IX. ПЛАМЯ

IX. ПЛАМЯ

«И так народ посполитий на Украине, послишавши о знесенню войск коронних и гетманов, зараз почали ся купити в полки, не только тие, которие козаками бывали, але кто и негди козацтва не знал»[81].

В этих словах летописца хорошо передано настроение, охватившее все коренное население Украины. Собираться в «купы» — небольшие отряды — и мстить за все унижения — к этому стремился теперь стар и млад. Во главе такой купы становились обычно местные представители власти: войты, от?маны, иногда мелкопоместные православные дворяне (околичная шляхта). Это делалось часто по настоянию масс, в глазах которых подобное руководство придавало движению вид законности. Отказаться, если кто из них и хотел бы, не решались — из боязни быть убитым. Впрочем, нередко уже в этот начальный период восстания во главе куп становился простой козак, или «хлоп».

Деятельность таких отрядов развивалась на незначительной территории — одно-два села. Истребляли шляхту и старост, начисто грабили и жгли их именья; заодно доставалось и крестьянам, оставшимся верными помещику и не желавшим примкнуть к движению.

Внутренняя логика народного восстания не оставляла никому возможности соблюдать нейтралитет, держаться в стороне от быстро развертывающихся событий. «В это время, — повествует летописец, — большая скорбь и поруганье были значным людям всякого сословия от посполитых людей, а особенно от голытьбы, так что хотя бы иной значный человек и не хотел вступать в это козацкое войско, ему все же приходилось делать это ради того, чтобы избавиться от посмеяния и нестерпимых бед в виде побоев и чрезмерных требований кормов и напитков, вследствие чего и эти люди должны были приставать в войско к козачеству».

Но подавляющее большинство жителей примыкало, конечно, к восстанию не страха ради, а вследствие искренней ненависти к притеснителям. Хмельницкий проявил дарования крупного военного деятеля. Испытывая острый недостаток в грамотных людях, он все же сумел наладить организацию прибывающих: их записывали в козаки, объединяли в сотни и полки, находили начальников и посылали в определенные районы.

Отряд под начальством Ганжи был послан к Тульчину; туда же направлен отряд Остапа. Кривонос отравился под Махновцы, Гладкий — на Полесье, Голота — в Белоруссию, Гайгура и Вовгура — под Киев. Каждый из этих отрядов обладал полной инициативой и самостоятельностью; в то же время Богдан координировал их действия.

Однако далеко не все повстанцы шли в армию Хмельницкого. Очень многие предпочитали партизанить на свой страх и риск. Несколько куп объединялось между собою, образовывало более или менее крупный отряд — так называемый загон и предпринимало опустошительный рейд по округе.

К такому загону примазывались иногда темные личности, стремившиеся не столько сражаться с поляками, сколько пограбить население занятых территорий. В бою предводителям загонов удавалось поддерживать дисциплину, но в остальное время они не могли, а иногда и не хотели контролировать поведение повстанцев.

Войско Хмельницкого также не представляло собою регулярной армии. Однако в нем был твердый костяк из привыкших к дисциплине козаков, были авторитетные полковники, была сильная направляющая воля самого Богдана, умевшего среди событий текущего дня не терять перспективы.

В партизанских же загонах, борьба которых носила местный характер, было много героизма, но овеянного губительным дыханием анархии. Оттого разумное и целесообразное переплеталось с ненужным и нелепым; храбрость переходила в отчаянность, суровость — в лютость.

Вот как описывает Н. И. Костомаров деятельность таких партизанских отрядов: «Обыкновенно, как скоро козацкий загон появлялся в панском местечке или селе, подданные принимали гостей, как избавителей, соединялись с ними и устремлялись на палац или двор своего владельца… сожигали панское жилье, а имущество разделяли с крестьянами, вознаграждая их за долговременные поборы и панщину. Соседние дворяне, едва услышали о корсунском поражении, складывали поспешно на возы свое имущество и бежали с однеми душами, по выражению современного дневника, из Руси в Польшу, покинув свои замки и укрепленные дворы. Но не часто удавалось такое бегство: «каждый хлоп — нам неприятель, каждое русское местечко и селение — гнездо врагов», говорит дворянин-современник; на каждой тропинке готовы были встретить беглецов недобрые гости с булатными, обоюдоострыми саблями или с дубинами… Случалось и так, что в то время, когда козаки лежали мертвецки пьяными, в разоренный замок или местечко вбегали дворяне с вооруженными толпами и, в свою очередь, терзали их.

