный молот» рабочие получали хорошую зарплату, но трудились там, как правило, русские. Только в 70-е годы начали принимать коренное население, и то в качестве чернорабочих. Для того чтобы поддержать большие семьи, чеченские парни были вынуждены уезжать в Казахстан на сезонную стройку хозяйственных помещений в совхозах. Работали там бригадами на строительстве коровников от зари до зари, возвращаясь зачастую с безнадежно подорванным здоровьем, зато за один сезон получали иногда до 20 тысяч рублей и больше (для сравнения, автомобиль «Волга» стоил в то время 15 тысяч рублей). Некоторые из них зарабатывали себе таким образом на свадьбу.

Свадьба (ловзар) всегда была пышным праздником для всей улицы, а также для многочисленных родственников, друзей, знакомых. Дома напоминали пчелиные улья. Каждый, помимо своей, проживал, казалось, еще десятки жизней, зарождавшихся и угасавших на его глазах, подчиняясь раз и навсегда заведенному общему порядку. Ребенка с самого рождения окружали и нянчили бесчисленные дядюшки и тетушки, братья и сестры, двоюродные, троюродные. Его воспитывал целый род, и каждому из его членов он должен был безоговорочно подчиняться по праву старшинства. Зато и защита была в случае необходимости внушительной. За убитого мужчину — кровная месть убийце, за удар ножом — такой же удар, но не более. Пустяковый шрам на лице превращался в оскорбление всего рода и был предметом долгих обсуждений старейшин этих семей, и мог быть прощен только с их согласия. Судить старались как можно справедливее, и если была хотя бы малейшая возможность, улаживали дело миром.

Одна такая история — пример мудрости суда старейшин — случилась при мне.

С утра в доме поднялся переполох: женщины плакали, мужчины спешно уехали в село. Выяснилось, что один из родственников сбил ночью в тумане на проселочной дороге старую женщину. Пока довез до больницы, та скончалась. Это грозило виновнику страшной карой. Во-первых, погиб пожилой человек (в Чечне старики окружены особым почетом); во-вторых, женщина, за гибель женщины по неписаным законам кровной мести полагалось убить двух мужчин; в-третьих, на попечении ее находились двое малолетних внуков. По бывшим советским законам, сбивший женщину водитель отделался бы несколькими годами тюрьмы. Но старики приняли иное решение: водителя обязали содержать сирот вплоть до достижения ими совершеннолетия. Односельчане же должны были приглядывать за выполнением приговора. От кровной мести он был освобожден ввиду непреднамеренности наезда.

Несколько раз мы ездили в Ялхорой. Выезжали обычно на нескольких легковых машинах, а в селе Шалажи пересаживались на уазики и ехали дальше. Солнечные могильники вверху, на высоких кряжах, пчелиными сотами чернели на фоне синего неба. Туда уходили в древности во время вспышек эпидемий больные — умирать. Солнце либо излечивало их, либо довершало работу недуга, превращая тела несчастных в груду высушенных костей.

Ребята, перекликаясь, медленно поднимались на позолоченные закатом вершины холмов, окружающих долину, и стремительно съезжали вниз. Маленькие живые точки неслись, как на санках, по сухой осенней траве. Свежие блестящие полосы смятого ковыля радиусами со всех сторон тянулись к центру долины, отражая заходящее солнце. Обратно мы возвращались, привязав к крыше машины одно из гигантских высохших растений, сорванных возле развалин родовой башни, — четырехметровый «дудник». Его зонтик в полтора метра диаметром свешивался на два метра позади полого стебля, вызывая удивление прохожих в Грозном.

