XIX. ВОССОЕДИНЕНИЕ

XIX. ВОССОЕДИНЕНИЕ

Официальное московское посольство, везшее постановление Земского собора и имевшее задачей торжественное приведение к присяге новых подданных, возглавлялось опытным дипломатом, боярином Василием Васильевичем Бутурлиным. С ним ехали окольничий Олферьев и думный дьяк Лопухин.

Посольство прибыло в Переяслав 31 декабря 1653 года. Хмельницкий еще оставался в Чигирине, где хоронил сына Тимофея. Московское посольство встретил переяславский полковник Тетеря.

Если Выговский сделался к этому времени правой рукой гетмана, то Тетерю с полным правом можно назвать его левой рукой. Он знал латинский, польский, церковно-славянский языки и вообще, по выражению современника, «обладал ученостью». Тетеря был крестником Хмельницкого (и шурином Выговского).

Тетеря являлся противником московской ориентации. Однако, зная, что вопрос уже предрешен, он держался очень политично: встретил гостей с почетом и произнес высокопарную приветственную речь.

6 января 1654 года прибыл в Переяслав Хмельницкий. Перед отъездом он устроил обед для пятидесяти выкупленных из плена поляков. На этом обеде он держал речь:

— Теперь, господа поляки, мне кажется, что мы уже навек разлучимся. Вы не будете наши, а мы — ваши. Этой потери вы себе никогда не сможете вознаградить. Вините самих себя за то, что вы, по вашему неблагоразумию, потеряли.

То была своего рода эпитафия польскому владычеству на Украине.

7 января приехал генеральный писарь Иван Выговский. В тот же день у гетмана состоялось закрытое совещание со старш?ной. Цель его заключалась, вероятно, в том, чтобы предотвратить неожиданности со стороны противников соединения.

Утром 8 января Выговский явился к Бутурлину и заявил:

— Была у гетмана тайная рада с начальными людьми. Все они под государеву высокую руку подклонились.

Однако вечное подданство страны новому государю должны были присудить не только гетман со старш?ной, но и весь народ.

В тот же день на площади перед гетманским домом собралось «великое множество» народа. Все полковые старш?ны и знатнейшие козаки прибыли «по зову Хмельницкого» в Переяслав. Народ расположился не только на площади, но и на крышах соседних домов и на деревьях.

В одиннадцать часов на устроенном возвышении появился гетман, одетый в парадные одежды и сопутствуемый ближайшими сподвижниками: Выговским, Тетерей, Лесницким, Самойлой Богдановым и другими[192].

В глубокой тишине Хмельницкий начал свою речь:

— Панове полковники, есаулы, сотники и все войско запорожское и все православные христиане! Ведомо вам всем, как нас бог освободил из рук врагов, гонящих церковь божию. Уже шесть лет живем мы в нашей земле без государя, в беспрестанных бранях и кровопролитиях с гонителями и врагами нашими, которые хотят искоренить церковь божию; даже имя русское не упоминалось в земле нашей. Это нам всем уже очень докучило, и видим, что нельзя нам жить более без царя. Поэтому мы собрали ныне раду, явную всему народу, чтобы вы с нами вместе избрали себе государя, которого захотите из четырех. Первый царь — турецкий, который многократно призывал нас под свою власть; второй — хан крымский; третий — король польский, который, если мы того пожелаем, и теперь еще нас может принять в прежнюю ласку; четвертый — православный государь Алексей Михайлович, самодержец всей России, которого мы уже шесть лет беспрестанно умоляем. Избирайте, которого хотите.

Турецкий царь — басурманин. Всем вам ведомо, какую беду терпят братья наши, православные христиане, греки. Крымский хан тоже басурманин; мы по нужде свели с ним дружбу, но приняли от этого нестерпимые беды. О том, какое нещадное пролитие крови христианской, какое пленение нам было у польских панов, не надобно вам и сказывать.

А православный великий государь одного с нами благочестия. Сжалившись над шестилетними нашими молениями, он склонил к нам теперь свое царское сердце и прислал к нам со своей милостью великих ближних людей. Возлюбим его с усердием: мы не найдем лучшего пристанища, чем его высокие руки.

А если кто с нами не согласен, пусть идет теперь, куда хочет, — вольная дорога.[193]

Хмельницкий умолк, и в ответ ему раздался  тысячеголосый крик:

— Волим под царя православного! Лучше нам умереть под его крепкой рукой в нашей благочестивой вере, чем достаться поганину!

