ЧЕЛОВЕК-БУФЕР

ЧЕЛОВЕК-БУФЕР

После злоключений Лукки дельи Альбицци Синьория не нашла никого, кто бы мог лучше Никколо доказать королю Франции невиновность Флоренции в происшедшем. Он был свидетелем мятежа, ему была известна вся подноготная событий, интриги, двойная игра той и другой стороны, короче, все, что, по мнению Флоренции, объясняло случившееся.

Поэтому именно он и поехал в Лион вместе с Франческо делла Каза, комиссаром-дознавателем, спешно направленным в лагерь под Пизой, когда франко-швейцарская армия разбежалась. Приказ о командировке, как всегда, был насыщен многочисленными и точными указаниями о том, что, когда, где и кому надлежало говорить, а что — нет.

Из-за различных происшествий в пути флорентийские посланники прибыли в Лион только в последних числах июля 1500 года. Французский двор к тому времени уже оттуда уехал. Лоренцо Ленци, один из двух флорентийских послов, хотя и спешил вернуться на родину, куда уже отбыл его коллега, дождался их приезда, чтобы, в дополнение к приказам Синьории, преподать им урок дипломатии. Довольный тем, что может умыть руки в этом щекотливом деле, Ленци не скупился на ценные советы, поскольку знал, «кто при дворе в фаворе, а кто в опале».

В первую очередь, говорил он, надо снискать расположение кардинала Руанского заручиться его покровительством. Жорж д’Амбуаз, кардинал одной из самых красивых и богатых епархий Франции, делал погоду при дворе Людовика XII еще тогда, когда тот был Людовиком Орлеанским, помогая ему во всех политических и военных предприятиях. Еще в апреле, когда Лодовико Моро собрал войско, чтобы попытаться отвоевать Милан, Людовик XII назначил кардинала своим полномочным представителем в Италии, наделив его властью «командовать, вести переговоры и решать, как если бы это был он сам». Победив Моро, Жорж д’Амбуаз, действуя как хозяин, занялся политическим и административным устройством Миланского герцогства, а когда пришла пора возвращаться во Францию, оставил там вместо себя своего племянника Шарля д’Амбуаза. Поскольку кардинал имел право решать «итальянские дела», надо было убедить его стать покровителем и адвокатом Флоренции. Но обхаживая Жоржа д’Амбуаза, не следовало, по мнению Ленци, оставлять без внимания и другого влиятельного человека при французском дворе — Флоримона Роберте, главного казначея: никогда не помешает «подпитать его дружбу». Надо было также принять в расчет и маршала де Жие, пользовавшегося у короля таким же доверием, как и его соперник кардинал…

На этом витке карьеры Никколо привела бы в восторг возможность покопаться в тайнах французского двора, если бы ему не надо было скакать вместе с Франческо по отвратительным дорогам, считавшимся почему-то более короткими, чтобы как можно быстрее догнать короля. Но на самом деле они все дальше от него удалялись, потому что, убегая от эпидемии инфлюэнцы, свирепствовавшей в стране, король без конца менял маршрут. Никколо доставляли страдания не только капризы короля и лошадь, настоящая кляча, но и тощий кошелек. В Лионе, где жизнь была неимоверно дорога, он за три дня истратил все свои скудные подъемные. Какие «божественные и человеческие» причины, сетует Никколо, оправдывают то, что его жалованье в два раза меньше, чем жалованье Франческо делла Каза, тогда как оба несут одинаковые расходы? И какие расходы! Положение стало еще хуже, когда в Невере они наконец догнали короля и вынуждены были следовать в его свите до Нанта, живя главным образом в «частных домах, где приходилось самим заботиться о пище и обо всем остальном», ибо придворные первыми занимали постоялые дворы, которых либо не хватало, либо и вовсе не было!

Несмотря на «почтительные» призывы Никколо проявить к нему «сострадание и гуманность», правительство Флоренции демонстрировало свое полнейшее равнодушие, что вынудило Никколо, как и любого чиновника, которому надоело, что его эксплуатируют, и который знает, что незаменим, прибегнуть к шантажу: «В настоящее время, Ваши Светлости, я живу при дворе за свой счет, и всякий раз я тратил и продолжаю тратить столько же, сколько Франческо. И поэтому я прошу либо платить мне такое же жалованье, либо отозвать меня вовсе…»

«Их Светлости» не желают ничего слышать. Тотто Макиавелли, который ведал деньгами и расходными книгами семьи, вынужден был докучать им с утра до вечера целых две недели, чтобы заставить наконец немного раскошелиться. Между тем 2 сентября у Никколо не было денег даже на то, чтобы отправить очередное срочное донесение с просьбой незамедлительно прислать послов, наделенных реальными полномочиями, чтобы распутать, наконец, сложившуюся ситуацию.

