1939 ГОД. ВНУТРЕННЯЯ ТЮРЬМА НКВД. СЛЕДСТВИЕ ПРОДОЛЖАЕТСЯ…

1939 ГОД. ВНУТРЕННЯЯ ТЮРЬМА НКВД. СЛЕДСТВИЕ ПРОДОЛЖАЕТСЯ…

ЛИЧНЫЕ ПОКАЗАНИЯ Кольцова М. Е.

От 31 мая 1939 г.

Заговорщицкая организация в Наркоминделе ставила себе задачей добиться сдвигов вправо в международной, внутренней и культурной жизни СССР, т. е. толкать СССР по пути буржуазного развития.

Для этой цели данная организация использовала свое влияние и положение на фронте международной политики, стремясь создать обстановку вокруг СССР, соответствующую целям и намерениям организации, чтобы соответственно используя эту обстановку, заставить правительство СССР предпринять те или иные шаги, желанные для организации.

В названную организацию входили: Литвинов М. М., Суриц Я. З., Потемкин В. П., Майский И. М., Штейн Б. Е., Уманский К. А. Из не работающих в Наркоминделе к ней примыкали: Кольцов М. Е., Штерн Г. М., Эренбург И. Г., Кин В., Луи Фишер. О данном составе организации мне известно от Литвинова, Потемкина, Уманского, Сурица. Когда точно она создалась — не знаю. Столкнулся и связался с ней в 1935 году — будучи до того связан лишь с Уманским и Гнединым.

Летом 1935 года в Париже полпред Потемкин В. П., в разговоре по поводу конгресса писателей завел речь о том, что де мол в Москве делаются всякого рода вещи и принимаются решения, за которые затем приходится испытывать смущение перед цивилизованной Европой — особенно, например, ему, как образованному человеку, дипломату и профессору. Что «тем, кому дорого достоинство России», надо препятствовать разного рода «левацким» поступкам со стороны правительства, хотя бы даже это грозило неприятностями. Он заявил далее, что мне, как литератору, следует помочь группе работников Наркоминдела, перебросившим мост через пропасть между СССР и Европой. Таковой группой он назвал вышепоименованных лиц. Он добавил также, что другой журналист, Кин, его близкий друг, уже оказал ему в этом отношении огромную помощь в Италии и он добился сейчас перевода его к себе в Париж. В дальнейшем он принялся резко критиковать правительство, за отдельные перегибы и строгости (конкретно не помню, о чем идет речь), заявляя, что вообще методы и характер управления еще у нас отсталые, некультурные и еще не соответствует демократической эпохе. Я целиком согласился с ним, хотя критика носила антисоветский характер.

Потемкин был связан с Андрэ Жидом и Мальро. Охаяв состав советской делегации писателей, как «пошехонцев», он по их (Жида и Мальро) предложению потребовал от Москвы приезда на конгресс писателей Бабеля и Пастернака, хотя они не входили в состав делегации. (Бабель оставался после конгресса несколько месяцев в Париже, поддерживая через свою эмигрантку-жену связь с еврейской эмигрантской буржуазией.) Далее Потемкин вместе с Эренбургом И. Г. организовал поездку в СССР Андрэ Жида и группы его антисоветских спутников, хотя их имена и репутация были достаточно сомнительны. В разговоре со мной он резко критиковал коммунистов Франции, говоря, что компартия слишком рано стремится играть роль в политической жизни, что не в силах делать этого, также нападал на левую интеллигенцию, отдавая предпочтение правым реакционным писателям — Валери, Фаррер, Моруа.

В отношении международной политики Потемкин считал, что СССР необходимо поддерживать тесную связь с Германией и Италией, ибо это «в интересах России». Он подчеркивал свои близко-дружественные отношения с Муссолини, которого хвалил, как великого государственного деятеля. Он указал, что Литвинов, Майский, Суриц — точно такого же мнения, но что эти связи встречают противодействие со стороны Москвы. Тем не менее, он поддерживает связи с итальянскими фашистскими кругами на свой страх и риск через Кина. Он выразил сожаление по поводу кратковременности моего пребывания, что мешает моей помощи работе наркоминдельцев. Впрочем, указал он, помогая Литвинову и находя с ним общий язык, я восполню этот пробел. Следующую беседу с ним я имел в 1937 году.

Весной 1936 года я имел в Москве примерно такой же разговор с Литвиновым, которому рассказал свою беседу с Потемкиным. Он целиком одобрил рассуждения Потемкина и присоединился к ним. На мой вопрос — какими методами и при помощи каких сил могут наркоминдельцы рассчитывать повлиять на внутреннюю жизнь страны, он в завуалированной форме указал, что на троцкистов и бухаринцев рассчитывать не приходится, ибо все это люди конченные и связь с ними гибельна, но что в стране имеются новые кадры недовольных и жаждущих контакта с Западной Европой молодых интеллигентов, и что мне, как журналисту, должно быть лучше их видно. Он указал также, что готовящаяся новая конституция в корне изменит обстановку политической борьбы, очень многое упростит и легализует, так что будет гораздо безопаснее добиваться поставленных целей, используя для давления на правительство парламентские формы. Наркомы и целые составы правительств будут, сказал он, ниспровергаться и предлагаться с парламентской трибуны. С этой трибуны надо будет добиваться настоящей свободы печати в буржуазном смысле слова, отмены монополии внешней торговли, восстановления концессий, отмены религиозных преследований — того, чего требуют иностранные державы для дружного сожительства с СССР и в чем он, Литвинов, с ними согласен. Осмотревшись в обстановке, какая создастся после введения конституции, надо будет выработать новые методы действия. Что же касается заграницы, то тут методы остаются те же: способствовать давлению буржуазных государств на СССР в сторону его поправления. Внешне нося форму расхваливания будущей конституции и демократизации советской общественной жизни, разговор Литвинова по существу имел антисоветский смысл.