Полковник Тетеря начал ходить по кругу и спрашивал на все стороны:

— Все ли так соизволяете?

— Все единодушно, — отвечали ему. Тогда Богдан громко провозгласил:

— Будь так! И пусть укрепит нас бог под царскою крепкою рукою.

Приведенная здесь картина этой исторической рады рисуется почти одинаково во всех источниках. Видимо, решение о переходе в московское подданство было принято действительно единодушно; те, кто не сочувствовал ему, предпочли промолчать: либо не надеясь на успех, либо сознавая, что лучшего выхода страна не имеет.

«Но недаром Украина и Россия долго жили отдельной жизнью и под противоположными влияниями, — писал историк Г. Карпов. — Вследствие этого в момент соединения у представителей их сложились такие воззрения, что о многих предметах они думали совершенно различно. Часто оказывалось, что, сходясь в общем, одна сторона в частностях не совсем ясно понимала, чего домогалась другая».

Это различие воззрений сказалось немедленно, буквально через час после торжественного постановления.

По окончании рады гетман сел с послами в карету и поехал в соборную церковь. На паперти его встретило переяславское и прибывшее московское духовенство. Все вошли в храм, и казанский архимандрит Прохор приготовился начать церемонию присяги, как вдруг Хмельницкий остановил его. Обратившись к Бутурлину, он сказал:

— Тебе, боярин, с товарищи следует сперва учинить веру[194] за государя, что ему нас польскому королю не выдавать и вольностей наших не нарушать: кто в каком чине был наперед сего и какие имел маетности, тому бы всему быть попрежнему.

— Того в Московском государстве николи не бывало и впредь не будет, чтобы за государя веру чинить, — возразил Бутурлин. — Тебе, гетману, и говорить о том непристойно. А вы как начали государю служить, то и присягали бы без всякого сомнения: государь вас защищать будет, а вольностей да имений ваших не отнимет.

Отказ Бутурлина принести присягу произвел сильное замешательство. Хмельницкий заявил, что он должен посоветоваться со старш?ной, и вышел из церкви.

Через некоторое время Тетеря и Лесницкий возвратились к ожидавшим в церкви послам и возобновили уговоры дать требуемую от них присягу.

— Польские короли подданным своим всегда присягают, — увещевали они Бутурлина.

— Что польские короли подданным своим всегда присягают, то этого ставить в образец не годится, — отвечал тот: — они не самодержцы, да и никогда присяги своей не выполняют. А государское слово переменено не бывает. Присланы мы к вам с царской милостью, по вашему челобитию. И вам надлежит служить государю, а если кто-нибудь станет к такому великому делу непристойные речи говорить, то унимать его.

Спор затягивался. Каждая сторона понимала, что исход его важен не сам по себе, а своим «символическим» значением: требуя двусторонней присяги, Хмельницкий подчеркивал как бы равноправность договаривающихся; Бутурлин же ставил Украину сразу в подчиненное положение.

В конце концов московские послы одержали верх. Гетман со всеми людьми вернулся в церковь и заявил, что «они во всем полагаются на государеву милость». После этого он сам и старш?ны присягнули царю от имени всей Украины в вечном подданстве. Слова присяги многие произносили со слезами. После присяги московский дьякон Алексей выкликал с амвона многолетие государю.

Бутурлин передал Хмельницкому царские подарки: знамя, булаву и одежды. Были розданы подарки и старш?нам; целый день козаки и переяславские жители присягали в верности московскому государю. Имя каждого, принесшего присягу, записывалось в росписных книгах.

Вслед за тем послы отправили стольников и стряпчих отбирать присягу в разных городах Украины[195], а сами поехали с этой целью в три крупнейших города: Киев, Нежин и Чернигов. Всюду их встречали с почетом и охотно давали присягу. Только киевское духовенство, во главе с митрополитом Сильвестром Коссовым, под разными предлогами уклонилось от присяги. Да еще в Запорожской Сечи присягу отобрать не удалось, хотя кошевой совет и высказался за соединение.

В последних числах января московское посольство выехало обратно в Москву. Тремя неделями позже двинулось туда же и украинское посольство. Оно везло челобитье к царю о козацких нуждах. Иначе говоря, цель его сводилась к ратификации договорных статей об условиях соединения.