* * *

Но вернемся к событиям 7 августа, «с именем Бога на устах» Никколо и Франческо догнали в Невере французский двор. Их миссия заключалась в том, чтобы доказать, что не Флоренция несет ответственность за разгром под Пизой. Однако кардинал Руанский, к которому они явились, следуя наставлениям Лоренцо Ленци, не дал им возможности привести заранее подготовленные аргументы в пользу невиновности Республики. «Оставим мертвым хоронить мертвецов, — сказал он решительно, — и подумаем о том, как восстановить нашу честь и возместить упущенные выгоды». Что собирается предпринять Флоренция, дабы вернуть Пизу?

Это был самый сложный вопрос. Синьория вовсе не намеревалась возобновлять осаду Пизы, но ставила цель отклонить предложение короля направить в Кашину французские войска — пятьсот всадников и три тысячи пехотинцев — до возобновления «настоящих военных действий». Никколо и делла Каза узнали об этом от Ленци, с согласия второго посла придержавшего письмо Синьории, чтобы дать последней возможность в случае чего изменить решение, которое, принимая во внимание характер Людовика XII, могло иметь серьезные последствия.

К счастью, флорентийским посланникам не пришлось отвечать на «неудобный» вопрос, поскольку этот их разговор с кардиналом состоялся по пути в покои короля, куда кардинал выразил готовность их провести. Жорж д’Амбуаз покинул их в передней, дабы посовещаться с Людовиком XII, который отдыхал после обеда.

Никколо и его спутнику пришлось долго топтаться под дверью, прежде чем им было позволено вручить свои верительные грамоты. На первый взгляд король принял их сердечно и лично сопроводил посланников в уединенные покои, где собирался дать им аудиенцию. Но там рядом с кардиналом Руанским и Флоримоном Роберте — советником Людовика XII — неожиданно для них оказались итальянцы: Джан Джакомо Тривульцио, Тривульс (как при дворе Людовика XII именовали этого коренастого, черноволосого, смуглого, храброго воина, из ненависти к Сфорца служившего французской короне со времен Людовика XI), который, как было известно Флоренции, «прекрасно понимал, насколько необходимо Милану сохранить Пизу», и еще двое миланцев, тайный сговор которых с пизанцами должны были, помимо всего прочего, разоблачить флорентийские посланники.

Что делать? Никколо и Франческо попали в затруднительное положение. Публичным обвинением в вероломстве можно было только нажить Флоренции смертельных врагов. Ленци предупреждал их, что ни в коем случае нельзя в присутствии кардинала Руанского ставить под сомнение компетентность и честность Бомона, командовавшего французской армией, поскольку это значило бы оттолкнуть от себя его лучшего друга. Что до «виденного ими», посланниками, о котором они могли рассказать и для чего, собственно, их и прислали: разграбление обозов с продовольствием, посланных Флоренцией, и безобразное поведение швейцарцев, требовавших выкуп за комиссара Альбицци, — то это никого из присутствовавших не интересовало.

Людовик XII ждал лишь одного: какой ответ даст Синьория на его настоятельные просьбы возобновить осаду Пизы.

— А Пиза? Что решили ваши синьоры? — спросил король, сидя в кресле.

На его покатый лоб спадала прядь волос, а бегающие глаза навыкате выдавали нетерпение.

Но посланцы Республики не получили от Синьории точной инструкции, как отвечать на этот вопрос. Кто будет импровизировать? Никколо Макиавелли или Франческо делла Каза?

Доклад, написанный позднее рукою Макиавелли — секретарем был именно он, — подписан ими обоими, и в нем говорится: «мы». Скорее всего, они говорили по очереди, чтобы иметь возможность перевести дух. Мы знаем, что у Никколо был живой ум и за словом в карман он не лез. Он вполне мог найти нужные выражения, чтобы сообщить о решении Синьории находиться отныне в стороне от вооруженного конфликта (решении, о котором он, к счастью, узнал от Лоренцо Ленци еще в Лионе). Флоренция, еще не оправившаяся от последнего поражения, морально не готова начать новую войну, говорил он; к тому же, даже если бы она этого хотела, у нее нет такой возможности. Однако если король одержит победу и вернет ей Пизу, то Флоренция возместит последнему все расходы.