Взгляды, высказанные Литвиновым, мне уже были знакомы из разговоров с другими членами руководимой им антисоветской группы — Сурицом в 1936 году, Потемкиным в 1935 году, Штейном и Уманским в 1934 году. Введение будущей конституции ими рассматривалось, как шаг в сторону буржуазной демократии. Дипломаты практически осуществляли подобные взгляды в закулисных разговорах с правительственными деятелями, как-то: Потемкин с Муссолини и Эррио, Суриц — с Гитлером и Герингом, а Штейн — в Лиге Наций — с ее руководителями. Я вел подобные же разговоры с Мальро, Луи Фишером, Жан Ришаром Блоком, которым я давал антисоветские разъяснения о положении в СССР (тяжелое положение интеллигенции, ненависть к иностранцам, репрессии).

Следующие встречи с заговорщиками Наркоминдела у меня были летом 1937 года в Париже: с Литвиновым, Потемкиным и Сурицом. Все они были разъярены помощью, которую СССР оказывал Испании, и стремились всячески эту помощь прекратить или затормозить, т. е. прекратить посылку продовольствия, оружия, людей. Литвинов, говоря об испанских делах, представлял их в крайне скептическом свете. Он сказал: «У вас там никаких успехов, вы берете в день по одному пленному, а мятежники забирают целые города. Из-за вашей Испании СССР потерял свои международные связи. Эта война обречена на неудачу».

Он сказал, что поскольку в Испании сейчас работает Штерн Г. М., которого он хорошо знает по Москве по Наркомату обороны и с которым у него старая связь — необходимо, чтобы я передал Штерну его точку зрения о необходимости поскорее свернуть войну и чтобы Штерн это провел в жизнь, пользуясь своим положением в Испании.

Он сказал также, что Майский работает в комитете по невмешательству так, что там создалась тяжелая обстановка для дальнейшего продолжения войны республиканской Испанией. По его тону чувствовалось, что он одобряет подобную деятельность Майского.

Потемкин в Париже был занят сдачей дел в связи со своим переводом в Москву. Этот перевод его тревожил, так как в Москве были в это время в разгаре аресты и смещения, о которых он мне подробно рассказал. В Москве он надеялся на помощь в антисоветской работе на Кина, которого он вновь забрал с собой, на этот раз в качестве редактора «Журналь де Моску». (Кин был женат на дочери итальянского премьер-министра.) Особенно Потемкин был встревожен краткостью срока, который был ему дан для сборов и переезда в Москву.

Суриц, сохранявший свою германскую ориентацию и уверенность в возможности договориться с немцами, был крайне недоволен своим переводом в Париж и прекращением работы по установлению связей с немцами. Он столь же отрицательно относился к помощи Испании и также просил, нельзя ли принять какие-нибудь меры к тому, чтобы республиканцы прекратили войну, пойдя на компромисс или на капитуляцию. По его словам, из-за войны в Испании за границей опять стали говорить, что в СССР управляет не правительство, а Коминтерн.

Приехав в Испанию, я повидался со Штерном и передал ему указание Литвинова. Штерн сказал, что и он такого же мнения, что при таком положении и при отсутствии настоящей реальной помощи война обречена на неудачу и что сделает все зависящее от него, чтобы поскорее ее прекратить. Он был связан с Прието (военный министр, правый социалист, пессимистически и пораженчески настроенный) и с Рохо (начальник генштаба, беспартийный, сторонник Прието). Устроив совместно совещание, они приняли решение максимально приостановить военные действия, ограничившись лишь видимостью их. К ним примыкали: из испанцев — начальник авиации Сиснерос, генеральный комиссар Вайо и заместитель его Пестанья, а из советских работников — вначале Павлов Д. Г. (руководитель танковых частей), Грачев, сменивший Павлова, Ковалев (советник на северном фронте), Нестеренко, Качелин, Буксин, Федер (парторганизатор), а равно я.

Вся эта группа по существу стремилась сорвать военные операции, добиваясь и осуществляя задержку под разными предлогами частей в резерве и в тылу, якобы для накопления, отдыха и обучения их. В результате части, находившиеся на передовых позициях, выбивались из сил либо теряли всякую активность либо отступали. Такая судьба постигла все операции с весны 1937 года. Начальствующий и политический состав не выезжал на фронт, оставляя части без присмотра. Лично я, которому по роду работы также надлежало быть на фронте, по трусости оставался всегда в тылу. При этом я вел разлагающую работу, убеждая почти всех знакомых, испанских и советских, в бесцельности продолжения войны.

Вместе с тем советники и лица командного состава своим поведением подрывали свой авторитет и внушали к себе недоверие, которое отражалось на настроении войск. Валенсийские работники занимались склоками с мадридскими, а те и другие — с барселонскими. (В этом отношении подрывную работу вела парторганизатор советской колонии Федер.) В открытых разговорах между собой и перед посторонними они выражали свое неверие в возможность продолжения войны. Подрыву авторитета способствовали кроме склок и кутежи, в каковом отношении дурной пример показывало руководство танками в лице Павлова, устраивавшего попойки с испанскими командирами в разгар военных операций, как это было на Хараме, в результате чего танки, как мне говорил Штерн, не оказались в нужный момент посланными на участки боя, что привело к потере некоторых позиций. От него же я слышал, что штаб танков присвоил себе излишки жалованья, указав испанскому штабу преувеличенное число штатных единиц, и присвоенную сумму потратило на кутежи. Болотин (работник особого отдела) как-то хвастался «устранением» (подразумевается убийство) испанского комиссара, не пришедшегося по вкусу руководству учебного танкового центра. Подобные дела дискредитировали присланных из СССР работников и лишали их авторитета.

Со времени приезда в Москву, т. е. с конца 1937 года, я видел Литвинова трижды. При первом разговоре я ему рассказал о положении в Испании и о своих действиях по прекращению операций. Он остался, однако, этим недоволен, так как война все же продолжалась, что, по его словам, вызывает нарекания и протесты французского и английского правительства, которым он обещал прекратить сопротивление республиканцев и советское «вмешательство».

