Глава 2

Глава 2

В большой семье Джохар был тринадцатым, самым младшим и самым любимым ребенком. От первой старшей жены Даны у его отца Мусы было четверо сыновей — Бексолт, Бекмурза, Мурзабек и Рустам и две дочери — Альбика и Нурбика. От второй, Рабиат (или, как ее коротко называли, Лаби) — семеро: Махарби, Басхан, Халмурз, Джохар и три сестры — Базу, Басира и Хазу. Маленькими, дети от второй жены Лаби часто бегали к Дане, которая встречала их с неизменной лаской и нежностью, и сохранили любовь и уважение к ней до самой ее смерти.

Басхан, старший брат Джохара, рассказывал, что когда бы они к ней ни приходили, даже очень больная, она вставала с постели и, опираясь на колени, готовила им еду. Когда у нас родилась дочь, Джохар, в память о ней, предложил назвать ее Даной. Видимо, эта женщина отличалась истинным благородством. К сожалению, она рано ушла из жизни и увидеть ее мне не довелось.

Джохар, как и многие в Чечне, не знал точной даты своего рождения. Документы во время высылки потерялись, а детей было так много, что никто точно не помнил, кто когда родился. Говорят, в 1943 году, когда убирали пшеницу, более точной даты никто назвать не может.

Однажды Лаби с трехмесячным Джокером на руках пешком отправилась в соседнее село к родственникам, а на полпути к дому дорогу ей преградили трое волков. Они возникли совершенно неожиданно. В немом ужасе она застыла на месте, с безнадежным отчаянием глядя на сверкающие глаза и острые клыки окруживших ее со всех сторон голодных хищников. Некоторое время женщина стояла как вкопанная, уже почти смирившись с неизбежной судьбой, как вдруг раздался пронзительный плач младенца, все это время мирно спавшего у нее на руках. И… волки отступили, то и дело оглядываясь, нехотя ушли.

Накануне выселения Лаби осталась дома одна с детьми. Муса работал ветеринаром и в это время занимался отправкой овец в Грузию. По дьявольскому плану, разработанному до мельчайших подробностей, в домах чеченцев расселили российских солдат, прибывших якобы на учения. К ним, по неписаному чеченскому закону, относились как к гостям, жалели оторванных войной от родного дома людей. Где-то через месяц пожилой солдат-сверхсрочник, живший в доме, сообщил ей, что поступил приказ выселить их из селения за 24 часа. Молодая женщина заметалась в слезах, не зная, что предпринять. Солдат пригнал телегу и помог собрать все самое ценное, подсказал, что делать, — у самого была такая же семья в России. Погрузил на подводу швейную машинку, мешки с мукой, домотканые паласы, медные кувшины, теплую одежду. Вот так, на этой телеге, с грудным ребенком на руках, окруженная многочисленными детьми, зарывшимися в заснеженные паласы, через обледенелые горные перевалы спускалась Лаби с гор к поезду в Грозный.

Два дня, в оцеплении вооруженных солдат, ждали они на станции погрузки в товарные вагоны. Многие из тех, кого наспех, без вещей, запихнули в промерзшие грузовики, скончались. Русские, жившие у станции, слышали нескончаемые стоны.

А потом — мучительный путь…

Поезд шел почти месяц, и на каждом полустанке выносили из него и закапывали в снег мертвые тела. Сначала ходили слухи, что состав утопят в море, потому что все они — «враги народа». Кто? Женщины с малыми детьми, подростки и старики? Мужчины были на фронте, жизнь свою отдавая за советскую родину.

«В самом начале 1944 года спецслужбы некоторых мусульманских государств получили агентурные сведения из советской России о том, что чеченцев и ингушей собираются выселять из отчего края. Согласно информации, чеченцев и ингушей планировали вывезти в Баку в товарных вагонах, затем погрузить на старые паромы, перевезти через Каспийское море в Красноводск. Во время перевозки намечалось советскими самолетами без опознавательных знаков разбомбить и утопить большую часть переселенцев и обвинить в этом немецкую авиацию. Баржи, уцелевшие от бомбовых ударов, должны были причалить к Красноводску, где тяжелейший климат, эпидемии, голод должны были добить всех чеченцев и ингушей.

