Глава ХХХII

Глава ХХХII

Весна властно шла по лесам Мордовии: зазеленел лес, оттаяла земля. Последние дни работы в цветнике прошли очень удачно: Вольт получил от мамы, приехавшей из Москвы, Раджас-Йогу и я, стоя под окнами его камеры и делая вид, что работаю, ежедневно по два-три часа слушал через решетку медленное внятное чтение.

Но, увы, глиняный карьер оттаял, наступил день выхода на работу.

Увидев этот кирпичный завод, я вспомнил Египет и моих предков: методы здесь за три тысячи лет не продвинулись вперед ни на йоту. Мы копали лопатами глину и подвозили ее вручную тачками к яме, где она замешивалась с водой при помощи простейшего ворота, вращаемого лошадьми, ходящими по кругу. Из этой ямы мы выбирали глину лопатами опять в тачки и отвозили к столам под навесом, где вручную колотушками глина забивалась в формы и потом сырые кирпичи сушились на ветру, лежа рядами на стеллажах. Обжиг кирпичей вели в двух самодельных печках.

Работали нехотя, из-под палки. Лишь в конце месяца начальство начинало бегать: план невыполнен. И тогда блатным несли запрещенный в зоне чай — из него делают «чифирь» — и гашиш! За это они в два-три дня доводили норму до выработки. Чай и гашиш начальство добывало на обысках у заключенных общих зон и поэтому не очень жадничало: план сдачи кирпича был важней: ведь из этих кирпичей офицеры строили себе дома.

Популярный в лагерях напиток «чифирь» имеет свою историю. В страшные годы голода в Сибири и на Колыме царил авитаминоз: цынга была почти у всех, а витаминов для лечения не было. Я еще застал конец этого и помню, как люди глотали свои собственные зубы: они свободно вынимались из десен. И кто-то посоветовал: заваривать крепкий чай, в пропорции 50 г на поллитра воды. Практически это делается так: в кружке заваривают пачку чая и сливают темнокоричневую, почти черную жидкость. Это — «первак». Потом этот же чай заваривают опять в той же кружке и сливают «вторяк». Так получается кружка чая крепчайшей консистенции. Напиток этот горек и вяжет рот. Но несколько глотков жидкости сильно повышает тонус, расширяет сосуды: появляется почти такое же ощущение, как при опьянении. «Чифирь» содержит витамин «С» и помогает против цынги, но когда его пьют, то привыкание почти такое же, как к наркотикам. Он популярен не только у заключенных, его пьет и конвой, офицеры. Кто-то из зэков сочинил шуточный «Гимн чифиристов»:

По тайге мороз гуляет,

Пес конвойный где-то лает,

Вьется ноченька без сна,

Как колымская весна.

Ну-ка, милый землячок,

Завари-ка «первачок»,

По глоточку всем налей —

Сердцу станет веселей.

Ведь напиток наш «чифирь»

Чист, прозрачен, как эфир:

Кто не первый год сидит,

Это смело подтвердит.

Чифирь пили на Печоре,

Колыме и Беломоре,

И в Сиблаге, и в Карлаге,

И начальнички в ГУЛАГе.

И никто, брат, не видал,

Чтобы «дубаря» кто дал.

Так-то, милый землячок,

Подвари-ка «вторячок»!

Работа на кирпичном заводе была утомительной: все мы ослабли от долгого сидения в камерах без воздуха и физических упражнений. Но и после того, как мы втянулись в работу, она изнуряла, поскольку питание было очень плохим.

Возвращаясь вечером в камеры, мы долго лежали ничком, но потом все же принимались за занятия: у нас были учебники и нужные книги.

А ночью мы слушали... концерты соловьев. За забором тюрьмы был молодой лиственный лесок, посаженный, чтобы скрыть кладбища, и там ночами пели десятки, сотни соловьев. Эти певцы весны и любви всю ночь соревновались в руладах, а мы лежали без сна, думали...

А на нарах, а на нарах,

В явью явленных кошмарах

Каждый профиль запрокинут,

Каждый взгляд с высот низринут

В мир огромный, темный-темный...

Так писал об этом талантливый поэт Валентин Соколов, тоже прибывший к нам. Сидел он второй раз: неспокойная душа звала к борьбе.