…Ненависть ко всему польскому простиралась до того, что гибли православные ремесленники и торговцы за то единственно, что, следуя тогдашнему обычаю, носили польское платье или закидывали на польский лад в речах. «Не один молодой франтик, — говорит летописец, — который подбривал голову и отпускал наверху головы чуприну, заплатил жизнью за свое щегольство».

То обстоятельство, что данное восстание ознаменовалось особенными жестокостями, обусловлено глубокими историческими причинами.

Прежде всего сказалась вековая ненависть украинского народа к его поработителям. Вряд ли какой-нибудь другой народ в Европе испытывал в то время такой двойной гнет — национальный и социальный, — как народ Украины. Не было, кажется, мук, которых не узнал бы он под владычеством польских панов. Это, конечно, не могло не отразиться на ходе событий, когда столь долго подавляемые силы восстания нашли, наконец, себе выход.

Затем сказалось и то, что борьба протекала крайне напряженно: успех клонился поочередно то на одну, то на другую сторону. При этом, когда верх одерживали паны, они учиняли столь ужасную и свирепую расправу, в сравнении с которой бледнеют все действия, творившиеся восставшими. Там, где господствовал лозунг «Смерть за смерть», естественно возник и лозунг «Пытка за пытку».

Жестокости, о которых повествуют современные летописцы, творило, по преимуществу, не войско Хмельницкого в собственном смысле слова, а партизанские купы и загоны. Важно провести четкую грань между действиями таких загонов и основной армии Хмельницкого. Это опровергает преувеличенные обобщения, делавшиеся некоторыми, особенно польскими историками.

Из этого, понятно, не следует, что основное ядро народной армии — козаки Хмельницкого совершали восстание, так сказать, в белых перчатках. Но здесь жестокость, обусловленная всем течением событий, предшествовавших и сопровождавших восстание, умерялась наличием дисциплины, присутствием ряда людей, в первую очередь самого Богдана Хмельницкого, не одобрявших бесцельного пролития крови. Не то было в загонах и купах: там часто некому было умерить, ввести в русло ярость исстрадавшихся масс.

Однако при всех ненужных жестокостях деятельность партизанских загонов имела весьма положительное значение, поскольку она способствовала очищению Украины от польской шляхты.

Начальниками наиболее крупных загонов были: в районе Литвы и Припяти — полковник Богун; в Белоруссии — Небаба, Кривошапка и Хвесько; в Подолии — Ганжа, Половьян и Морозенко; в Галичина — генеральный обозный Носач и полковник Дорошенко; в районах Киева и Слуцка — Кривонос, Шаблюка, Гайгура и Вовгура; в Черниговщине и Полесье — Буйнос, Гладкий и Худорбай. Все они держали связь с главными силами Хмельницкого.

Народное восстание всегда выдвигает талантливых полководцев. Так было и на этот раз. Не один из перечисленных от?манов отличился в битвах с драгунами и наемными рейтарами. Однако самыми даровитыми, самыми изобретательными в нападении и защите были полковники Максим Кривонос и Иван Богун.

Кривонос был подлинным крестьянским вождем. Мы не знаем, насколько отчётливо представлял он себе задачи восстания. Но вследствие своей кровной связи с крестьянскими низами он с первых же дней жаждал гораздо более глубоких социальных перемен, чем Хмельницкий, озабоченный в этот период главным образом нуждами козачества. Вместе с тем Кривонос являлся и самым непримиримым, самым беспощадным врагом панов и всего, что было связано с панщиной. В народе он имел репутацию «характерника», то есть заговоренного от пуль. Бесстрашие сочеталось в нем с неукротимой энергией.