Переговоры об условиях соединения начались, собственно, тотчас после переяславской рады. До отъезда своего из Переяслава послы имели ряд бесед с гетманом и со старш?нами, и там-то впервые были поставлены и в общих чертах обсуждены многие «деликатные» вопросы.

Беседы эти имели две отличительные черты. Прежде всего это уже не были переговоры в смысле свободного соглашения двух разных сторон, — они носили форму челобитья, обращенного к представителям власти. Во-вторых, речь в них шла о таких предметах, которых дотоле руководители Украины совершенно не касались.

Несомненно, что в момент соединения обе стороны были недостаточно осведомлены друг о друге. Несомненно и то, что, желая поскорее достигнуть конечной цели переговоров, обе стороны, особенно Украина, умышленно не все договаривали, о многом вовсе умалчивали. И вот теперь, когда соединение двух государств стало совершившимся фактом, предстояло в первый раз коснуться многих скользких пунктов.

Через день после рады, 10 января, Хмельницкий в сопровождение старш?ны прибыл к Бутурлину. Первое его ходатайство сводилось к сохранению в Украине ее сословного строя, к недопущению социальных изменений.

— Пусть государь пожалует, чтобы кто в каком чине был, в том же и оставался: шляхтич был бы шляхтичем, козак — козаком, мещанин — мещанином.

Послы обещали, что эта просьба будет государем удовлетворена.

— Бьем челом государю, — продолжал гетман: — велел бы у нас учинить войска запорожского шестьдесят тысяч человек.

Богдан назвал максимальное число реестровых козаков, о котором мечтали в эпоху польской власти. Послы отнеслись благосклонно к этой просьбе, но указали, что все зависит от решения царя.

Потом Хмельницкий, а вслед за ним и Выговский заявили, что надеются на признание за ними прав на поместья, которыми они ныне владеют.

Послы во всем обнадеживали их, но не давали никаких определенных гарантий. Выговский и Самойла Богданов специально приезжали на другой день, прося дать им хоть «письмо за своими руками, что вольностям, правам и маетностям нашим быть попрежнему». Но Бутурлина было невозможно сдвинуть с его позиции.

— То дело нестаточное, — твердил он, — чтобы нам дать вам письмо; да и вам о том говорить непристойно. Государь вольностей и прав ваших не отнимает. Вы же говорили, что хотите послать к государю бить челом о своих делах.

Тем переяславские переговоры и закончились. Никаких формальных обязательств московские послы не дали. Надо было обращаться за этим непосредственно в Москву[196].

При дворе Алексея Михайловича ждали, что во главе столь важного посольства, которому предстоит обсудить условия соединения двух народов, приедет сам гетман. Его даже прямо приглашали приехать «видеть царского величества пресветлые очи». Но Хмельницкий не поехал. Когда в апреле в Москву отправился с поручением Горкуша, в данном ему наказе было сказано: «Буде учнут говорить: для чего гетман до государя не ехал? — отвечать: нельзя, потому что вся Украина ни во что б пошла».

В Москве, однако, порешили не обострять сразу отношений с гетманом, чей самолюбивый нрав там знали хорошо. Алексей Михайлович известил его: «И нам бы великому государю в том на тебя, что ты нашего царского величества очей не видел, нашего государского гневу не положить»[197].

Возглавляли делегацию Самойла Богданов (Зарудный) и Павел Тетеря. С ними ехали гетманский пасынок Кондрат Якимович, Кирилович, Гапонович, Харитонович и толмач, затем духовные лица, слуги, конвой и т. п.

Московское правительство готовило украинским послам почетную встречу. Калужский воевода получил приказ: «Как те посланники приедут в Калугу, и ты бы в то время велел выехать за город служилым людям, человекам 20 или 30, будто для гульбы, в цветном платье и на добрых лошадях; и как съедутся с посланниками, то велел бы спросить их от себя о здоровьи; а как поедут в город, и в то время по улицам, где посланникам итти, было б людно и стройно».

Вообще в Москве не хотели ударить лицом в грязь перед новыми подданными. Было приказано починить на старом денежном дворе заборы и ворота, а на хоромах кровли, потому что «там стоять запорожским посланникам».

