Глава III. ПРИЕЗД ВЫСТАВКИ И УРОКИ ВЛАСОВА

Глава III. ПРИЕЗД ВЫСТАВКИ И УРОКИ ВЛАСОВА

Но вот и новое развлечение, совершенно необычное для Астрахани. В газете «Астраханский вестник» от 18 мая 1889 года можно было прочесть, что в субботу, 13 мая, на пароходе «Александр Невский» в город привезены картины «Товарищества передвижных художественных выставок». Через несколько дней в помещении Общественного собрания открылась XVII передвижная выставка картин. Ничего подобного Астрахань еще не видела.

Посмотреть картины Бориса Кустодиева, вероятно, повела шестнадцатилетняя сестра Катя. В то время она занималась рисованием и всерьез интересовалась изобразительным искусством. Но, как и брат, судить о живописи могла в основном по репродукциям, публиковавшимся в «Ниве» и других иллюстрированных изданиях.

На подростка Кустодиева выставка произвела огромное впечатление — он даже в зрелые годы помнил, где какая картина висела.

Астраханцам в некотором роде повезло: в город привезли не только картины очередной, XVII выставки, но и одно из лучших полотен В. Д. Поленова, впервые показанное еще два года назад, на XV выставке, — «Христос и грешница».

Всего же, как сообщала 20 мая 1889 года газета «Астраханский вестник», коллекция выставки состояла из 93 «нумеров». В газетном отчете можно было прочесть: «В первой, меньшей комнате, что находится у лестничной площадки… всех посетителей выставки приветствует добрейший, седенький старичок весьма почтенной наружности — М. С. Щепкин, портрет работы И. Е. Репина». В той же комнате были выставлены «Иван-царевич на Сером Волке» В. М. Васнецова, «Осень» И. И. Шишкина, «Молебен на Святой неделе» В. Е. Маковского и «Смотрины» Н. В. Неврева.

В двух других комнатах экспонировались «Утро в сосновом лесу» И. И. Шишкина, «Первая зелень» И. С. Остроухова, сцена из жизни переселенцев «На дороге» С. В. Иванова и, наконец, две масштабные картины на библейские темы «Христос и грешница» В. Д. Поленова и «Выход Христа с учениками с Тайной вечери в Гефсиманский сад» Н. Ге.

Созерцая воочию все эти богатства, подросток был потрясен и очарован. Зерно «прекрасного» упало на благодатную почву, зародив желание попробовать когда-нибудь сделать что-то подобное.

Передвижная выставка была открыта в Астрахани в течение двух недель, с 17 по 31 мая, и имела достаточно скромный успех. «Нельзя сказать, чтобы астраханцы торопились ознакомиться с выставкой, — констатировал рецензент местной газеты. — Впрочем, тут нет ничего удивительного, так как наша публика мало привыкла пользоваться тем удовольствием, какое доставляет выставка произведений живописи»[12].

Между тем жизнь идет своим чередом, и осенью 1892 года, после окончания духовного училища, Борис Кустодиев поступает в Астраханскую духовную семинарию. На занятия далеко ходить не надо: семинария расположена на той же Эспланадной улице, где живут Кустодиевы, в помещении Спасо-Преображенского монастыря. Ночевать и питаться можно дома.

Кое-кто из преподавателей семинарии еще помнит его отца, но это не дает права рассчитывать на какие-либо поблажки. Ректор семинарии протоиерей Ястребов призывает преподавателей ни для кого не делать исключений из общих правил. Борис и поступивший вслед за братом Михаил прилежно учатся, постигая Священное Писание, всеобщую церковную и русскую историю, а также логику, психологию и дидактику, математику и физику, иностранные языки.

Из преподавателей семинаристами любим и весьма уважаем знаток всеобщей и русской истории Николай Филиппович Леонтьев: на его уроках услышишь много интересного и о прошлом Астраханского края. Впрочем, учится Борис ни шатко ни валко и с отличием успевает лишь по одному предмету — иконописанию, который ведет Александр Михайлович Меликов.