А летом наши поездки были еще более интересны. Один из стариков рода Дуки, семидесятилетний скотовод Амаци, жил в долине Ялхорой, в маленьком домике возле прозрачного ручья. У него было несколько коров и отара овец, которые паслись летом на этих склонах. Издалека завидев нас, он зачем-то быстро зашел в дом и уже через минуту ехал верхом нам навстречу, но, не доезжая 50 метров, спешился и пошел пешком, держа коня на поводу. Розово-смуглую, продубленную ветром и солнцем кожу лица оттенял ослепительно белый воротничок рубашки, выглядывающий из-под френча защитного цвета. «Обрати внимание, — сказал Джохар, — насколько наши старики верны обычаям и умеют встречать гостей. Он зашел в дом, чтобы надеть чистую рубашку, и спешился, как подобает, за пятьдесят метров, в знак особого уважения».

Целыми днями Амаци не покидал седла и выглядел молодцом. Его легкая поджарая фигура возникала то на одном, то на другом склоне. Рано утром, когда мы еще спали в палатках, он принес зарезанного ягненка, развел костер. Проснулись мы от запаха дыма и аромата шипящего на углях шашлыка. Каждый день на тракторе он привозил нам на вершину склона огромные бидоны с водой из ручья, парное молоко, свежий овечий сыр и сметану, в которой стояла ложка. Все было удивительно вкусным и свежим.

Заросли малины были густо усыпаны ягодами, и однажды из кустов стремглав выскочил один из наших сладкоежек, а следом — большой черный медведь! Увидев нас, он разочарованно заворчал, потоптался на месте, потом повернулся и медленно скрылся в зарослях. «А я-то думал, кто так громко чавкает и хрустит ветками!» — сокрушался, медленно приходя в себя после встречи с разъяренным конкурентом, смущенный любитель малинки.

Из-за смены воды и еды у некоторых из нас начались желудочные проблемы. Когда пришел Амаци, я попросила у него лекарство от расстройства желудка. А оно тут, под ногами, — улыбнулся он и провел рукой по одному из зеленых растений, обрывая маленькие шишечки вместе с листьями. — Вот вам лучшее лекарство на свете! Шесть-семь шишек — и все как рукой снимет.

Тут это с каждым случается с непривычки к нашей свежей пище и горному воздуху. Зато когда я спускаюсь в Грозный, кажется, что на плечи мне навалили огромную тяжесть, такой чугунный воздух внизу. Если бы не эти горы, я бы уже умер».

Мы прошли между гор на следующую долину. Большое плато в ее центре было окружено руслом горной речки, огромной подковой огибающей ущелье. Спустились в ущелье и долго шли по песку, камням и прозрачной воде, стремительно бегущей в узком пространстве между скалами, кое-где смыкающимися над головой. В сумраке виднелись ниши в скалах, дно которых было устлано ветками и травой. Кто же тут жил? Подростки оторвались далеко вперед. За ними, переговариваясь, двигался Джохар с группой мужчин, следом дети, замыкали цепочку женщины. Мы поднялись на утес к Домику мертвой девушки. Какие-то древние языческие символы, высеченные в верхней части стен, привлекли наше внимание. «Круг, переходящий в бесконечную спираль, — возможно, символ развития Вселенной, жизни, Солнца, — задумчиво произнес Джохар, бережно касаясь одного из знаков. — Жаль, что среди нас нет археолога». Когда возвращались обратно, увидели отпечатки лап большой рыси на наших следах, оказывается, все это время она кралась за нами… Так вот кто жил в этих сумрачных пещерах!

Каждый раз после наших путешествий за пределы Ялхороя живущая у выхода из долины семья скотоводов встречала и кормила нас, еле живых от усталости. Они были совершенно незнакомыми нам людьми, просто исполняли священный для всех чеченцев, и кавказцев вообще, долг гостеприимства. Хозяйка снимала с огня большую кастрюлю с картошкой и тушеным мясом, подавала горячие лепешки. Их малолетние дети с любопытством разглядывали диковинных, «городских», гостей, затаив дыхание, слушали наши рассказы. Овцы вольно паслись на зеленых склонах долины — дикие звери избегали открытых мест. А в то ущелье, по которому мы столь беспечно путешествовали, как оказалось, даже охотники не рисковали спускаться.