13 марта посольство было милостиво принято государем, передало ему личное письмо гетмана и его дар — серого аргамака — и в тот же день приступило к переговорам. Ведение переговоров царь поручил Бутурлину, князю Алексею Трубецкому, окольничьему Головину и думному дьяку Алмазу Иванову.

***

Московское правительство сразу удовлетворило все требования, точнее просьбы козацкой старш?ны, внеся только в отдельных случаях незначительные изменения. Лишь в одном пункте последовал отказ: правительство, соглашаясь на реестр в 60 тысяч человек, отказывалось платить всем реестровым жалованье. В переговорах с Бутурлиным гетман и старш?ны не настаивали на этом пункте, но теперь украинское посольство проявило исключительную настойчивость. Оно трижды возобновляло ходатайство перед царем, мотивируя тем, что доходов и податей, которые соберут на Украине, не только хватит на жалованье реестровому войску, но еще останется излишек для московской казны. В конце концов московское правительство удовлетворило и эту просьбу: всем реестровым — рядовым козакам было положено жалованье по 30 польских злотых в год.

Таким образом, договорные статьи о соединении почти во всем отвечали желаниям козацкого руководства. Тем не менее они получили в Москве другую редакцию: из них было устранено все, что носило характер требований. Еще когда составлялся Зборовский договор, разбитое козаками польское правительство облекло продиктованные ему условия в форме королевского «привилия». Тем более не могло допустить иной редакции московское правительство.

Соединение Украины с Россией было оформлено двумя документами: «Жалованной грамотой» и «Статьями, постановленными в Москве с посланцами гетмана Хмельницкого».

«Жалованная грамота» датирована 27 марта 1654 года. К ней приложены «Статьи», в которых конкретизируются условия соединения. Конечно, в этих статьях далеко не полно были отражены все нуждавшиеся в уточнении вопросы. Попрежнему обе стороны избегали ставить точки над «и», поручая времени полностью разобраться в некоторых сомнениях. Но основные моменты, волновавшие козачество, получили здесь свое разрешение. Содержание «Статей» вкратце таково:

1. Козаки подсудны только своему суду: где три человека козаков, то два третьего судят.

2. В случае смерти гетмана козаки сами выбирают ему преемника. Новому гетману надлежит лично съездить в Москву, где государь даст ему булаву и грамоту на гетманство.

3. За козаками и их вдовами закрепляются те участки, которыми они ныне владеют.

4. Из собираемых на Украине податей выплачивать ежегодное жалованье реестровым козакам (при шестидесятитысячном реестре): рядовым козакам по 30 польских злотых, сотникам — по 100, судьям войсковым — по 300 и т. д.

5. В духовные права украинской церкви патриарх вмешиваться не будет.

6. Гетман не должен сноситься помимо Москвы с Польшей и Турцией. Он может принимать послов других государств «о добрых делах», извещая московское правительсгво о происходивших переговорах.

7 Сбор податей производится украинскими выборными людьми; собранные деньги передаются присланным из Москвы приказным, которые могут контролировать правильность действий сборщика.

8. За жителями Украины сохраняются те права и вольности, которые они раньше имели: козак останется козаком, а пашенный крестьянин будет «должность обыклую» отдавать.

9. На булаву гетманскую дается староство Чигиринское и сверх того тысяча золотых червонцев.

Таковы в общих чертах те условия, на которых произошло соединение Украины с Россией.

Оценивая эти условия, надо отметить, что они были гораздо выгоднее для Украины, чем даже пресловутый Зборовский договор, вызывавший такие яростные нападки со стороны польских шляхтичей. Стране обеспечивались те права и имущества, которые она завоевала себе после 1648 года: выборное чиновничество в войске и в городах, численность реестра на жалованье в 60 тысяч человек, свой суд, право собственности на земельные участки, право вести сношения с иностранными государствами (кроме Турции и Польши) и т. п. Существенное значение имело то, что Украина включилась в централизованное государство, имевшее возможность защитить ее от турецко-татарских нападений. Уничтожался религиозный гнет. На несколько десятилетий был уничтожен и национальный гнет; когда же он возобновился, то был значительно менее жестоким, чем во времена панского владычества. В значительной мере облегчались крепостные повинности крестьян. Кроме того, на практике Хмельницкий с первых же дней стал нарушать эти условия и фактически добился еще гораздо более удобного для себя положения. Во весь период его гетманства реестровые списки так и не были составлены. «Той росписи на 60 тысяч человек учинить никакими мерами нельзя, — заявила вскоре козацкая старш?на московскому посланцу Протасьеву, — как война минется, тогда реестр сделаем». Число реестровых осталось, по существу, неограниченным; сам гетман определял его свыше чем в 100 тысяч человек.