В мае 1938 года в Москву приехал на два дня Луи Фишер и имел свидание с Литвиновым, с которым у него была давняя связь и посредником при котором он состоял. После разговора с ним я написал статью, имевшую целью обострить франко-советские отношения, для чего избрал поводом статью генерала Бремона во французской печати. Статья была мной дана для «Красной звезды», но там не напечатана.

Летом 1938 я опять беседовал с Литвиновым, в присутствии Майского и Сурица. Была подвергнута совместной антисоветской критике борьба с врагами, как дошедшая до страшных перегибов. Суриц сказал, что французы опасаются теперь вступать с ним в откровенные разговоры, так как его могут арестовать. Литвинов резко критиковал Наркомвнудел в лице Ежова, заявляя, что он губит сотни тысяч невинных людей и что надо добиться его ухода. Разумеется, эти разговоры велись во внешне осторожной форме.

В начале ноября 1938 года я в третий, последний раз разговаривал с Литвиновым. Он был опять крайне удручен, говорил об изоляции Советского Союза, о возможности войны не далее, как в течение двух лет, а также о новых арестах и спросил, предпринимается ли в «Правде» что-либо, когда получаются письма о неправильных арестах, увольнениях и тому подобных перегибах. Я ему сказал, что подобные материалы направляются в НКВД и в прокуратуру. Тут же я ему сказал, что в «Правде» есть люди, которые также болеют о том, что происходит, и что эта группа людей, если нужно, может всегда помочь — имея в виду свои антисоветские связи с Никитиным, Ровинским, Давидюком, Левиным. Он ответил, что пока в виду ничего не имеется, что предстоящий уход Ежова разрядит атмосферу, но что вообще говоря помощь «Правды» для него очень важна ибо кроме «Журналь де Моску» Наркоминдел не имеет никакой точки опоры.

Литвинов, Максим Максимович

Потемкин, Владимир Петрович

Суриц, Яков Захарович, полпред в Париже

Штейн, Борис Ефимович, полпред в Риме

Майский, Иван Михайлович, полпред в Лондоне

Штерн, Григорий Михайлович, военный работник

Эренбург, Илья Григорьевич, писатель

Кин, Виктор, журналист

Фишер, Луи, журналист

Павлов, Дмитрий Григорьевич, военный работник

Бабель, Исаак Эммануилович, писатель

Блок, Жан Ришар, французский писатель

Жионо, Жан, французский писатель

Лично я принимал активное участие во вражеской работе в Испании, занимаясь разлагающей деятельностью как среди испанцев, так и среди советских работников, и развивая среди них скептическое отношение к перспективам борьбы. В разговорах я подчеркивал неизбежность поражения и бесцельность дальнейшего сопротивления наступающей армии противника. Подобную же оценку положения я давал в июле в Испании делегатам 2-го конгресса писателей. На самом конгрессе я выступил с пессимистической речью, не соответствующей требованиям момента. В склоках и борьбе между мадридскими и валенсийскими работниками я способствовал расшатыванию дисциплины. Когда низовые работники критиковали руководство в лице Штерна, я ему тотчас же сообщал об этой критике и старался дискредитировать их. В результате чего лица, осмеливавшиеся критиковать, подвергались откомандированию из Испании, как это было с Лопатиным, Юшкевичем и Петровым. Встречаясь с работниками интернациональных бригад, я натравливал их на требования денежных пособий от испанского правительства, что могло увеличить и без того большие расходы по войне. Я также выступил в феврале 1937 года на митинге в Мадриде с речью, восхвалявшей правительство Ларго Кабальеро, хотя это правительство вело работу вредную для хода борьбы республиканцев. Равным образом я поддерживал в беседах авторитет Вайо и Рохо, хотя деятельность их шла во вред успехам республиканцев. Встречаясь с испанской интеллигенцией, я указывал на необходимость уничтожения церквей и священников, хотя это озлобляло население, и без того находившееся в состоянии политического напряжения.

А. Толстой, приехав из эмиграции в 1922 или 1923 году, ряд лет жил в Ленинграде и в Детском селе, будучи почти изолирован от советского общества и вращаясь в очень узком кругу — П. Щеголева, П. Сухотина, академика Платонова — деятелей и литераторов дореволюционного времени.

С приездом в СССР М. Горького положение Толстого изменилось. Он стал часто приезжать и подолгу жить в Москве, подружился с окружением Горького и особенно близко — с Н. А. Пешковой. Из рассказов мне Толстого я знаю, что он часто бывал и кутил у Ягоды и пользовался его поддержкой и помощью. Он рассказывал также о своей дружбе в Ленинграде с Заковским, Стецким и Угаровым. В Ленинграде же он был много лет связан с каким-то голландцем-концессионером, фамилия мне не известна. Этот голландец, очень богатый человек, подарил или каким-то другим образом уступил ему свой автомобиль «Студебекер».

Я был отдаленно знаком с Толстым и ближе сошелся с ним в 1935 году. На конгресс писателей в Париж он приехал, сделав крюк, через Лондон, где провел некоторое время (сколько — не знаю). Это посещение Лондона он объяснил мне наличием там у него старых друзей, в частности М. Будберг-Бенкендорф и Н. А. Пешковой. Последняя приехала вслед за ним в Париж.

Во время конгресса в здание, где он происходил, приходили русские белые эмигранты, просили вызвать Толстого и беседовали с ним в фойе. Это его крайне смущало, он, видимо, старался уклоняться от этих встреч и говорил мне: «Пристают старые знакомые, у каждого просьба, а откажешься говорить — скандал подымут».