Возвращались мы по дороге, петляющей среди бесконечных вершин, ярко розовеющих на фоне ослепительно сапфирового неба с правой стороны и постепенно темнеющих кряжей — с левой. Переливы красок, сопровождавшие наступление темноты, очаровали меня. Нежные, размытые, почти прозрачные контуры вершин окрашивались в сиреневый, затем лиловый и, наконец, обретали чернильно-фиолетовый оттенок, окончательно слившись с глубокими черными впадинами ущелий. А мимо окон нашей машины проносились заросли кустарника, пламеневшего по обочинам дорог, которые перемежались островками густой изумрудно-зеленой травы. Расположившись у разгорающегося костра, отдыхали после трудового дня, оставив неподалеку свои передвижные улья, пчеловоды. Мы остановились купить меду, который нам налили прямо в подставленный эмалированный тазик, не взяв ни рубля. А узнав фамилию и имена предков, принялись настойчиво приглашать к костру.

Для Джохара это была не просто родина, земля предков. Это было место, где он черпал силы. Несколько раз мы выезжали в Ялхорой, и всегда он брал меня с собой. В ответ на недоумевающие взгляды и плохо скрываемое недовольство остающихся родственников Джохар с легкой улыбкой говорил: «Она будет рисовать и рассказывать…»

Все братья и сестры Дуки жили примерно одинаково, С правой стороны от Басхана, через забор, жил старший брат от другой матери, Даны, Мурзабек, женатый на ингушке Малике. Малика умела готовить, как никто другой, ее вкусные чепилгаш (лепешки с соленым творогом) и хингал (с тыквой), облитые свежим растопленным сливочным маслом, таяли во рту. Она, как челнок, сновала по двору целыми днями, успевая все по хозяйству. Четыре дочери и три сына тоже отличались большим трудолюбием и аккуратностью. В небогатом доме с цветными портьерами всегда было уютно и тепло. За что бы Малика ни принималась, во все она вкладывала душу и все получалось как-то по-особенному. Она работала на кондитерской фабрике и возвращалась с работы с полными сумками горячих булочек и ватрушек для своего большого семейства. На две небольшие зарплаты прокормить детей было трудно.

Мурзабек, сколько я его помню, был уже пожилым и больным, но очень добрым человеком. Он долго работал сторожем, а потом стал получать небольшую пенсию. Обычно Мурзабек сидел, греясь на солнышке, около дома, а девочки наливали ему то и дело горячий чай. За это Джохар шутя называл его министром. Однажды, посмотрев против света на его голову, я поразилась тому, как редкие стриженные волосы, просвечивая на солнце, напоминают иголки кактуса, и сказала ему об этом. «Кактус и есть, — сердито бросила Малика. — Сидит у окна и пьет воду целыми днями». Но ее энергии хватало на двоих, она по-своему любила его, гордилась званием хорошей хозяйки, а прозвище Кактус осталось на долгие годы. Мурзабек никогда на меня не обижался. С его дочками — Асет, Марет, Аминат и Минат — я дружила долгие годы, а мальчики не спускали моих детей с рук и очень их любили.

Напротив был дом № 1, там жил самый старший брат Дуки от другой матери — Бекмурза, или Вати (дядя), как его называли все. Он работал заведующим металлоскладом и поэтому жил немного богаче остальных. Вати всегда шутил, но за его непростыми шутками чувствовались недомолвки, и я никак не могла понять, когда он шутит, а когда говорит серьезно. Его жена Хамила работала на грозненском рынке и была немного моложе его и выше ростом. В молодости, видимо, она была красавицей. От ее красоты остались серо-голубые глаза с густыми ресницами и гордая прямая осанка. Все, что Хамила думала о человеке, она выпаливала не задумываясь. «Пулемет» — шутя называл ее Вати, наблюдая за реакцией собеседника на тираду своей воинственной половины. А мне она своей мужественностью иногда напоминала вождя краснокожих, и я часто, смеясь, говорила ей о том, что вполне могла бы нарисовать ее строгий профиль с качающимися на голове перьями на фоне пламени костра.