Договорные статьи нарушались и во многих других пунктах. Суммы, поступавшие от сбора податей, оставались фактически в распоряжении гетмана, — в Москву почти ничего из них не передавалось. Еще меньше соблюдался договор в области иностранных сношений Украины: Хмельницкий вел переговоры и заключал союзы, как будто никакой Москвы и не существует, и хотя там неоднократно выражали недовольство по этому поводу, дело от этого не менялось.

Соединение с Московской Русью не было для Украины абсолютным благом. Царское правительство, превратившее Россию в тюрьму народов, искусственно задерживало хозяйственное и культурное развитие Украины. К тому же это правительство и не умело использовать огромные естественные и людские ресурсы обширной империи.

Но, не будучи благом в прямом смысле этого слова, соединение было для Украины исторически прогрессивно, — оно являлось для нее, чересчур слабой, чтобы вести самостоятельное существование, лучшим выходом из положения, в котором она очутилась. И недаром именно тогда в ней пышно расцвела культура: появилось много пьес, поэтических произведений, были созданы летописи Величко, Грабянки, Самовидца, народные думы и т. п.

Но как бы ни были благоприятны условия соединения Украины с Москвой, как бы снисходительно ни смотрело московское правительство на независимое поведение гетмана, факт оставался фактом: Украина сделалась частью Московского государства, пускай планетой в созвездии других присоединенных земель, но все же она соединилась не на федеративных началах, а отдалась в подданство.

Насколько твердо и ясно намечали московские деятели контуры будущих взаимоотношений Московского государства с Украиной, настолько неопределенны были их представления о внутреннем строе этой страны. По словам В. Ключевского, в Москве смотрели на присоединение Украины с точки зрения своей традиционной политики как на продолжение территориального собирания Русской земли, как на отторжение от враждебной Польши обширной области, заселенной русскими людьми. Но московские бояре плохо понимали внутренние общественные отношения Украины и к тому же уделяли им мало внимания. Там не понимали ни розни козацкой старш?ны с рядовым козачеством, ни своеобразного положения козачества среди других сословий, ни настроений самого многочисленного украинского класса — крестьянства.

Совершенно естественно поэтому, что, идя вслед за послами Хмельницкого, московское правительство оставило на Украине в момент соединения весь прежний социальный уклад.

Но жизнь и здесь опрокинула букву договорных статей: каковы бы ни были расчеты козацкой верхушки, торопившейся добиться в Москве подтверждения и расширения своих прав, эта верхушка просчиталась. Широкие массы вовсе не были намерены подставлять шею под «обыклые» повинности. Они не желали делать этого, когда Украина входила в польскую систему, а тем более теперь, при переходе в московское подданство.

Крестьяне оставались в прежнем крепостном положении — они обязывались уплачивать барщину и нести оброк украинской шляхте. Но тем не менее присоединение к Москве имело и для них прогрессивное значение. Прежде всего они избавлялись от национального гнета (в вопросах религии, языка и культуры), тем самым они избавлялись от одной из важнейших предпосылок политического гнета. Правда, украинский народ очень скоро почувствовал великодержавный гнет царизма, но он все же никогда не достигал такого ожесточения, как во времена польского владычества.

Что касается экономического и социального угнетения, то, хотя оно и оставалось, власть украинских старш?н была, особенно на первых порах, значительно менее обременительной и тяжкой, чем власть польских панов.

Крепостнические порядки на Украине окончательно сложились лишь к концу XVIII века (в то время как на территории, оставшейся за Польшей — Галичина и др., — эти порядки приняли после 1654 года еще более тяжелую форму). К тому же даже в XVIII веке, когда положение масс значительно ухудшилось под бременем русских и украинских помещиков, оно было все же гораздо менее тяжелым, чем во времена польского владычества: барщина в России составляла обычно три дня, а в 1701 году на Левобережной Украине была официально установлена даже двухдневная барщина, между тем как панщина в польских поместьях достигала шести дней, а пять дней являлись нормой. Кроме того, — и это очень показательно для социально-политических сдвигов, происшедших в положении бывших «хлопов», — крестьянство очень свободно трактовало свои повинности к украинским помещикам и в nepвoe время выполняло их лишь в меру собственного согласия. Характерно в этом отношении заявление Павла Тетери, сделанное в 1657 году. Он привез очередное ходатайство Выговского о пожаловании новых земель; в посольском приказе указали, что Выговский получил уже крупные поместья. На это Тетеря возразил:

— Хотя государь Выговского и братью его пожаловал, только они ничем тем не владеют, опасаясь от войска запорожского.

