Доктор Геббельс шутит

Доктор Геббельс шутит

Пока на конференции по разоружению медленно и монотонно тянулись переговоры, почти каждый день приносил нашей делегации в отеле «Карлтон-парк» что-нибудь сенсационное.

Женевская конференция была наиболее значительным до тех пор международным мероприятием, в связи с которым у новых хозяев Германии впервые появилась возможность произвести сенсацию своими выступлениями перед удивленной мировой общественностью. Из Берлина приезжали самые невероятные типы, стремившиеся стяжать лавры на этом поприще. Все они безобразничали в нашем отеле. В былые времена мюнхенский юмористический журнал «Симплициссимус» заплатил бы за многих из них большие деньги, чтобы приобрести несколько живых экземпляров созданного ими типа вечного студента, знаменитого завсегдатая пивных. Другие по своему умственному развитию едва ли превосходили уровень того возраста, в котором находились Макс и Мориц, а многие были воплощением Бонифациуса Кизеветтера[15] с его грязными анекдотами.

Немыслимо описать ночные попойки в нашем баре и хулиганские выходки, которые совершали наши гости. Подчас эти выходки были чреваты серьезными международными осложнениями. Так, однажды ночью под окнами известного английского пацифиста лорда Сесила Челвуда был устроен дикий кошачий концерт, из-за которого послу Надольному пришлось затем лично нанести британской делегации довольно-таки унизительный визит и приносить извинения. В другой раз дело чуть не дошло до еще более неприятного конфликта с французами. Граница между Швейцарией и Францией проходит по окраине Женевы. По ту сторону города высится гора Монсалев, с которой открывается чудесный вид на озеро и французские Альпы. Наши сотрудники часто отправлялись туда гулять. И вот в один прекрасный день мы получаем от группы нацистов, ушедшей на Монсалев, телеграмму, посланную из Франции: «Труп (имя рек) находится здесь, в такой-то гостинице. Просьба забрать». Сначала мы всерьез решили, что произошло убийство, и намеревались поднять на ноги полицию, но в последний момент выяснилось, что речь шла всего-навсего о мертвецки пьяном человеке.

Геббельс также был не прочь провести некоторое время в женевском «балагане». И хотя он пьянствовал не до такой степени и был намного хитрее и прожженнее, чем его собутыльники, все же и он был, по существу, редкостным пакостником. В качестве телохранителей он привез с собой около дюжины эсэсовцев, которые не отступали от него ни на шаг. Но здесь, в Женеве, его охрана состояла не из простых парней, вроде встреченного мной в Берлине механика, а из прилизанных маменькиных сынков с известными претензиями. Эти телохранители принадлежали к отборному кавалерийскому эсэсовскому отряду № 13, расквартированному в манеже у Берлинского зоопарка. К сожалению, их более утонченные манеры были только внешними. В своем кругу они часто распускались еще больше, чем заурядные хулиганы. Те по крайней мере в состоянии были выдержать любую попойку, а эти элегантные мальчики после первых же двух-трех стаканов блевали на ковры в нашем баре.

В салоне Геббельсу был отведен самый большой стол с мягкими клубными креслами вокруг. Вечерами, сидя на председательском месте, он рассказывал восхищенным слушателям различные истории. Геббельс привез своего старого дружка Липперта, которого сделал обер-бургомистром Берлина. Во время этих бесед они обычно предавались воспоминаниям.

Как-то раз мне тоже случилось услышать их рассказ о былых «подвигах».

– Помнишь эту еврейскую свинью с Курфюрстен-дамм, вечно с дыней на голове? Он так глубоко засовывал руки в карманы, что они неподвижно прилегали к бокам.

– Это его ты огрел резиновой дубинкой, которую я стянул на углу у полицейского?

– Ну да! Из этих тупых полицейских собак ни одна не замечала, что мы с ним проделываем. А потом ты подошел к полицейскому и сказал ему: «Господин вахмистр, мне кажется, что этот господин с дыней только что украл у вас резиновую дубинку».

– И тот бросился на еврея! Вот была потеха!

– А помнишь, – начал теперь Липперт, – как я дал в морду другому еврею, у которого потом хватило наглости подать на нас в суд?

– А, это когда я обвел судью вокруг пальца и вызволил тебя?

– Да, ты присягнул, что видел, как я поскользнулся на банановой корке и при этом нечаянно лишь слегка толкнул этого парня.

– И дурак судья нам поверил!

– Вот было время, черт возьми! Боевое время! Пожалуй, лучше, чем теперь, когда мы у власти и все идет как по маслу.

– Конечно, теперь куда скучнее. Но все же хорошо, что эти евреи больше не рискнут потащить нас в немецкий суд.

Однажды вечером наш колченогий «доктор» позволил себе особенно ловко подшутить над корреспондентом газеты «Берлинер тагеблатт», которая в то время еще не всегда танцевала под нацистскую дудку к сохраняла некоторых сотрудников, слывших в веймарский период закоренелыми демократами. К числу их принадлежал и фон Штуттергейм (с точки зрения нацистов, он страдал еще и тем «недостатком», что был женат даже не просто на англичанке, а на свояченице английского представителя в Лиге Наций Антони Идена). «Берлинер тагеблатт» направила Штуттергейма в Женеву именно ввиду его хороших связей в международных кругах. Жил он в нашем отеле.