Он поселился отдельно от других советских делегатов. Навестив его без предупреждения, я застал у него семью Шаляпина (он ее мне представил), еще каких-то эмигрантов, которых он назвал «русские парижане» и Н. А. Пешкову. Я, очевидно, помешал оживленному разговору, который быстро затих и гости ушли. Конец разговора был о Бунине, с которым Толстой то ли говорил, то ли собирался говорить по телефону. На другой день Толстой сказал мне, что ряд эмигрантских писателей, в частности, Бунин и Марина Цветаева, не прочь вернуться в СССР и обращаются к нему по этому поводу. Он спросил — как поступить и получил ответ, что надобно об этом написать в Москву. К этому вопросу ни он, ни я больше не возвращались.

В 1935 году осенью Толстой разошелся со своей женой и семьей, женился на Л. И. Крестинской и переехал в Москву. Старшая его дочь вышла замуж за военного комбрига или комдива (фамилии не знаю).

В 1937 году, приехав на второй конгресс писателей, Толстой в Париже также поселился отдельно. В том же отеле поселилась М. Будберг-Бенкендорф, известная по делу Локкарта, как агент Интеллиженс-Сервис. Условившись по телефону, я обедал с Толстым, его женой Людмилой и с Будберг. С последней обращение у него было короткое и на «ты». Разговор шел на литературные темы, причем Толстой и Будберг подчеркивали, что в Англии совершенно ничего не сделано в области связей с интеллигенцией. Толстой собирался снова съездить в Англию и при помощи Будберг расширить эти связи.

В этот период Толстой разъезжал вместе с Фадеевым, с которым тесно подружился. Толстой также дружил и был на короткой ноге с французом Вожелем, журналистом и предпринимателем, издателем иллюстрированных и модных журналов. Они, по словам Толстого, постоянно кутили вместе. Вожель был близок к полпредству, дружил с работавшими там тогда Розенбергом и Гиршфельдом.

В разговоре со мной в 1935 году Мальро сказал, что Толстой, как и другие писатели-эмигранты, был завербован англичанами и французами. Верно ли это, мне неизвестно.

В Москве у Толстого я часто бывал в 1938 году. Он дружил с Фадеевым, Катаевым и со мной. Частыми посетителями были Р. Симонов (из театра Вахтангова), Минц (из «Истории гражданской войны»), жена Угарова А. И., Пешкова Н. А., старшая дочь с мужем-военным.

Разговоры у меня с Толстым и Фадеевым были на литературные темы. Однако, высказывалось недовольство по поводу большого количества арестов, что запугивает, якобы, интеллигенцию и мешает спокойной работе.

В октябре 1938 г. Толстой ждал приезда Вожеля и намеревался поселить его у себя.

В ноябре того же года он тревожился о судьбе своего друга, некоего Малаховского, поляка, арестованного в Ленинграде. Он сказал, что будь на месте Заковский — он освободил бы Малаховского, теперь же неизвестно, где и как за него хлопотать.

В начале декабря я получил по почте от первой жены Толстого рукопись-воспоминания об их совместной жизни во Франции в белой эмиграции, среди офицеров и казаков. Хотя очерк придавал Толстому некоторые положительные черты и в конце говорил о его тяге в Россию, но в целом он дискредитировал его, напоминая о его эмигрантском прошлом. Поэтому я воздержался от передачи его в печать.

Фишер, Луи, американец; журналист, сотрудник левых американских изданий, продолжительное время проживал в СССР, где до конца 1938 года проживала и его семья, советские граждане. (Квартира — на Сивцевом Вражке, № дома не помню.) Сам он проживал в 1938 году в Испании и в Париже. Возраст — 45–50 лет. В СССР он в последний раз был летом 1938 года.

Штейн, Борис Ефимович, работник НКИД, последняя должность — полпред в Риме.

Уманский, Константин Александрович — работник НКИД, последняя должность — советник полпредства СССР в США. В — Москве проживал в последнее время на Спиридоновке, 17.

Гнедин, Евгений Александрович, последняя должность — заведующий отделом печати НКИД.

Миронов, Борис Миронович, последняя должность — заместитель заведующего отделом печати НКИД. Был арестован в 1936 или 1937 году.

Виноградов, Борис Дмитриевич, работник НКИД, последняя должность — советник полпредства в Польше. Проживал в Москве с матерью и дочерью на Колпачном пер. Приезжал в Москву в начале 1938 г.

Юст — немецкий корреспондент. Приезжал в СССР в 1932 году. Уехал примерно в 1934 году, кажется, осенью.

Васехес — австрийский корреспондент. Находился в СССР до 1934–35 годов, затем уехал.

Розенберг, Марсель Израилевич. Последняя должность — полпред СССР в Испании. Вернулся в СССР летом 1937 года, затем был арестован. Жена его, Марина Ярославская, проживает с родителями на ул. Грановского, в доме Советов.

Берзин, Иван Дмитриевич, советник при военном министре в Испании. Уехал в СССР летом 1937 года. (Жил в Валенсии.)

Мерецков, Кирилл Афанасьевич, комдив. В Испании был советником центрального фронта. Приехал в СССР летом 1937 года. Последняя должность — заместитель начальника ген. Штаба. Член партии.

Никольский, Александр Михайлович. Был атташе полпредства СССР в Испании, оставался там до середины 1938 года. Член партии. Возраст около 42 лет.

Белкин, Наум Маркович, зав. бюро печати полпредства СССР в Испании. Приехал в СССР летом 1938 года и, кажется, остался в Москве. Член партии.

Мальро, Андрэ. Французский писатель. Был в Испании в 1936 и 1938 году. Постоянно проживает в Париже.

Вожель, Люсьен. Журналист и издатель. Выпускал журнал «Вю». Постоянно проживает в Париже (адрес его известен в полпредстве в Париже).

Соколин, Владимир Александрович. Работник НКИД. Последняя должность — пом. секретаря Лиги Наций. Проживал в Женеве. Член партии.