Для иллюстрации его образа действий достаточно описать осаду Бара. В стенах этого города собралось много шляхетских семейств; первый приступ кривоносовского загона был отбит «с великою потерею людей с обеих сторон». Тогда Кривонос приказал набросать в ров побольше мокрого сена и зажечь его. Густой дым окутал часть городских стен; несколько имевшихся у козаков пушек открыли стрельбу по тем же стенам. Защитники Бара были убеждены, что здесь ведется генеральный штурм, и почти все собрались для обороны этого участка. Между тем козаки незаметно приблизились к другой стене и внезапным, стремительным натиском овладели ею. Город был взят и подвергся страшному разрушению.

«…А козаки за ляхами пошли и места, где ся боронили, поплюндровали… Кривонос из ыншимы, полковниками Немиров, Животов, Махновку, Бердичев (попустошили)… В Полоном, в Константинове — Старом кровью реки плынули»[82].

Так скупыми штрихами описывает один летописцев происходившие события.

Народные толпы яростно штурмовали панские замки, мстя за свои обиды, не жалея ни своей, ни чужой крови. Шляхтичи бросали на произвол судьбы именья и увозили свои семьи в Варшаву и в Краков. Кто был победнее, часто не успевал бежать. По образному выражению Натана Гановера, «если пламя охватило кедры, то что станет с приземистым мхом?»

Эти события разыгрывались в условиях жестокого голода.

Летописец сообщает: «Того ж року и неврожай был, бо на весне три месяцы дожду не было. Але ярина добра была, и тым же ся толко люде и ратовали».

Трехмесячная засуха и прилет саранчи вызвали этот голод.

И тут в зловещую симфонию криков ярости, воплей убиваемых и стонов голодных вплелся еще один грозный звук: военная труба Иеремии Вишневецкого.

***

Остатки разбитых польских армий, изгнанные из своих поместий папы и шляхтичи, спешно навербованные отряды иностранных наемников все стеклись под его стяг.

Отец Иеремии, Михаил Вишневецкий, принадлежал к одному из знатнейших на Украине православных родов (в числе его предков был и знаменитый Дмитрий Вишневецкий-Байда). Однако на Иеремии во всей полноте сказался процесс ополячения южнорусского дворянства. В 1614 году, когда он был совсем маленьким ребенком, его обратили в католичество. Воспитывался он в Львовской коллегии иезуитов; иезуиты сумели превратить его в ревностного католика. Подросши, Иеремия Вишневецкий много разъезжал по Европе, изучал там, особенно в Нидерландах, военное дело. В 1632 году он возвратился на Украину.

Вишневецкий женился на одной из первых красавиц Польши, Гризельде Замойской. После этого брака его владения составили чуть не половину всей Левобережной Украины. Но Иеремии и этого показалось мало — он захватил у Конецпольского Гадяч. А когда тот передал дело в сейм, Иеремия приехал на заседание в сопровождении четырехтысячной дружины. Этот аргумент возымел свое действие. Гадяч остался за Иеремией, но Конецпольский и многие другие магнаты остро возненавидели его.

Честолюбивый, властный, чувствовавший в себе недюжинные дарования, Иеремия презирал других панов; еще неизмеримо больше презирал он простой люд, «быдло»: иезуиты привили ему ненависть ко всему русскому. Он не знал компромиссов, полумер. В 1634 году он участвовал в походах на Севск и Путивль и поразил всех своей жестокостью. Нетрудно было угадать, как станет он вести себя в борьбе против восставших «хлопов».

Когда начались народные волнения, Вишневецкий находился в своем любимом имении, в Лубнах. Он тотчас приступил к организации карательного отряда. Собрав окрестных шляхтичей, расквартированных жолнеров и наемников, он сколотил почти восьмитысячный отряд и с этими силами отправился усмирять страну. Он разгромил несколько небольших загонов, предал огню много сел; но, вопреки его ожиданиям, восстание не только не угасало, а разгоралось все сильнее. Почти вся дворня Иеремии перебежала к повстанцам. Придя в ярость, он велел вешать без разбора всех козаков, попадавших ему в руки. В местечке Погребищи князь Вишневецкий вырезал или посадил на кол, все мужское население. В отместку за избиение ксендзов он приказал вырвать буравом глаза у православных священников.

— Вот чем следует гнать козаков! — восклицал он, побрякивая саблей.