После получения таких секретных сведений спецслужбы мусульманских государств поручили своим четырем агентам-азербайджанцам пробраться в Чечню, сообщить чеченцам и ингушам о готовящейся коммунистами во главе со Сталиным античеловеческой акции против чеченского и ингушского народов. Четверо азербайджанцев приехали в Чечню, начали встречаться с пожилыми людьми, алимами. Они рассказывали им, что готовится очередной этап геноцида над чеченцами и ингушами. Многие не хотели верить, что всех их до единого могут выслать, тем более — что могут потопить целый народ. Азербайджанцев заметили. О них пошли слухи. Работники НКВД заинтересовались ими. Установили за ними слежку. Вскоре всех четверых азербайджанцев арестовали. Осудили закрытым судом по ст. 58 и отправили этапом в лагерь для политзаключенных в г. Карлаг, оттуда — в г. Балхаш. Один из них умер в тюрьме. Остальные выехали на родину после смерти Сталина. Действительно, среди чеченцев и ингушей до самого выселения ходили слухи о том, что их собираются утопить в Каспийском море. До сих пор остается тайной причина провала этого изуверского плана Кремля. Возможно, четверо азербайджанцев и стали одной из причин провала этого бесчеловечного плана. Как бы там ни было, они заслуживают того, чтобы их помнили и уважали».

Гобацу Локаев «Кавказская Конфедерация» ЧРИ

В первое время людей выводили из вагонов в чистое поле оправляться на глазах у измывающейся солдатни. Некоторые, не выдержав стыда, шли на цепь и падали под очередями автоматов. Позже в вагоне отгородили занавеской угол. Но все равно, только те, кто хорошо знает чеченцев, поймут, чего им это стоило. Это было позором более страшным, чем смерть. Многие не ели и не пили, решив умереть, но не идти в этот скотский угол. В одном из вагонов повесилась на собственной косе юная красавица, предпочитая такой конец унижению.

В архивах памяти каждой чеченской семьи десятки подобных человеческих трагедий.

Поезд медленно двигался от полустанка к полустанку. На больших станциях не останавливались, загоняли вагоны в тупик, подальше от любопытных глаз. Матери поднимали детей, и из высоко расположенных маленьких зарешеченных окошек высовывались детские руки, прося хлеба, воды.

Трупы не успевали выносить.

Поезд смерти качало и трясло, стучали колеса, содрогались вагоны, дул сквозь щели леденящий ветер с песком и снегом. В Казахстане начали кое-где выгружать людей. Никто не знал, где их выселяют.

Казахи боялись приезжих. Местное население предупредили: никаких контактов с приезжими, у которых общего с людьми — только внешний облик. Так было до тех пор, пока дети, любопытные, как все дети на свете, не поведали ошарашенным родителям: «Эти звери делают то же самое, что и вы!» Стоя на коленях на белом снегу, они молились Всевышнему.

Селиться приходилось в сараях, рыли землянки. Лаби с семьей повезло. Их высадили в чистом поле, но через несколько километров они набрели на заброшенный кирпичный завод. Там, в одном из углов, и устроились. Было холодно и голодно. Выручали подростки, подкармливающие стариков и женщин с детьми, выходя «на промысел». Угоняли овец, отбившихся от стада, и делили на всех. Кое-как дожили до весны. А потом приехал отец со старшей дочерью Базу. Они обошли пол-Казахстана в поисках Лаби с детьми.

Снова были все вместе, казалось, на какой-то миг к детям вернулось детство. Отец снял полдома у одного из казахов и, договорившись с председателем, вспахал трактором большое поле в степи. Посадил на нем кукурузу, картошку, тыкву и овощи, в то время никто не верил, что что-нибудь уродится в этой голой степи. Потом всю зиму по четвергам дети разносили людям долю, которой каждый мусульманин обязан поделиться с ближним. Старшие дети, бывало, ленились идти в стужу с ведром овощей, а Джохар всегда с радостью вызывался, потому что знал, как его ждут.

Отец был идеалом настоящего мужчины — труженика и воина. Одну из угловых комнат Муса отделил от остальных, подвел снизу и сверху трубы для вентиляции, превратив ее в хранилище того самого урожая, который спас потом не их одних в ту суровую пору. Зимой отец устроился на хлебозавод, и когда он шел домой с рюкзаком, полным горячего хлеба, чужие ребятишки встречали его уже на окраине села. Они ждали его, сбившись в стайку, как ждут спасения голодные пичужки зимой, а взрослые стеснялись и, завидя его, отворачивались. Но отец никого не обделял. Когда кому-то приходилось особенно туго, он узнавал об этом каким-то шестым чувством и посылал детей с едой. Никто не умер в их селе в тот голодный год.

Джохар часто перебирал газыри и рассматривал старинный кинжал, сделанный из сабли, настоящей гурды. Клеймо уникального мастера — 26 насечек, расположенных дугами, по 13 в каждой, с двумя маленькими коронами меж них — мы увидели случайно в одном из номеров журнала «Вокруг света». С этой саблей не расставался отец Джохара. Ею, незадолго до своей кончины, он едва не пригвоздил к двери старого кровного врага, когда тот, воспользовавшись отсутствием домашних, просунулся наполовину в дверной проем и стал, наслаждаясь безнаказанностью, издеваться над бессилием грозного когда-то врага, уже полгода прикованного к постели тяжелой болезнью. Сабля пронзила дверь насквозь и сломалась, но кинжал из нее получился отменный, с тяжелой чеканной рукоятью, залитой серебром, и раздвоенный на конце.