И еще любит подросток петь в архиерейском хоре Успенского собора, куда его определил муж старшей сестры Александры, дьякон Василий Кастальский.

Завершив первый год учебы в семинарии, летом 1893 года с сестрой Катей — награда за старание! — Борис едет в Петербург к дядюшке, опекающему семью покойного брата, Степану Лукичу Никольскому. Дядюшка уже давно трудится на гражданском поприще, он дослужился в Петербурге до должности старшего ревизора департамента железнодорожной отчетности Государственного контроля. Под Петербургом, в Гатчине, у него дача, и он приглашает племянника провести там лето.

Но первым делом по приезде в Петербург сестра ведет Бориса в картинную галерею Эрмитажа, и он в изумлении замирает перед портретами Ван Дейка, картинами Рембрандта, полотном Рубенса «Персей и Андромеда». Древние легенды оживали в творениях великих мастеров.

Осенью, по возвращении в Астрахань, вновь наступают унылые семинарские будни. Но в завесе туч мелькнул яркий луч света. По совету сестры Кати Борис знакомится с преподавателем рисования Мариинской женской гимназии Павлом Алексеевичем Власовым — человеком, который помог Кустодиеву осознать свое истинное призвание.

Власов был родом из Новочеркасска и происходил из казаков. В Астрахани обосновался несколько лет назад, после окончания Академии художеств. А до этого учился в Московском училище живописи, ваяния и зодчества. Мастерство рисунка и живописи он постигал у таких известных мастеров-педагогов, как Василий Григорьевич Перов и Павел Петрович Чистяков.

Власов был человеком с зычным голосом и могучим телосложением, но во внимательном взгляде слегка прищуренных глаз проглядывали пытливый ум и доброта души. Молодой педагог помимо занятий в гимназии начинает давать частные уроки, и счастливый жребий судьбы сводит с ним Бориса Кустодиева.

Сестра Екатерина осталась в Петербурге, где она учится на Высших женских курсах и одновременно посещает рисовальные классы Общества поощрения художеств. Катя лучше, чем кто-либо, способна понять, какую радость доставляет брату Борису его новое увлечение. «Я только сейчас возвратился от Власова, — сообщает Борис в очередном письме сестре, изобразив наверху листа художника за мольбертом. — У него рисовать хорошо тем, что для этого сделаны разные приспособления… Теперь я немного научился рисовать с гипсу и хочу усовершенствоваться в этом…»[13]

И в том же письме строго выговаривает сестре: «Вот уж я не одобряю того, что ты бросила рисовальную школу. Чем заниматься по-французски, лучше бы продолжала заниматься изящным искусством»[14].

Иногда в погожий денек Борис, как и прежде, отправляется с братом Мишей на рыбалку, но теперь вместе с удочкой берет и альбом с карандашами, чтобы, пока брат следит за поплавками, сделать на память наброски с натуры.

У Власова он уже не только рисует, но и пишет акварелью. В семинарии пробует работать масляными красками. «Я жду не дождусь того времени, — пишет Борис сестре, — когда ты приедешь в Астрахань, и уже строю планы, как мы будем рисовать акварелью с натуры летом…» Жалеет, что для любимого занятия нет достаточно времени, но уже предвкушает: «На Рождество я возлагаю большие надежды: хочу все время рисовать, рисовать и рисовать»[15].

В своей квартире на Белгородской улице, где он живет и дает частные уроки, Павел Алексеевич организует Кружок любителей живописи и рисования. В него входят преподаватели местных учебных заведений, «классные художники» Сергей Иванович Карягин и Николай Васильевич Бобров. Рисуют по определенным дням натурщиков, обсуждают работы друг друга. В скором времени и Борис Кустодиев становится членом этого кружка.