Гиршфельд, Евгений Владимирович. Работал советником в полпредстве СССР в Париже. Приехал в СССР летом 1938 года. Последнее время работал в газете «Журналь де Моску», кажется, заместителем редактора. Член партии.

Эренбург, Илья Григорьевич, писатель, беспартийный. Корреспондент «Известий» в Париже. В Москве имеет квартиру в доме писателей на Лаврушинском переулке, где проживает его дочь с мужем, писателем Лапиным.

Игнатьев, б. работник полпредства в Париже, б. граф. Сейчас работает в Москве, в военном ведомстве, в области преподавания иностранных языков. Беспартийный.

Михайлов, Борис Данилович. Работал в последнее время редактором газеты «Журналь де Моску». Член партии.

Мейерхольд, Всеволод Эмильевич, режиссер, беспартийный. В последнее время работает в театре им. Станиславского.

Толстой, Алексей Николаевич, писатель, беспартийный. Проживает в новом доме у Белорусского вокзала.

Путерман, журналист, сотрудник французской печати, эмигрант, выходец из Бессарабии. Работал в журнале «Вю» у Вожеля. Проживает в Париже, постоянно бывает у Эренбурга И. Г., с которым дружен.

Савич, Овадий, литератор, беспартийный. Выехал из СССР примерно в 1925–27 году. Близок с Эренбургом И. Г., который привез его в Испанию и устроил корреспондентом ТАСС в Валенсии и Барселоне, где он находился до осени 1938. В Москве находится жена Савича, приехавшая из-за границы в 1935–36 году, Аля (Анна?) Савич.

Герасси, художник, испанский еврей, постоянно проживал в Париже, друг Эренбурга И. Г. Во время гражданской войны в Испании находился там. Его жена — Стефа Герасси, галичанка, была секретарем Эренбурга.

Мальро Роллан, журналист, француз, возраст около 25 лет, младший брат Мальро Андрэ, был в СССР в качестве корреспондента около года в 1936–37 году. Уехал в Париж.

Штерн, Григорий Михайлович, комкор, член партии. Был в Испании главным военным советником. В 1938 году находился в СССР, на Дальнем Востоке.

Кин, Виктор. Последняя должность — редактор «Журналь де Моску» (в 1937 г.). Был арестован.

Валери — французский писатель реакционного направления, член французской академии. Проживает в Париже (?). Возраст — около 60 лет.

Фаррер — французский писатель реакционного направления, член французской академии. Возраст — около 70–75 лет.

Моруа — французский писатель реакционного направления, член французской академии.

Прието, б. министр обороны испанского республиканского правительства. Находился в Валенсии и Барселоне до конца 1938 года. Социалист (член ЦК испанской социалистической партии).

Рохо, Висенте, генерал исп. Республиканской армии, беспартийный. Находился в Испании до конца 1938 года.

Сиснерос, начальник авиации испанской республиканской армии, коммунист. Проживал в 1938 году в Барселоне.

Вайо, Альварес, министр ин. Дел испанского республиканского правительства. Находился в 1938 году в Барселоне. Левый социалист.

Пестанья, зам. генерального военного комиссара в Испании. Умер в 1938 году там же.

Павлов, Дмитрий Григорьевич, комкор. Руководил в Испании работой танковых частей. В Москве последняя должность — начальник автобронетанкового управления.

Грачев, комдив (?), руководил танками в Испании в 1937 году, затем уехал в Москву. Член партии.

Ковалев, комбриг, советник в Испании на Северном фронте, приехал в СССР осенью 1937 года. Член партии.

Нестеренко, политработник, работал советником в полит-комиссариате в Испании. Уехал оттуда в СССР в 1937 году. Член партии.

Качелин, политработник, див. комиссар (?), работал в Испании до осени 1937 года, затем уехал в СССР. Член партии.

Буксин, политработник, парторганизатор, погиб при автомобильной катастрофе в Испании в 1938 году. Член партии.

Федер, парторганизатор советской колонии в Испании, жена поверенного делах СССР в Испании Марченко. Полька, политэмигрантка. Была до конца 1938 г. в Испании.

Серебренников, Николай Николаевич, работник НКИД, работал в Мадриде до весны 1937 года, когда уехал в СССР. Беспартийный.

Лиман (?), работник НКИД, работал в Мадриде до начала 1938 года, уехал в СССР. Член партии.

Суриц, Яков Захарович, полпред СССР в Париже.

Болотин, Григорий (?), работник НКИД (?), работал в качестве комиссара при Павлове Д. Г., в Испании.

Никитин, Александр Ефимович, член редколлегии «Правды», в последнее время — зав. отделом печати ЦК ВКП(б). Проживал в доме «Правды».

Ровинский, Лев Яковлевич, член партии, член редколлегии «Правды», проживал в доме «Правды».

Давидюк, Аркадий Михайлович, член партии, член редколлегии «Правды», проживал в доме «Правды».

Левин, Борис Ефимович, член партии, заместитель заведующего партийным отделом «Правды».

Брик, Лили Юрьевна, являлась с 1918 года фактической женой В. Маяковского и руководительницей литературной группы «Леф». Состоящий при ней ее формальный муж Брик Осип Максимович — лицо политически сомнительное, в прошлом, кажется, буржуазный адвокат, ныне занимается мелкими литературными работами. Л. и О. Брики влияли на Маяковского и других литераторов-лефовцев в сторону обособления от остальной литературной среды и усиления элемента формализма в их творчестве. Дом Бриков являлся ряд лет центром формализма в искусстве (живописи, театра, кино, литературы). После смерти Маяковского в 1930 г., группа лефовцев, уже ранее расколовшаяся, окончательно распалась. Супруги Брики приложили большие усилия к тому, чтобы закрепить за собой редакторство сочинений Маяковского и удерживали его в течение восьми лет. Хотя выпуск сочинений затормозился, но Брики предпочитали не привлекать посторонней помощи, так как это повредило бы их материальным интересам и литературному влиянию. Брики крайне презрительно относились к современной советской литературе и всегда яростно ее критиковали. В отношении Маяковского Л.Ю. и О. М. Брики около двадцати лет (при жизни и после смерти его) являлись паразитами, полностью базируя на нем свое материальное и социальное положение.