Это было накануне пресс-конференции, которую Геббельс созвал для того, чтобы впервые обрисовать перед международным форумом значение «пробудившейся Германии». Геббельс явно рассчитывал, что его выступление вызовет огромную сенсацию.

В комнатах наверху в поте лица корпели сотрудники, переводя на разные языки уже заготовленный текст речи, так как трудно было себе представить, что большинство иностранных журналистов понимает по-немецки. Все получили строжайшее указание сохранять текст речи Геббельса в глубокой тайне.

Остальное общество в тот вечер собралось, как обычно, в нижних помещениях отеля. Вдруг вошел швейцар и передал г-ну имперскому министру только что полученную телеграмму.

Геббельс распечатал ее и, нахмурив лоб, озабоченным тоном воскликнул:

– Прошу внимания! Потрясающее свинство! Все притихли, как мыши, и он стал читать. «Почему нам не была представлена речь Геббельса, опубликованная сегодня вечером в «Берлинер тагеблатт»? Срочно вышлите официальный текст речи. Отдел печати, Берлин».

Всеобщее возмущение. К побледневшему Штуттергейму обратились уничтожающие, а также и сочувственные взоры.

– Я не посылал ее туда, я ничего не понимаю, – бормотал Штуттергейм. – Мне понятно только одно: это будет стоить мне головы.

Он не был создан для того, чтобы стать героем.

Некоторое время торжествующий Геббельс наслаждался его душевными муками. Затем он передал телеграмму своему ближайшему окружению, и постепенно выяснилось, что она была отправлена совсем не из Берлина, а с женевского почтамта. Просто г-н министр хотел доставить себе удовольствие нагнать страх на г-на фон Штуттергейма, этого «мягкозадого демократа» и свойственника г-на Идена.

Однажды и я оказался между колесами геббельсовской машины лжи. Выступление министра пропаганды Германии перед представителями мировой печати в Женеве принесло лишь весьма скромный успех; его надлежало закрепить и расширить. С этой целью возник план заснять звуковой фильм, сделать этакое своеобразное международное обозрение. В комнате прессы при конференции по разоружению было объявлено, что г-н министр готов лично дать интервью перед объективом киноаппарата одному из французских и одному из английских или американских журналистов. Но ни один из журналистов не выказал желания взять интервью, и казалось, что вся затея провалилась.

Однако не было такого положения, из которого Геббельс не мог бы вывернуться при помощи надувательства.

Однажды, когда я возвращался из города в отель, мне бросилась в глаза целая батарея киноаппаратов, установленная в саду. Входя в вестибюль, я размышлял, что бы это могло значить, как вдруг ко мне кинулся эсэсовский «фюрер» Иосиас князь цу Вальдек унд Пирмонт:

– Куда вы запропастились, Путлиц? – крикнул он возбужденно. – Вот уже битый час, как вас ищут, словно иголку.

Еще со студенческих времен, которые он провел в Мюнхене, Иосиас, оказавшийся затем одним из прихвостней Геббельса, был известен как опаснейший бандит. Впоследствии, в 1945 году, ко времени окончания войны, ему как эсэсовскому «фюреру» был подчинен концентрационный лагерь Бухенвальд.

Он принялся ощупывать мой галстук:

– Поправьте галстук! Вы сейчас должны вместе с министром участвовать в звуковой киносъемке. Вы будете играть роль иностранного корреспондента. Вот два текста, английский и французский. Присядьте здесь и выучите их наизусть, чтобы все было в порядке. Министр сейчас сойдет вниз. Спешите, в вашем распоряжении секунды.

Вскоре появился Геббельс со своей свитой, и можно было начинать спектакль. Меня посадили в садовое кресло у столика, налево стояла скамья. На нее рядышком уселись плюгавый Геббельс и массивный переводчик Пауль Шмидт, которому впоследствии Гитлер присвоил ранг посланника. Наведенные на нас аппараты начали слегка гудеть.

-Que pebsez vous, Monsieur le Ministre?…[16] – принялся я по-французски бубнить свою роль.

Шмидт переводил на немецкий язык, Геббельс что-то отвечал, а затем Шмидт снова излагал это по-французски. Вслед за тем то же самое было проделано по-английски.

На берлинских экранах фильм демонстрировался под названием: «Мировая печать упорно добивается интервью у имперского министра д-ра Геббельса». Мои тамошние друзья, видевшие эту кинохронику, немало подивились, обнаружив, что вся великая мировая печать воплощена в моей персоне. Хроника была показана и в Женеве, где мою физиономию ежедневно видели в коридорах и всем участникам конференции было известно, что она принадлежит одному из сотрудников немецкой делегации.

Обман был легко раскрыт и дал повод для стольких неприятных комментариев, что Геббельс по возвращении в Берлин был вынужден отказаться от фильма. В Германии в этой связи, конечно, не было сказано ни слова, а иностранную печать попросту заверили в том, что все дело здесь в подлой еврейской подделке, трюке, совершенном при помощи фотомонтажа.

Сначала я втайне испытывал радость по поводу того, что, хотя и не добровольно, немного содействовал разоблачению методов геббельсовской пропаганды. Но теперь дело принимало небезопасный для меня оборот. Кое-кто из моих коллег, доброжелательно относившихся ко мне, уже пророчил:

– По возвращении в Берлин вы, по всей вероятности, исчезнете в концлагере.