В студии Власова занимаются еще несколько учеников. Из них кроме Кустодиева выделяется способностями и прилежанием Иван Горюшкин-Сорокопудов. Он на пять лет старше Кустодиева. Любопытна его судьба. Сын бурлака Силы Горюшкина, Иван рано осиротел и воспитывался дальними родственниками — саратовскими купцами Сорокопудовыми. Перед тем как обосноваться в Астрахани, несколько лет плавал на волжских пароходах, работая «при буфете».

Летнее пребывание в Гатчине у Степана Лукича Никольского имело для Бориса Кустодиева благоприятные последствия. Любознательный племянник приглянулся строгому дядюшке, с которым сестра Бориса, Екатерина, так и не смогла найти общего языка. На следующий год, в июле 1894-го, Степан Лукич приезжает в Астрахань и предлагает племяннику Борису совершить совместную поездку на Северный Кавказ. Да разве можно отказать любезному дядюшке, который и оплачивает уроки у Власова!

На пароходе добрались морем до Петровска (ныне — Махачкала). И здесь 13 июля 1894 года Борис Кустодиев начинает вести путевой дневник. Рисунок на обложке записной книжки изображает бродячего точильщика. Ежедневные записи об увиденном, сделанные мелким убористым почерком, сопровождаются карандашными набросками. Здесь и бородатый казак в высокой шапке, и рыбацкие лодки у пристани, и характерные для Кавказа старинные дома-башни, и всадник-горец в бурке с ружьем за спиной.

В дневнике начинающий художник пробует свои силы и как литератор. По прибытии в Петровск записывает: «Мы остановились в гостинице “Франция”, где нам дали скверный номер. Я думаю, что нет такого города, где бы не было гостиницы “Франция”. Хотя номер и скверный, однако с балкона открывается очень хороший вид на город и море»[16]. По этой записи, право, можно вообразить, что шестнадцатилетний автор уже многое повидал на своем веку.

Естественным образом в коротких записках рождается портрет спутника юноши по путешествию — дядюшки Степана Лукича со всеми его особенностями и причудами. При отплытии из Астрахани, записывает Борис, «дядюшка, по обыкновению, чуть не опоздал». В Петровске, при осмотре города, сначала отправились на железнодорожный вокзал, и «дядюшка, по обыкновению, осмотрел все классы, I, II, III, не был доволен порядками и пр.»[17].

Из Петровска поездом добрались до Владикавказа и, взяв на вокзале экипаж, отправились в гостиницу. По всем признакам, лучшей здесь следовало быть «Гранд-отелю». «Дядюшка пошел спрашивать, есть ли номера. Я сидел в коляске и ждал его добрых полчаса. Он сошел с лестницы и объявил мне, что номера есть, но плохие. Поехали в “Европу”, где дядя нашел номер себе по вкусу за 8 р. с балконом на Александровскую улицу и прекрасным видом на Казбек»[18].

Вот весьма точно характеризующая дядю сценка, подмеченная племянником на вокзале. Там вдруг заиграла военная музыка, и «дядя говорит мне, что, вероятно, приехал начальник области и его встречают с музыкой. Я посмотрел по сторонам, но не видал никого, кроме солдат… Дядя спросил городового о причине музыки. Тот сказал, что провожают запасных нижних чинов, и дядя всю дорогу ругал их начальство за то, что с музыкой провожают даже и простых солдат»[19].

Из Владикавказа решено продолжить путь по Военно-Грузинской дороге, в коляске, «запряженной четвериком». Но Степан Лукич все никак не может покинуть гостиницу. «Дядя раз десять раскрывал и закрывал сундук, несмотря на то, что ничего из него не взял, наконец он собрался, и мы пошли садиться в экипаж»[20].

А дорогой — горы, Терек, Дарьяльское ущелье, и Борис торопится запечатлеть дивную природу на листах записной книжки. Посетил Ессентуки. Конец июля застает путешественников в Железноводске. «Сегодня утром, — записывает Борис, хотели поехать с 10-часовым поездом и, по обыкновению, опоздали». На сей раз он даже не считает нужным уточнять, кто же виновен в опоздании.