Триоле, Эльза Юрьевна, сестра Л. Ю. Брик, человек аполитичный, занятый своей лично-семейной жизнью. Лет двадцать пять тому назад переселилась с матерью за границу. Последние лет 10 — замужем за французским поэтом Арагоном, коммунистом. Ведет чисто домашний образ жизни, изредка занимается переводами.

Волович, Фанни — жена работника НКВД Воловича. Вела «великосветский» образ жизни, стремясь устроить в своем доме «салон» ответственных работников и популярных лиц, щеголяла туалетами, богатой обстановкой, заграничными вещами. В гостях у Волович бывали Киршон, Фадеев, Поскребышев, Межлаук, Стаханов, Макс Гельц. Она очень кичилась своими связями и подчеркивала, что дом ее относится к числу тех, где бывают избранные и ценные советские люди. На самом же деле она и ее дом пользовались репутацией чванства и разложения, присущего верхушке НКВД периода Ягоды.

Зильберштейн, Илья Самойлович, литератор, историк литературы, пушкинист. Долгое время работал в Ленинграде секретарем у историка Щеголева (покойного), затем, примерно в 1932 г., перекочевал в Москву. Энергичный изыскатель старых литературных документов и неопубликованных рукописей и в этой области является полезным специалистом. Однако отличается делячеством и стремлением заработать одновременно во многих редакциях и издательствах.

Пильский, Петр — журналист. До революции работал в буржуазной прессе. В 1919–20 годах работал в Одессе в советских газетах, после чего эмигрировал за границу и печатался там в эмигрантской белой печати. В 1922 году, когда в Риге издавалась советским полпредством газета «Новый путь» (где я работал около месяца), он явился в редакцию с предложением своих услуг, т. е. перехода вновь на советскую платформу. За это он требовал значительных сумм в форме гонорара. Так как Пильский политически не имел никакого авторитета и ценности, а лично был человеком опустившимся и спившимся, то предложение его было отклонено, после чего он продолжал сотрудничать в белой печати. В 1923 или 1924 году я в фельетоне в «Правде» описал похождения Пильского, на что в свою очередь он через некоторое время ответил пасквилем по моему адресу. Несколько лет назад он, судя по газетам, умер.

Анненкова, Юлия. Газетная работница. Была в 1931–5 году работником ТАСС, затем редактором немецкой газеты в Москве. Была, по ее словам, в дружеских отношениях с Сулимовым. Имела широкие связи среди работников германской компартии, в особенности была дружна с Пиком и Геккертом и с немецкими пролетарскими писателями. Среди них она держалась очень напористо и диктаторски, изображая в своем лице «мнение русских товарищей», что ей удавалось, из-за того, что этот круг людей жил изолированно и имел слабое соприкосновение с советской средой. Результатом работы Анненковой в немецкой газете явились склоки и интриги в среде немецких писателей-антифашистов, на что они жаловались в Союз писателей. В 1937 году была арестована.

Орахелашвили, Мария Платоновна. Работала в Наркомпросе, где заведовала каким-то отделом. Встречал ее в Сочи в 1934 году. Она крайне кичилась своей якобы близкой и долголетней дружбой с руководителями партии и жаловалась на то, что, якобы, старым членам партии, как она, не воздается теперь должного почета и не предоставляется положение и работа, соответствующие их заслугам и прежней роли.

Вайскопф, Франц, немецкий писатель, коммунист. Жил во Франции и Чехословакии. Приезжая в Москву, посещал дома Лили Брик и Фанни Волович, с которыми он, по его словам, состоял в дружбе.

Пливье, Теодор, немецкий писатель, в прошлом матрос, антифашистского направления. Человек сумбурных политических настроений, бунтарско-революционной складки. С приходом фашизма эмигрировал из Германии сначала во Францию, затем в 1934 г. в СССР. Образ жизни ведет одинокий, избегая встреч с людьми, живет где-то в пригородной местности, завел себе огород и крестьянское хозяйство. Алкоголик.

Виноградов, Борис Дмитриевич, работник Наркоминдела (последняя должность — советник полпредства в Польше). Человек способный и толковый, однако, склонный к разложению, чрезвычайно любящий жизненные удовольствия, и особенно — женский пол. Он рассказывал о свих похождениях в этой области, в частности — с женами Постышева и Стецкого. По его словам, он пользовался покровительством Радека, а затем Ежова. В политическом отношении производил впечатление человека равнодушного, заинтересованного преимущественно в своей карьере.

Островский, Михаил Семенович, работник Наркоминдела (был полпредом в Румынии). Встречался с ним в Сочи (в 1934 году) и два-три раза в Москве. Человек необычайно тщеславный, болтливый, в бытовом отношении разложившийся, упоенный удовольствиями заграничной буржуазной жизни и мишурой дипломатического обихода. С восторгом рассказывал о церемонии приема его у румынского короля. Аполитичный, карьеристически и приспособленчески настроенный человек. Был в дружеских отношениях с покойным полпредом СССР в Париже Довгалевским.

Вишневский, Всеволод, писатель. По внутреннему своему содержанию — человек анархистско-мелкобуржуазной закваски, с резко выраженным стремлением к актерству и притворству, постоянно имитирующий голый бунтарский пафос вместо подлинного революционного чувства. Это привело его к ряду срывов в литературной работе и, в частности, — к троцкистски настроенной вещи «Мы, русский народ», по существу, направленной против ленинских взглядов на вопросы империалистической и гражданской войны. В своем поведении отличается хлестаковщиной и интриганством, стремясь через склоки занять первенствующее положение среди литераторов. Был близко связан со Ставским В. П., с которым вместе проводил в 1936–37 году склочную разрушительную работу в Союзе писателей. В Испании во время конгресса писателей вел себя провокационно-хулигански, подчеркивая перед писателями — делегатами других стран особую роль русских в испанской гражданской войне. Близко связан с режиссером Таировым.