Вслед за тем Тетеря убедительно просил:

— Чтобы царское величество в войско ни про что про то, кем кто от его царского величества пожалован, объявляти не велел, потому что про то и гетман не ведал; а только де в войске про то сведают, что Выговский с товарищи упросили себе у государя такие великие маетности, и их де всех тотчас побьют, а учнут говорить: они де всем войском царскому величеству служили, а маетности выпросил себе один писарь с товарищи.

Словом, по заключению Тетери, «в войске запорожском владеть им ничем нельзя».

Из этого видно, что в первый момент после соединения козацкая верхушка, мечтавшая о возрождении в стране шляхетского сословия со всеми его привилегиями, оказалась в очень странном положении. Формально она приобретала шляхетские права на имения, но фактически не пользовалась этими правами, опасаясь взрыва возмущения в массах.

Выше отмечалось, что реестр в 60 тысяч на деле не соблюдался, реестровых козаков насчитывалось более 100 тысяч. Их-то и опасались новые помещики.

Старш?ны предпочитали прятать получаемые в Москве грамоты на поместья в ларцы, и население деревень и городов продолжало мирно жить, даже не подозревая, что над ними появился новый хозяин.

Польское правительство тотчас поддержало бы претензии помещиков, вооруженной рукой помогло бы им осуществить «ввод во владение». Москва же не вмешивалась в эти дела: отчасти потому, что на первых порах вообще предпочитала не касаться неясного ей внутреннего уклада Украины, отчасти же потому, что не хотела возбуждать недовольство в украинских низах. Сколько бы привилегий ни получали старш?ны и духовенство, они были в некотором отношении менее надежными подданными, чем крестьяне и мещане, всегда тяготевшие к Москве и добившиеся в результате соединения если не формального, то фактического улучшения своего положения. Поэтому правительство соблюдало нейтралитет, а без его поддержки права новых помещиков часто оставались на бумаге.

Что касается мещанства, то оно оказалось в большой выгоде благодаря тому, что города получили самоуправление, были уничтожены привилегии иностранным купцам, уничтожены чинимые шляхтой препоны к развитию ремесел и пр.

Наконец, было еще одно обстоятельство, заставлявшее широкие массы ценить соединение с Москвой: теперь они не должны были так опасаться вечных губительных набегов татар.

Татары были страшны и в качестве врага и в качестве союзника. Теперь же отпала надобность поддерживать с ними союз, а их набеги козаки, вкупе с московской ратью, легко могли отразить.

По всем этим причинам широкие массы украинского народа положительно отнеслись к соединению с Москвой. В народном творчестве осталось много песен, подтверждающих это. Вот одна из них:

Ой служив же я, служив пану католику,

А тепер ему служити не стану до віку.

Ой служив же я, служив пану бусурману,

А тепер служити стану восточному царю.

Ходить ляшок по риночку, шабельку виймае,

Козак ляха не боиться — шапки не знімае.

Ось ляшок до канчука, а козак до дрюка.

От тут тобі, вражий сину, з душею розлука.

Другая песня коротко, но выразительно свидетельствует о том же:

Та немае лучче, та немае краще, як в нас на Вкраині,

Та немае ляха, та немае пана, не буде изміни.

Известие о том, что Украина приняла московское подданство, стала частью Московского государства, взволновало всю Европу. Австрийский император и турецкий султан писали Хмельницкому, грозя ему, если он не отложит соединения с Москвой: «…тако купно ратовати, яко и памяти козацкой не остатися». Шведский король выбивался из сил, представляя все новые аргументы против соединения. Но особенно яростно возражали Польша и Крым.

23 февраля 1654 года король Ян-Казимир издал обращение «всем вопче и всякому особою, кому о том ведати подлежит», в котором, брызжа слюною, сообщал о поступке «злослового изменника Хмельницкого» и призывал население не подчиняться решению Переяславской рады.