Это заявление вызвало бурю возмущения у короля, кардинала и всех присутствующих. Чтобы король сражался вместо Флоренции?! На неосторожных глашатаев Республики обрушился шквал ругани и едва прикрытых угроз. Тогда посланники берут свои слова назад, утверждая, что говорили только от своего имени, и это ни к чему не обязывает Республику, поскольку о деле, которое интересует короля, они не имеют никаких сведений и инструкций… и т. д.

Буря постепенно улеглась. Кардинал Руанский предположил, что находящиеся при дворе флорентийские посланцы разминулись с эмиссаром короля, и не удивительно, что они ничего не могут сообщить по существу дела. Людовик XII решает: «Подождем. Мы ничего не можем предпринять, не получив ответа, но ответ этот должен прийти быстро. Я хочу знать, должен ли я распустить пехотинцев, находящихся там по просьбе Флоренции и, напоминаю вам, на ее содержании».

Никколо сразу взялся за перо, чтобы предупредить Синьорию о настроении короля; она же должна, прочитав между строк, отказаться от идеи заставить Францию таскать для нее каштаны из огня.

* * *

Из Невера Макиавелли и делла Каза отправились вместе с французским двором в Монтаржи, потом в Мелен. Этот двор, говорилось в докладе посланников, весьма невелик по сравнению с двором Карла VIII, всю роскошь которого Флоренция имела возможность лицезреть в свое время, когда тот триумфально вступил в город. К тому же он «на треть состоит из итальянцев»: прежде всего, разумеется, из миланцев, а также из fuorisciti — беглецов из Неаполя, которые встревожены тем, что королевский совет и, более того, сама королева Анна не хотят похода на Неаполь и побуждают Людовика XII договориться с Фердинандом Арагонским, королем Неаполитанским. Отказ Людовика XII от войны будет означать для неаполитанцев крушение всех их чаяний, а Флоренция в этом случае лишится надежды на то, что французы помогут ей вернуть Пизу. Оба эти дела тесно связаны между собой. Король колеблется. Он хочет, помимо прочего, знать, может ли рассчитывать на Флоренцию, особенно на те пятьдесят тысяч дукатов, которые Республика должна ему выплатить, согласно своим первоначальным обязательствам, после возвращения Пизы в ее лоно. Эта сумма позволила бы ему финансировать неаполитанскую кампанию.

…Флоренция по-прежнему безмолвствует. Поскольку ее посланцы так и не получили никаких инструкций, переговоры превратились в изнурительный и однообразный диалог глухих. Роберте, приняв эстафету у кардинала Руанского, излагает претензии и требования короля: продолжить осаду, заплатить швейцарцам, вернуть долги и принять французских солдат. При этом он не желает обсуждать ни настоящие причины провала осады Пизы, ни тем более весьма разумный — с точки зрения флорентийских посланников, которые прекрасно знают, что Синьория ухватится за него, — план переложить груз войны на плечи французов. «Настоящая насмешка над Его Величеством», — замечает Роберте.

По мере того как проходили дни, недели и месяцы (а двор переехал из Мелена сначала в Блуа, затем в Нант, потом в Тур), подозрения, которые зародились у короля после внезапного отъезда флорентийских послов, все более усиливались: не ищет ли Флоренция других союзников? Ходят упорные слухи, что она направила своих послов к королю Неаполитанскому и императору Максимилиану! Друзья при французском дворе, на помощь которых Республика, как она думала, могла рассчитывать, явно к ней охладели. Посланники предостерегают Синьорию: «С тех пор как король разгневался, мало кто — если не сказать никто — не решается назваться вашим другом; напротив, каждый стремится по мере сил доставить себе удовольствие и укусить вас… Если синьоры не исправят положения, они столкнутся с королем и очень скоро им придется думать о том, как защитить свое имущество и свободу…»

Не слишком ли мрачный взгляд на вещи?

Людовик XII, во всяком случае, с посланцами холоден. Получить у него аудиенцию невозможно, а «все дела переданы в руки кардинала Руанского», который, даже когда посланцам и удается с ним поговорить, досаждает им все теми же претензиями и ставит Флоренцию перед выбором: или заплатить долг королю — тридцать восемь тысяч флоринов, которые тот истратил на жалованье швейцарцам, — или стать его врагом. Никколо, с середины сентября оставшийся в одиночестве (Франческо делла Каза сказался больным и лечился в Париже), неустанно затевает разговоры со всяким, кто еще согласен его слушать, уверяя всех в искренности Флоренции и чувств своего народа, «который заслуживает ободрения и помощи, а не окриков и немилости…». С Франческо делла Каза или без него, Макиавелли составляет для Синьории обстоятельные доклады, в которых почти в одних и тех же выражениях бьет тревогу: пусть скорее, скорее шлют послов, людей, занимающих высокое положение. И деньги. В противном случае произойдет катастрофа.