Ставский, Владимир Петрович, литератор. Человек в литературном отношении бездарный и беспомощный, возмещает отсутствие дарования и знаний безудержным интриганством и пролазничеством. Пробравшись в 1936–38 годах к руководству Союзом писателей, он проводил в нем вредную работу по запугиванию и разгону писателей, что по существу являлось прямым продолжением разрушительной работы РАППа, одним из активнейших деятелей которого он раньше являлся. В результате этой вредной деятельности Ставского, поддерживаемого Вишневским и Сурковым, в писательскую среду были внесены взаимная дискредитация и подозрительность, запуганность, недовольство, сорвана творческая обстановка для работы и этим преграждена возможность созданию новых произведений советской литературы. В своей практике Ставский прибегал к распусканию ложных слухов о том, что тот или иной литератор, якобы, «в немилости» и редакциям надлежит его бойкотировать, а другой, якобы, пользуется покровительством со стороны ЦК и ему следует предоставлять всяческие привилегии и преимущества как в издании его вещей, так и в отзывах критики. Одним из недобросовестных приемов Ставского было афиширование и использование им в чисто литературных и чисто личных делах своего звания члена КПК и его, якобы, большой близости к Л. М. Кагановичу. «Литературная газета», выходившая одно время под его редакцией, присвоила ему в это время звание «лучшего ученика А. М. Горького».

Антонов-Овсеенко, Владимир, был в 1937 году генеральным консулом в Барселоне. Лично его я, находясь в Мадриде, видел только один раз, на собрании, но о деятельности его слышал весьма отрицательные отзывы, в особенности, от испанских коммунистов. По их словам, Антонов всю свою энергию направил на сближение исключительно с анархистами, ухаживая за ними и занимаясь взаимными превозношениями. Анархистские вожаки, пользуясь явными знаками поддержки советского консула, применили их для укрепления своего положения в ущерб коммунистам, положение которых в Барселоне было и без того очень трудным. Советником и посредником для новоприбывшего Антонова в его связях был Эренбург И. Г., имевший давние и тесные связи с испанскими анархистами. Я слышал также от испанских коммунистов о том, будто испанские троцкисты, желая насолить Антонову, раздобыли и издали брошюркой какие-то старые троцкистские статьи Антонова, но брошюры этой не видал.

Мильман, Валентина Ароновна, секретарша Эренбурга И. Г. в Москве. Кажется, состоит в штате «Известий», корреспондентом которых в Париже является Эренбург. Фактические функции Мильман состояли в заведывании материальными делами Эренбурга в Москве и в постоянном собирании для него по Москве всякого рода новостей, сплетен, слухов и разговоров из литературного мира, которые она ему сообщала письмами и по телефону в Париж.

Пивоваров Ф.В., работник рыбной промышленности, в прошлом, кажется, приказчик каких-то рыбных фирм. Женился на С. Н. Богдановой, одной из сестер Е. Н. Кольцовой. Примерно через год их совместной жизни он был арестован в Мурманске, где работал в какой-то рыбной организации. Видел его мельком один или два раза. Произвел впечатление человека отсталого малокультурного, общих тем для разговора у меня с ним не нашлось.

Эльберт, Лев Гилярович, литературный работник, член ВКП(б). До 1930 года работал за границей. Затем в Москве, в «Правде», в ТАССе, в «Огоньке». (В прошлом — работник ЧК.) Человек ленивый и бездеятельный и из-за своего лодырничества постоянно увольняемый из разных учреждений. Любитель всякого рода слухов, сплетен, которые иногда сам создает и распускает. Отличается крайней лживостью, из-за чего имел столкновения на работе. Был дружен с Маяковским и сохранил связи с семьей Бриков. Был также дружен с Фанни Волович.

Сац, Наталья Ильинишна, театральный работник, директор детского театра. Человек очень пронырливый и карьеристический, умело обделывала свои дела, используя протекции среди ответственных работников. Была замужем за Поповым (пред. пром. банка) и Вейцером (наркомторг), и пользовалась через них всевозможными привилегиями и ассигновками для руководимого ею предприятия, устройства гастролей и т. п.

Кобелев, Михаил Михайлович, журналист, работник «Красной звезды», «Правды», «Журналь де Моску». Человек авантюрно-хлестаковского типа. Распространял слухи, что Ежов Н. И. состоит в близких отношениях с его женой и что поэтому ему, Кобелеву, обеспечено покровительство. На почве его крайнего легкомыслия и распущенности имел большое количество конфликтов и инцидентов. В «Правде» пользовался поддержкой члена редколлегии Никитина А. Е.

Записано с моих слов верно, мною прочитано в чем и расписуюсь.

(М. Кольцов)

Допросил: Ст. следов. Следчасти ГУГБ Лейт. гос. без.

(Кузьминов)

Надо ли повторять, что страшная фраза: «Записано с моих слов верно, мною прочитано, в чем и расписуюсь» появлялась в протоколах как результат так называемых незаконных методов следствия, а попросту говоря — после избиений и пыток. Причем кольцовские характеристики упоминаемых в материалах «Дела» людей, несомненно, подвергались соответственному «редактированию» следователями в сторону очернения, всяческого подчеркивания отрицательного или унизительного.

ПРОТОКОЛ ДОПРОСА КОЛЬЦОВА-ФРИДЛЯНДА Михаила Ефимовича

от 16–17 июня 1939 года 1898 года рождения, уроженец г. Киева, сын кустаря-кожевника, бывший член ВКП(б) с 1918 по 1938 год, до ареста Член редакционной коллегии газеты «Правда».