В Железноводске дядя предлагает племяннику подняться пешком на гору, но силы свои, кажется, немного переоценил. «Он раз двадцать, если не больше, отдыхал на дороге, твердя, что он устал, но все-таки дошел до самой вершины. Всю дорогу говорил, что нужно было устроить дорожку на горную вершину по-западному — зигзагами, и тогда бы он не устал, всходя на гору»[21].

Разумеется, помимо наблюдений за дядей поездка дала обильную пищу для иных впечатлений. На память о посещении Петровска Борис зарисовывает маяк и оконечность мола. Во время путешествия по Военно-Грузинской дороге он с проводником-грузином совершает конную прогулку в горы.

На одном из листов записной книжки — удачный вид Эльбруса в окрестностях Ессентуков, и автор горделиво подписывает рисунок: «Кустодиев». Он уже чувствует себя настоящим художником!

Запомнилась юноше и поездка на извозчике вокруг горы Машук к гроту Лермонтова: «Дорога эта никогда не изгладится у меня из памяти, до того она интересна»[22].

Путешествие по Кавказу завершилось в августе, а в сентябре приходится вновь возвращаться к опостылевшим богословским наукам. Чем ближе окончание учебы в семинарии, тем тревожнее на душе у Бориса Кустодиева. Предстоит выбирать, что делать дальше, и выбор этот совсем не радует. Путь в Духовную академию, как покойным отцу и дяде Константину, для него закрыт: они были отличниками, а у него успехи — только в иконописании…

Остается самое обычное «трудоустройство», которое предлагает своим выпускникам духовная семинария. И тут есть варианты. Например, пойти диаконоучителем либо учителем-псаломщиком в церковно-приходскую школу. А ежели не замечаешь в себе педагогической жилки, добро пожаловать в церковь — опять же диаконом либо псаломщиком. Обычно претендовать на иную должность семинарское образование не позволяет.

Наставники советуют уже сейчас приглядывать себе подходящее «праздное место» (вакансию) церковнослужителя, список которых регулярно публикуется в «Астраханских епархиальных ведомостях». Соученик Кустодиева Дмитрий Алимов такое местечко уже присмотрел — будет он диаконом в Троицкой церкви села Харабалей. И что ж может быть лучше, если и сам Дмитрий — уроженец того же села Харабалей.

«А ты, Борис, — интересуются приятели, — не нашел ли чего? Говорят, пора определяться».

Действительно, пора. Но как признаться друзьям, матери, дяде Степану Лукичу, тоже неравнодушному к судьбе племянника, что церковная карьера совершенно его не прельщает и время, проведенное в семинарии, представляется чуть ли не потерянным напрасно.

Откровенно поделиться терзаниями можно лишь с Павлом Алексеевичем Власовым. Он доволен успехами своего подопечного, верит в его талант. «Поверь и ты в себя!» — убеждает Власов Бориса и подсказывает: надо, пока не поздно, подавать документы в Московское училище живописи, ваяния и зодчества. К этому училищу у Власова особая приязнь: сам обучался там у прославленного передвижника Перова.

А не получится в Москве — открыта другая дорога, в Академию художеств в Петербурге.

Павел Алексеевич уговаривать умеет. Он и мать Бориса, Екатерину Прохоровну, сумел убедить, что у сына талант к «изящным искусствам» настоящий и если поставит себе цель стать художником, дорогу себе пробьет. На церковном же поприще, к коему не лежит у него душа, зачахнет.

Сделав при содействии Власова окончательный выбор, Борис решает расстаться с духовной семинарией и в мае 1896 года подает прошение об отчислении. Ему недавно исполнилось восемнадцать, а в Училище живописи принимают до восемнадцати лет. И все же Борис твердо намерен ехать в Москву и «умолять» принять его документы. Есть некоторая надежда и на Власова. Наставник тоже хочет побывать в Москве и, как бывший выпускник училища, готов замолвить перед тамошним начальством словечко за своего подопечного.