На улице Ялтинской жил еще один старший брат Дуки — Махарби. Все называли его «друг», потому ли, что он работал шофером такси («друг, подвези»), или из-за простоты и безотказности нрава. У него было шестеро детей.

Еще на несколько улиц ниже жила их сестра Басира, тоже с многочисленным семейством.

Каждый вечер Дуки делал «обход» родственников, которые обижались, что мы всегда останавливаемся у Басхана, но ведь там жила его мать. Зато этот «обход» сглаживал все обиды: Дуки шел впереди, за ним — ватага племянников. Переступая с сияющей улыбкой порог, он вскидывал в приветствии руку и произносил громогласно, как заклинание, слова древнего чеченского приветствия: «Марша айла!» («Живите свободными!») Ото-всюду сыпались ребятишки, радостно выкрикивая: — Марша вог ийла!» («Приходи свободным!») Начиналась кутерьма, он подкидывал их в воздух, тормошил, они скакали вокруг и карабкались на него, как на дерево… «Идут слоны султана!» — восклицал Дуки, неся по ребенку на каждой руке и целую ватагу на спине.

Сестру Дуки от другой матери — Альбику, пожилую женщину с густыми бровями, я особенно любила. Она делала суровый вид, когда приходила к нам, и говорила басом, чтобы я хорошо себя вела, не то Дуки уйдет к Розочке, которая давно его ждет и у которой ножки, как бутылки шампанского, что выражало, вероятно, ее представления об идеальной красоте. Я со смехом обнимала ее полные плечи: «Завянет твоя Розочка, пока Дуки дождется!» «Почему не боишься?» — хмурилась она. У нее тоже было семеро детей. Жила она неподалеку, на Карпинском кургане.

Еще две сестры Дуки — Базу и Хазу (красивая) — жили в селах Аршты и Самашки. С той, что жила в Самашках, Джохар постоянно дрался в детстве. Она была старше него всего на два года, но значительно выше, полнее и с очень независимым характером.

Часто, едва отдышавшись на стульях в противоположных углах комнаты, как два боксера на ринге, они опять сходились в центре в «смертельной схватке». Ее хитрости было невозможно предугадать. Порой, почти уложенная на лопатки, она вдруг начинала кричать, что он сломал ей ногу. Дуки отпускал ее, а она с гримасой жестокой боли делала, хромая, круг по комнате и, проходя мимо, вдруг наносила молниеносный удар в живот «сломанной» ногой. Или, разметавшись, притворялась умершей (даже лицо ее бледнело), но стоило Джохару повернуться спиной, словно тигрица бросалась ему на плечи. Она изводила его насмешками, над которыми смеялись даже взрослые, а он каждый день клялся отомстить сестре страшной местью. Хазу вечно отлынивала от работы, над всеми подтрунивала.

Впрочем, характер ее не изменился и тогда, когда она стала матерью многочисленного семейства. Время от времени Хазу ложилась в больницу «отдохнуть». По традиции, ее должны были навещать все родственники. А она, возлегая, как царица, на высоких подушках, принимала дары от посетителей и командовала: «Курица у меня уже есть, принеси апельсины!»

Однажды, помогая медсестре разносить лекарства, она заменила все таблетки в мужской палате на слабительное. А потом, пообещав женщинам «устроить представление», заняла вместе с ними позиции на единственной скамейке у дорожки, ведущей в туалет. Коварно останавливая очередного спешащего мимо мужчину, она с лицемерным участием расспрашивала «го о здоровье, здоровье его детей и родителей, ближних и дальних родственников до тех пор, пока несчастный не срывался с места.

Свободолюбивая насмешница Хазу всегда и везде оставалась истинной дочерью своего непокорного народа, природный веселый нрав которого, его тонкий и)мор по достоинству оценил французский романист Александр Дюма, живший среди них некоторое время и назвавший чеченцев «французами Кавказа».