Вопрос: На прошлом допросе вы признались в том, что с 1932 года являлись агентом немецкой и французской разведок и вели шпионскую работу на территории СССР. Однако, при этом вы скрыли ряд фактов и обстоятельств своей заговорщической работы.

Намерены ли вы дать исчерпывающие и правдивые показания о всех своих изменнических делах и связях?

Ответ: Признаю, что я действительно скрыл свои связи с рядом участников антисоветской организаций, существовавшей в Наркоминделе, о чем намерен дать следствию подробные и правдивые показания.

Вопрос: Прежде чем ответить на вопрос о существе вражеской работы этой организации, скажите, какое отношение вы лично имели к Наркоминделу?

Ответ: По роду своей журналистской деятельности в «Правде» мне приходилось часто общаться с руководящими работниками Наркоминдела. Я был близок с наркоминдельцами: УМАНСКИМ, ГНЕДИНЫМ, МИРОНОВЫМ и ШТЕЙНОМ. Кроме того, будучи в Испании я и там имел непосредственный стык с работниками Наркоминдела, представлявшими Советский Союз: РОЗЕНБЕРГОМ, МАРЧЕНКО и ФЕДЕР.

Вопрос: Откуда все же вам известно о существовании зого-ворщической организации в Наркоминделе?

Ответ: В конце 1932 года в разговоре со мной в Москве, у себя на квартире УМАНСКИЙ, с которым я был связан по шпионской работе, сказал о том, что в Наркоминделе существует группа, не связанная в прошлом с правыми и троцкистами и не опороченная подобными связями, которая, тем не менее, проникнута право-буржуазными взглядами как на международную, так и на внутреннюю политику советского правительства.

Вопрос: Таким образом, УМАНСКИЙ еще в 1932 году делился с вами своим несогласием с политикой коммунистической партии и советской власти?

Ответ: Да, еще тогда он высказывал резкое недовольство и возводил клевету на политику ЦК партии, которая — по его мнению — отличается крайней нерешительностью в сближении с буржуазными странами, а в других случаях, когда необходимо обострение, отличается чрезмерной сдержанностью.

Он говорил, что более активная международная политика, более тесные связи с буржуазными государствами, повлияют на внутренний уклад Советского Союза, будут способствовать изменению внутриполитической обстановки и самой жизни в стране в сторону сдвигов вправо.

Вопрос: Иначе говоря, УМАНСКИЙ разделял установки правых по вопросам международной и внутренней политики?

Ответ: Совершенно верно.

Вопрос: Но это, надо полагать, была не только его точка зрения?

Ответ: Да, таких же взглядов придерживались руководящие работники Наркоминдела: полпред в Италии — ШТЕЙН, полпред во Франции — СУРИЦ, полпред в Англии — МАЙСКИЙ, зав. отделом печати НКИД — ГНЕДИН и зам. наркома ПОТЕМКИН.

Вопрос: Следует ли вас понимать так, что и они высказывали в вашем присутствии правые взгляды и антисоветские оценки международного и внутреннего положения в СССР?

Ответ: Да.

Вопрос: Кто именно высказывал эти взгляды, где и по какому поводу?

Ответ: В неоднократных разговорах со мной, имевших место в 1933 и 1934 годах, СУРИЦ проявлял себя особо ярым германофилом. Он говорил, что несмотря на наличие в Германии фашистского режима, с немцами, которые навели у себя в стране большой порядок, можно договориться, а связи с ними надо сохранить и упрочить.

Таким же было мнение и других членов группы — ШТЕЙНА, УМАНСКОГО, ГНЕДИНА, МИРОНОВА и ПОТЕМКИНА.

Вопрос: И ваше?

Ответ: Да. Нас объединяла общность политических взглядов, которые заключались в том, что связь с Германией нужно сохранить и укреплять, а внутренний режим в СССР изменять в сторону капиталистического развития, внедрения буржуазно-демократических форм управления, привлечения иностранных капиталов и прихода к власти правых. Таковы были наши политические взгляды.

Вопрос: Вы старый немецкий шпион, а говорите о каких-то своих политических взглядах и убеждениях. Ведь вы примкнув к заговорщикам, действовали по прямым заданиям иноразведок. Не так ли?

Ответ: Конечно, моя связь с заговорщической организацией в НКИД была целиком в интересах разведок, с которыми я установил прямое сотрудничество еще в 1932 году. Да и УМАНСКИЙ, а с ним и ГНЕДИН были связаны с немцами, что определило нашу дальнейшую антисоветскую работу, направленную на упрочение отношений за счет уступок фашистской Германии.

Вопрос: Следствию известно о том, что вы не только разделяли антисоветские взгляды правых, но и вели практическую работу по их осуществлению. Говорите об этом?

Ответ: В антисоветской группе, существовавшей в Наркоминделе, я как бы представлял крыло печати. Точно такое же положение было у МИРОНОВА, УМАНСКОГО и ГНЕДИНА, которые непосредственно руководили отделом печати НКИД и осуществляли, таким образом, связь с иностранными корреспондентами. Они то и обрабатывали в антисоветском духе представителей иностранной печати, приезжавших в СССР.

Вопрос: А вы?

Ответ: Я это тоже делал. Наше положение облегчалось тем, что иностранные корреспонденты действовали в СССР официально и поэтому наши с ними встречи не вызывали излишних подозрений у органов власти.

Вопрос: Персонально — с кем из иностранных корреспондентов вы установили антисоветские связи?

Ответ: У нас существовало своеобразное разделение труда. Так, УМАНСКИЙ занимался преимущественно американскими корреспондентами, ГНЕДИН и МИРОНОВ — германскими, а я — французскими. Ближайшим нашим сообщником и вдохновителем являлся журналист Луи ФИШЕР.

Вопрос: Из ваших же показаний известно, что германо-американский агент Луи ФИШЕР, работая на своих хозяев, выполнял функции связиста между вами и разведками.