Джохар потерял отца, когда ему было всего шесть лет. Каждый день приходил он к одинокому песчаному холмику в казахской степи, ставшему последним пристанищем тому, кого он любил больше всех на свете. Он старательно выравнивал его края своими детскими руками и говорил, говорил с отцом, с ним единственным деля свои беды. Но поднимался ветер, и песок вновь осыпался, прямо на его глазах. Иногда он находил могилу уже выровненной и понимал, что здесь побывала мать. Они таили свое горе друг от друга, плакать вместе было еще тяжелее. А потом сизые сумерки вечеров и рассветов — все смешалось в безысходности отчаяния: синий снег, закаменевший от мороза, жесткий колючий ветер и маленькая фигурка, бредущая с тяжелым ранцем на спине на противоположный конец города — в школу.

В первый класс Джохар записался сам. Его старшие братья и сестры часто пропускали занятия, некоторые так и не закончили среднюю школу, а он своей твердой решимостью отлично учиться всех удивлял. Рано познав настоящее горе, Джохар всю жизнь помогал тем, кто оказался в несчастье. После смерти отца все в семье пошло наперекосяк, мальчики носились по городу, поздно приходили домой, не слушались мать. Деньги скоро закончились, зарабатывать их никто не умел.

Лаби, родившая семерых детей, как большинство чеченских женщин, знала только работу по дому. Но семью надо кормить, и она бралась за любое дело. Ей предложили копать землю, Лаби была рада и этому. Руки покрылись мозолями, потрескались, а она (и откуда только брались силы!), обвязав их тряпками, все рыла и рыла эту закаменевшую почву, так не похожую на благодатную плодородную землю Кавказа… Кавказ Лаби видела только во сне, а наяву ее прозвали Мать-земля, так почернела она под палящим казахстанским солнцем. Лицо покрылось ранними морщинами, горе сквозило в каждой черте, и иногда, когда она считала скудные гроши, заработанные тяжким трудом, по ее коричневой щеке скатывались одна за другой крупные слезы.

Перебирая четки, Лаби повторяла имена родных, заживо сожженных в ходе депортации в феврале 1944 года в высокогорном селении Хайбах. Был уничтожен почти весь ее род, там погибли 700 человек. В Казахстане к ним однажды пришел человек, который в тот черный день случайно оказался в горах и поэтому не был сожжен в огромном сарае вместе с остальными, но издалека все видел. Он принес сережки бабушки Джохара, найденные им в остывшей золе. Он рассказал, как долго искал свою сестру в Казахстане, пока не нашел ее в землянке в далеком степном селении. Она лежала, обняв прижавшихся к ней детей. Так вместе они и замерзли. Их похоронили в одной могиле.

В целом за годы высылки погибли 310 000 человек (по архивным данным, более 60 % выселенных, не говоря о смертности среди рожденных в выселении). Тех, кого вывезти не удалось, уничтожали на месте. В течение только одного дня были убиты до 12 000 человек. В селении Шарой зимой в горный поток с обрыва сбрасывали толпы людей, не жалея даже женщин с грудными детьми, с трудом бредущих по горным тропам. И делали это только потому, что машины не могли туда подняться.

Одна за другой были распроданы те немногие ценные вещи, что привезли они из дому. Сердце Джохара сжалось, когда уносили медный кувшин, последнюю память о доме. Радовала его только школа, учеба давалась легко. Молодая учительница старалась изо всех сил, но у нее был грудной ребенок, которого нужно было кормить, отлучаясь с уроков, и тогда в классе поднимался невообразимый шум. Был поставлен вопрос о ее увольнении. Узнав об этом, она заплакала. И тогда маленький Джохар вышел из-за парты и отправился в кабинет директора. Он пообещал, что шума больше не будет, и храбро взял всю ответственность на себя. Увольнение отложили, а Джохару пришлось заменять учительницу во время ее отлучек. Джохара выбрали старостой класса. Каждый день, готовясь к урокам, он планировал, чем занять ребят. Но однажды, вернувшись из школы, Джохар узнал новость: всех высланных с Кавказа перевозят в город Чимкент. Грустный, он пришел в последний раз в класс — проститься. Учительница догнала его в коридоре: «Женя, — так ласково русская учительница называла Джохара, — кто же теперь будет мне помогать? Уезжает мой маленький помощник. Прощай, Женя». Нагнулась и поцеловала его.