Бесплодность усилий приводила его в исступление. Выступив из Погребищ, он послал в принадлежавший ему город Немиров за провиантом. Жители города не впустили его посланца. Тогда Иеремия со всем своим войском подошел к непокорному городу и взял его штурмом. Собрав все население на площади, он стал вершить расправу. Неизменно присутствуя при казнях, князь Вишневецкий приказывал сажать на кол, четвертовать, распинать, растесывать пополам, варить в кипятке.

— Мучьте их так, чтобы они чувствовали, что умирают, — мрачно повторял он утомленным палачам.

Даже татары не проявляли никогда такой дьявольской изобретательности в придумывании пыток, как князь Вишневецкий, вполне оправдавший данное ему магометанами прозвище Кючюк Шейтана (дьявола).

После «усмирения» немировцев Иеремия, по просьбе киевского воеводы Тышкевича, двинулся спасать осажденное Кривоносом владение Тышкевича — Махновку. Произошло упорное сражение, в котором повстанцы одержали решительную победу. Кривонос лично гнался за Иеремией и едва не проколол его копьем, но Вишневецкому удалось ускакать.

Вишневецкий отступил в Константинов и пополнил там свою сильно поредевшую рать свежими отрядами шляхтичей. Кривоносовцы, овладев местечком Полонным, устремились вслед Вишневецкому.

Под Старо-Константиновом произошла вторичная встреча. Повстанцы наступали, прикрывшись, по казацкому обычаю, табором. Кривонос бился в переднем ряду.

— Ну-те, молодцы-от?маны, — кричал он своим сподвижникам, ну, Половьяне, Остапе, Демко, от теперь маемо в руках Яремку!

Однако Иеремия на этот раз перехитрил Кривоноса. Заманив козаков в невыгодную для них позицию, он разом ударил на них со всех сторон обратил в бегство. На следующий день битва разгорелась с новой силой, и снова Вишневецкий заманил кривоносовцев в засаду и обрушился на них с такой яростью, что, по выражению одной польской летописи, «кровью неприятельской пенились поля, трупами заваленные»[83].

Во время преследования повстанцев поляки взяли в плен одного из ближайших соратников Кривоноса, козака Половьяна. Иеремия начал допрашивать его, что на языке того времени означало пытку. Терзаемый раскаленными щипцами, обваренный кипящей смолой, козак твердил:

— Мы получили от Хмельницкого письмо, в котором он велел нам забавлять вас до тех пор, пока подойдет с огромными силами.

В конце концов Вишневецкий поверил в правильность его показания. Посадив еще живого козака на кол, он двинулся к Збаражу.

На самом деле Половьян говорил неправду; в расчеты Хмельницкого никак не входило двигать всю свою армию против Иеремии. Кривонос, подобно многим другим предводителям загонов, действовал самостоятельно. Своей ложью Половьян надеялся побудить врага уступить Волынь повстанцам. Это ему удалось: ценой нечеловеческого напряжения воли он ввел в заблуждение даже такого проницательного врага, каким был князь Вишневецкий.

Все же предпринятая Иеремией кампания не осталась безрезультатной. Шляхтичи приободрились.

— Не помогай, боже, ни нам, ни врагам нашим, и ты увидишь, как мы их перерубим, бахвалились они.

На помощь шляхте пришло зарубежное дворянство. 800 французов, набранных польским полковником Христофлем Пржиемским, служившим когда-то во французской армии, прибыли для борьбы с «мятежниками».

Пламя восстания разгоралось все ярче. На Волыни им были сплошь охвачены громадные владения князей Корецкого и Браницкого. Опустошению подвергся Могилев. В Белоруссии Небаба овладел Пинском и вырезал там всех католиков. Однако литовский военачальник Волович выбил Небабу из Пинска и, в свою очередь, перерезал и пересажал на кол все русское население. В Западной Руси появились отряды карпатских крестьян, вовсе не связанных с козаками, но поднявшихся против панов при вести о восстании.

По всей стране бушевали пожары, потоками лилась кровь и раздавались стенания пытаемых. Но сквозь стоны и ружейную трескотню явственно пробивалось то, что один из современников выразил следующими словами:

— Вся Русь дышит злобою ко всему католическому и шляхетскому.

В ожесточенной, смертельной борьбе, с невероятным напряжением всех сил добывал себе украинский народ освобождение от панского ига и национальную независимость.