Деньги необходимы были не только для уплаты долга Людовику XII, но и для того, чтобы купить друзей. «Под звон дукатов пизанцы защищаются, жители Лукки нападают на вас, венецианцы маневрируют, король Фердинанд (король Неаполитанский) и многие другие ведут переговоры; идти другим путем — это, как говорится, желать выиграть дело, не заплатив прокурору».

Но Флоренция никак не реагирует на эти отчаянные призывы. Между тем гнев двора сменился насмешками и презрением. Положение стало унизительным для Макиавелли не только как чиновника, осознающего свою незначительность и отсутствие уважения к себе, но и как флорентийца, гражданина Республики, который видит, сколь мало уважает здесь его родину и ее правительство собрание «ничтожеств». В глазах французов флорентийцы значат не больше, чем генуэзцы, даже меньше, чем жители Лукки!

Синьория не торопится с отправкой послов, хотя секретарь, подгоняя ее, уже не скрывает больше своего раздражения, видя явное противоречие между поспешностью, с которой их отправили в путь, и нынешним бездействием правительства. Правда, в сентябре новые члены Синьории уже сменили старых, и никто не жаждал принять на себя тяготы такого посольства. Бернардо Ручеллаи сослался на слабое здоровье, Джованни Ридольфи — на проблемы в семье, Лукка дельи Альбицци — на «неудобства путешествия и большие расходы»… Все подтверждало слухи о том, что внутри правительства существует раскол: говорили, что в нем есть партия, которой не нужна Пиза и которая требует возвращения Пьеро Медичи. Встревоженный появлением Пьеро в Мелене, Никколо торопит Синьорию: «Если к остальным достаточно могущественным врагам добавится этот, опасность нашего положения удвоится».

В середине октября Никколо впал в отчаяние. У него больше нет козырей. Его вынужденные бедствия в стране, которая оставшимся во Флоренции друзьям представляется «столь отдаленной, что, кажется, находится на другой планете», не улучшают состояние его духа. Как долго ему придется возвещать о скором приезде послов, которые еще даже не выехали из Флоренции? Что произойдет, если они не приедут вовсе?

— Мы все умрем, прежде чем прибудут твои ораторы[18], — ухмыляется кардинал Руанский.

Жорж д’Амбуаз, нехорошо улыбаясь, добавляет:

— Мы постараемся сделать так, чтобы кто-то умер раньше нас.

Выжидательная позиция, занятая Республикой, имела, без сомнения, свое политическое объяснение, о котором Синьория не считала, однако, нужным сообщать своему подчиненному. Во Флоренции, как, впрочем, и во Франции, еще не было известно, куда после взятия Имолы и Форли двинется войско папы во главе с Чезаре Борджа. В Романью, чтобы захватить там Фаэнцу, Римини и Пезаро? Или на юг, чтобы напасть на владения Колонна, римских баронов и врагов папы? При французском дворе надеялись на последнее. Никколо сообщает Синьории: «Этот поход доставит радость Людовику, он лучше согласуется с его планами, направленными против короля Неаполитанского: в самом деле, последний будет вынужден прийти на помощь своим союзникам и, следовательно, ослабит себя; тогда он или подпишет с Его Величеством более выгодный для последнего мир, или будет побежден гораздо быстрее и легче». Поход на юг устраивал и Флоренцию, потому что тогда ничто не угрожало бы границам Тосканы и, следовательно, не было бы нужды срочно укреплять дружбу с Людовиком XII.

Однако «ходят все более упорные слухи, — пишет Никколо Агостино Веспуччи, своему коллеге по Канцелярии, — что как только он (Чезаре. — К. Ж.) штурмом возьмет Фаэнцу и Болонью, то захочет мечом проложить дорогу Пьеро Медичи, чтобы тот вернулся править таким городом, как наш, в преступном качестве верховного гражданина». Тогда, дабы не дать осуществиться подобным намерениям, можно будет рассчитывать только на Людовика XII. И это еще одна причина, чтобы в том непрочном положении, в котором находится Флоренция, не вызывать более недовольства короля, думает Никколо.

Синьория же считала, что тянуть время — в ее интересах. Не делая особых затрат, она держала при французском дворе Макиавелли, который обладал всеми качествами великолепного посла, но не имел его полномочий и в то же время заботился о ее выгоде. Он — человек незаменимый, человек-буфер.