Наша рутинная работа была нарушена особым происшествием: на глазах у нас двое ребят совершили побег «на рывок». Этот метод прост: бегут на глазах у конвоя, если есть шанс уйти в лес, вскочить в поезд, затеряться в толпе. Тут сговорились трое. Каждый вечер три человека выносили из рабочей зоны инструменты в склад за пределы лагеря, и их сопровождал лишь один надзиратель. Склад стоял метрах в пятидесяти от железнодорожного полотна, за которым почти сразу начинался лес, уходящий на сотни километров. Но один из троих был провокатором и предал товарищей. Выйдя за зону и дойдя до склада, двое ребят неожиданно бросились бежать, а третий, некий Аверин, лег на землю, а с вышек сразу открыли стрельбу из пулеметов заранее готовые и ждущие надзиратели. Мало того: по дороге «случайно» ехала закрытая машина «скорой помощи», из нее выскочили человек шесть офицеров с автоматами и тоже начали стрелять вслед храбрецам. Один был убит наповал, и труп притащили за ноги в зону, где мы стояли, сгрудившись молчаливой толпой. А второй — ушел! Под градом пуль трех пулеметов и шести автоматов. Но и его взяли в лесу спустя неделю: не так-то просто выйти из зоны, охраняемой КГБ. Я потом разговаривал с ним и услышал очень интересный рассказ. Сбившись вначале с верного направления, беглец пошел на север и через сутки вышел к асфальтированному шоссе, о котором никто из нас в Мордовии не слышал. Он лег в кустах, чтобы посмотреть, какое движение по этой дороге. Минуты через две мимо проехал патруль из трех солдат на мотоциклах, с пулеметами. Наблюдая дальше, он установил, что по шоссе такой патруль проезжает каждые десять минут. Спустя полчаса он увидел знакомые лица: шоссе было круговое. Все же он пересек полосу асфальта, но через час наткнулся на новое шоссе, и эта дорога была кольцевой, и ее контролировал конвой. Перейдя ее, беглец дошел до знаменитого на весь мир старинного русского монастыря, издревле славившегося святостью живших там подвижников: Саровской Обители. Но сейчас этот монастырь был обнесен запретзонами, вышками, освещен прожекторами. Арестант наш, конечно, постарался побыстрее оттуда уйти. Потом я расспрашивал местных жителей: что же там, в Саровской Обители? Все, что мне удалось узнать: зона эта охраняется специальным конвоем офицеров, не имеющим отношения к Дубровлагу, и туда никого не пускают. Специальные поезда, прибывающие на конечную станцию, обыскиваются на контрольном пункте, и в зону Обители их проводят не машинисты, а сами офицеры, они же и выводят состав. Тайна абсолютная.

Только в СССР и, может быть, еще в Китае возможно такое: неизвестные миру спецгорода, где десятки и сотни тысяч людей живут без права переписки. Это не заключенные, нет. Это — специалисты-ракетчики, сверхсекретные исследователи. И если есть такие города в пустынях Казахстана, на Урале, под Челябинском, на Воркуте, то что удивляться Саровской Обители, спрятанной в глухомани Мордовских лесов?! Что удивляться тому, что на островах Врангеля и Шмидта в Ледовитом океане, за полярным кругом живут и сейчас десятки тысяч похищенных из Европы людей, которым запрещено даже называть свое имя: у них клички! Упрощено все до предела: если имя начинается на букву «Ф», то к ней прибавляется «икс» и получается «Фикс» если «А», то «Акс», или «Алекс». И люди эти живут и работают на секретнейших объектах, отделенные запретзонами даже друг от друга. Велика сила надежды — все хотят выжить... Но умирают. Вот и попробуйте, люди Запада, найти своих «без вести пропавших» родственников; найти такого, как шведский дипломат Рауль Валенберг, которого в 1945 году советские агенты нагло увезли из Будапешта, или сотрудника и одного из руководителей Народно-Трудового Союза Александра Рудольфовича Трушновича: я слышал от человека, бывшего на этих островах и чудом вырвавшегося, что эти люди ходят там под кличками «Ракс» и «Акс»...

 *

Была у нас еще одна попытка побега: из ямы, где замешивали глину, ребята начали подкоп, но кто-то из блатных выдал их — явно, за чай.

Так пришла осень, приближался Йом Кипур. Выйдя однажды на прогулку, я увидел новичков. Но смотреть на них было страшно: их лбы, лица и даже шеи были исколоты татуированными надписями: «Смерть коммунистам!», «Раб Хрущева», «Раб КПСС», «Раб СССР». Наколки были сделаны плохо, и буквы расплывались синевой по лицам...

— Что это? — оторопело спрашивали мы.

— А это теперь у нас в бытовых лагерях делают многие, — пояснил один из блатных, — иногда целыми лагерями накалываются.

Один из татуированных с явной завистью сказал, обращаясь к Эдику:

— Вот бы мне твою лысину — я такое наколол бы!

Несмотря на ужас всего этого, мы рассмеялись. Среди прибывших был парень, с гордостью показавший сделанную на груди татуировку ракеты с надписью «На СССР», а на спине — плахи с топором и надпись «Для коммунистов».

Но один из новичков был без наколок, звали его Гриша Молдавский. Родом он был из Кишинева, еврей, отец его был кантором синагоги. На мой вопрос, знает ли он Кол Нидрей — молитву Йом Кипура, — Гриша ответил утвердительно.

— Так ты спой, ведь сегодня Йом Кипур!

— Прямо тут?.. — удивился Гриша.

 Да, обстановка была не синагогальная: ругались блатные, материлась охрана, кругом шумели.