«Верные нам милые, — взывал король, — много меж вами постоянных в вере и послушании нам… Для того, по обыклой нашей к подданным ласковости, оберегаем вас, чтоб есте загодя образумились и в природном нашем и всей Речи Посполитой жили подданстве и нам с тем, покаместа войска наши не наступят, тотчас отозвались, а мы, как всех к ласке нашей и к заступлению принять хочем та и их при давних правах и вольностях держати обещаем»[198].

Однако «верные милые» были сыты по горло «давними правами и вольностями», и умильный универсал Яна-Казимира остался гласом вопиющего в пустыне.

Крымский хан не обращался непосредственно к украинскому населению, зная, вероятно, какую репутацию он там имеет. Зато он оказал самый решительный нажим на Хмельницкого.

В «Материалах Посольского приказа», хранящихся в рукописных фондах Украинской академии наук, имеется очень любопытное собрание документов, озаглавленное «Кримски справи». Многие из этих документов рисуют старания крымского правительства воздействовать на Хмельницкого и расстроить его соглашение с Москвой.

Вот, например, донесение московских послов в Бахчисарае Ладыженского и Рогаркова от 19 марта 1654 года. Послы сообщают, что в этот день у хана были козацкие представители: «А говорили ему, что гетман их Богдан Хмельницкой со всем запорожским войском под государевою высокою рукою и крест ему, великому государю, целовал. И он де, царь (т. е. хан. — К. О.), тех черкасских посланцев, осердясь, хотел их казнить смертью. И черкасские де посланцы, не убоясь смертной казни, приказали к нему, что они присланы люди худы и казнить их не за што. И тем запорожского войска к себе не возвратить, а будет де надумаешь пойтить на Московское государство войной, и тебя де царя с татары запорожские черкасы за Перекопю встретят и совсем не честью воротят».

Уже из этого донесения видно, с какой решительностью и твердостью отклонял Хмельницкий всякие попытки подорвать его унию с Москвой.

Еще ярче это проявилось в донесении тех же послов от 29 апреля 1654 года. Послы извещают, что Хмельницкий прислал к хану гонца — полковника Семена Свиченко. Гонец заявил хану, что, по слухам, тот готовит поход на Московское государство. Если это случится, сказал Свиченко хану, «и твоя де царева дружба з гетманом и со всем запорожским войском нарушитца. И обещал се де гетман Богдан Хмельницкий с своим войском тебя, царя, встретить за Перекопю».

Далее послы продолжают, излагая речь Свиченко: «А иных своих ратных людей хочет он, Богдан Хмельницкий, отпустить судами Непром и морем под Крым. А в другую сторону, по его ж, Богданову, совету, донские козаки Азовским морем пойдут под Крым. Же и тебе де царю (то есть хану. — К. О.) вряд и себя оберегать. И Ислам де Гирей, цар, осердясь на него, полковника, встал сам с своего места, ударил его, полковника, по щеке».

Итак, Хмельницкий без обиняков предупреждал крымского хана, что попытка напасть на Московское государство навлечет на Крым смертельную опасность, причем главную роль в ответном ударе он предназначал запорожским и донским козакам.

Ислам-Гирей, повидимому, вполне оценил серьезность этого предупреждения. Не рассчитывая более на то, что ему удастся запугать козацкого полковника, он решил действовать иным методом. Вечером он конфиденциально, с глазу на глаз, беседовал со Свиченко. Содержание беседы тотчас стало известно московским посланникам. Хан корил украинский народ за «измену дружбе». На это Семен Свиченко ответил:

— Какая твоя царева дружба и совет? Приходил ты к нам на помощь против польского короля, но интересовался больше всего польскими и украинскими полонянками. Набрал ты себе полону, разбогател, а помощи нам никакой не учинил.

Ни мытьем, ни катаньем хану не удалось добиться ничего.

Показательный в этом смысле диалог произошел в марте 1654 года, когда украинские послы прибыли в Москву с договорными статьями. Бояре заявили им:

— Скажите гетману, что указал государь быть с собою в походе двум полковникам — нежинскому, Ивану Золотаренко, да тебе, Павлу Тетере. А скольким человекам козакам с ними быть, и о том государев указ будет вперед.

— Мы о том гетману скажем, — ответили послы и с очень правдоподобной искренностью добавили — а на его, государеву, службу мы рады.