— А ты не обращай внимания и пой как следует.

И Гриша запел... Раздались проникающие в душу звуки всемирно известной, своеобразной мелодии древней молитвы. Кто-то рядом с нами начал смеяться. Но мы оба стояли, закрыв глаза, у колючей проволоки, разделяющей наши дворики, и Гриша продолжал петь. Вначале он сбивался, но потом голос его окреп, и грустная мелодия покаяния понеслась над тюремными двориками. Шум постепенно затихал, все повернулись в нашу сторону; от тюремного здания подошли дежурные надзиратели: все слушали незнакомую надрывающую душу мелодию тысячелетней тоски изгнания.

Когда Гриша смолк, какой-то надзиратель спросил в наступившей тишине:

— Это чего он такое пел? — и добавил: — Хорошо пел!

Но не всегда прогулки проходили так тихо и спокойно: часто тут разыгрывались такие сцены, которые читателям могут показаться дикими и надуманными. Но в «четвертом измерении» бывает и не такое. Надо помнить, что с нами сидели воры, которые только недавно были переведены кагебешниками в разряд политзаключенных. Психика этих людей осталась без изменения. Прежде всего, им было скучно с «политиками», с «мужиками»: ни тебе в карты поиграть, ни тебе зарезать парочку «сук»... и ограбить никого нельзя, и поругаться всласть не с кем — «политики» все книжки читают. Вот и придумывали они приключения «на свой хобот»: то с надзирателем поругаются, благо он от них ничем внутренне не отличается; то вдруг начинают неорганизованный протест по малейшему пустяку. Например, один у нас на глазах во время прогулки начал иголкой с черной ниткой вышивать у себя на ноге слова «Раб СССР». Другой достал из каптерки висячий замок и умудрился, прорезав мошонку возле полового члена, вдеть туда дужку замка и, продев ее за колючую проволоку, закрыть замок.

Но все рекорды побил «Адмирал» — Николай Щербаков. О нем уже рассказывал в своей книге Анатолий Марченко, только не знаю, почему он пишет, что «Адмирал» отрезал себе одно ухо. Он при мне отрезал оба и бросил их в лицо начальству, предварительно сделав на них наколку: «Подарок XXII съезду КПСС». Причем, когда он резал левое ухо, то правой рукой сделал это мгновенно, а правое он отрезал так, что бритва пошла вкось, в шею; кровь била фонтаном во все стороны: он порезал крупные сосуды. Единственная помощь, оказанная этому несчастному, заключалась в том, что ему забинтовали голову, и лишь ночью, после того, как мы все обезумели от его крика и начали бить в двери, он получил снотворное. Спустя несколько месяцев, я спросил у Николая:

— Зачем ты все-таки это сделал?

И услышал в ответ:

— Вот кончу срок, выйду на свободу, и пусть тогда все видят, до чего нас в лагерях советская власть доводила, пусть понимают, что терпеть уже больше никаких сил не было!

Этот же «Адмирал», получивший кличку за то, что в дни советских праздников голосом радиодиктора читал на всю тюрьму пародийные «Приказы главнокомандующего и Адмирала ракетных войск» об уничтожении Советского Союза, — несколько раз вытворял такое, что мы только ахали. Однажды во время прогулки, выбрав момент, когда у калитки прогулочных двориков стояли оперуполномоченный и начальник режима, о чем-то беседовавшие с надзирателями, он пошел в уборную, прыгнул в полную выгребную яму и вылез оттуда весь в кале, кинулся к оперуполномоченному и — пока тот не успел сообразить, в чем дело, — крепко обнял его.

Такого дикого крика я не слышал никогда в жизни: злосчастный офицер — а он, надо сказать, заслужил это объятие — орал так, будто его резали. Он пытался высвободиться от Николая, и оба они упали, покатившись по земле. Офицеры и надзиратели кинулись на помощь, но, увидев, в чем дело, отшатнулись... А эти двое все катались по земле, и Николай хохотал во все горло. Неожиданно он отпустил свою жертву и кинулся на второго офицера. Тот бросился бежать, словно на него спустили бешеного льва. А «Адмирал» бежал за ним, срывая с себя куски кала и швыряя в спину убегающего. Мы катались со смеху. Загнав офицера на вахту, Николай кинулся на надзирателей, но и те пустились бежать врассыпную по зоне.

Крики, погоня, матерщина продолжались с полчаса. Наконец, надзиратели принесли вилы и начали ими загонять Николая в угол зоны. Увидев это, он побежал к колодцу, сел в бадью и прыгнул вниз. У колодезного сруба начались переговоры о сдаче. Наконец, Николай согласился вылезти, если ему принесут кружку чифиря. И надзиратель согласился, принес... После этого, вылезя из колодца, Коля пошел в рабочую зону, и его там мыли из пожарного шланга. Но и потом он не меньше месяца сидел в одиночке — пока не проветрился.