2

2

Гейне жадно следил за развертывавшимися событиями в Германии, хотя и писал: «Я не могу заниматься ими много, потому что получаемые мною #из отечества печальные вести действуют на меня так раздражающе, что мое здоровье только ухудшается каждый раз как дойдет до меня такая весть».

Это раздражение больного поэта выливалось в резко сатирические формы «Современных стихов». Половинчатая революция в Германии, трусость и предательство буржуазии нашли себе яркое и полновесное отражение в сатирах Гейне той поры.

Когда Франкфуртское национальное собрание объявило красно-черно-желтое знамя национально-революционным знаменем объединенной Германии, немецкие политические лирики били в литавры, празднуя победу. Гофман фон-Фаллерслебен приветствовал «блеск божьей милости, осенившей Германию», Дингельштедт восторженно воспевал «полет сказочного времени», Фрейлиграт восклицал: «Ура, ура, ты черный, красный, золотой!», прославляя флаг, развивавшийся над франкфуртским собранием.

Гейне оказался прозорливее радикальных политических лириков. В стихотворении «Михель после марта» он видел, что кроется за революционным знаменем буржуазии. Недолгое пробуждение наро-да-Михеля окончилось новым угарным сном, чудесная сказка свободы отцвела быстро. Тевтоманы, казалось, воскресли из гробов, чтобы объединиться в борьбе за монархию:

И видел я: Арндт и Ян-крокодил,

Времен прошедших герои,

Опять восстали из могил

За кайзера горою.

Все бурши — юности былой

Товарищи, буяны —

Пылали к кайзеру душо»

Когда бывали пьяны.

Я видел попов, дипломатов род

В грехах своих поседевший,

Влиянья римского старый оплот,

Над храмом единства потевший.

А Мижель-добряк, терпеливый умом,

Заснул и храпит в угаре.

И вновь пробудился под нежным ярмом

Тридцати четырех государей.

Гейне не жалел своей язвительности для разоблачения старых врагов — тех радикалов и филистеров-«революционров», которые предали революцию как мещане и обыватели, боявшиеся подлинной социальной революции.

Демократы показали свою образину «старогерманских» националистов и дали повод к острому стихотворению «Ослы-избиратели»:

Свобода наскучила исподволь,

И вся республика явно

Желает, чтобы один король

Правил самодержавно.

Звериная курия собралась —

Писались памфлеты и книги,

Партийная вражда развилась.

Завязались интриги.

В центральный комитет ослов

Старо-ослы входили,

Кокарды они поверх голов

Черно-красно-златые носили.

Была еще партия лошаков,

Но голосовать не смела —

Боялась крика старо-ослов

И без голоса сидела.

Один из «тевтоманов-ослов» произносит речь:

«И мы свой ослиный совет вам даем —

Осла на престол поставить,

Мы осло-манархию оснуём,

Где только ослы будут править».

Гейне издевается над выборами германского императора и со свос-fe стороны предлагает кандидата в императоры — немецкого радикала Якоба Венедея из Кельна, филистера, бывшего одно время пелитамигрантом, игравшего в достаточной мере реакционную роль во франкфуртском собрании.

Против Якоба Венедея направлены сатирические стрелы стихотворения «Кобес I». Гейне облекает свою сатиру в романтические формы. Он вызывает к жизни призрак «белой дамы», бродящей по старинному замку и роющейся в грязных реликвиях павшей феодальной монархии.

Мышиным пометом воняет тут.

Гниет от плесени и пыли

И паразиты пышный скарб

В жилище превратили.

При коронации горностай

Важнейшим был атрибутом.

Для кошек ремароких теперь

Родильным стал приютом.

Добрейшие немецкие демократы обратились к этому реквизиту для того, чтобы объединить Германию под эгидой немецкого кайзера. Тщетно напоминает Гейне, ссылаясь на свою «Зимнюю сказку»:

И правду сказал немецкий поэт, Спустясь к Барбароссе в Кифгайзер: Внимательно дело я все рассмотрел, Нам вовсе не надобен кайзер.

Но уж если выбирать кайзера, то Гейне советует взять «не патриция, а лучше плебея: берите себе не лиса, не льва, берите овцу поглупее. Берите сына Колонии, Кобеса — дурня из Кельна, в своей он дурости гений почти, он будет править дельно».

И в дальнейших строфах Гейне дает развернутую биографию своего кандидата в кайзеры — бывшего радикала, «Златоуста среди рабочих», ныне филистера из филистеров, педанта и мещанина с ног до головы…

Кайзером был выбран прусский король Фридрих-Вильгельм IV, неоднократно уязвленный Гейне, достойный потомок рода Гогенцоллернов, — того самого, о котором Гейне сложил свою уничтожающую «Дворцовую легенду»:

Есть в одном туринском замке

Изваянье: жеребец

Любит женщину, и к самке

Просодомски льнет самец.

Многих знатных поколений

Стала матерью она,

Но порода без сомнений

В них была отражена.

Коль найдешь не без причины

Мало в них людских примет.

Сразу видишь лошадиный

В королях сардинских след.

Нрав конюшенный и тупость,

Издающий ржанье рот,

И лягающая грубость

И во всех поступках — скот.

Мысли ты обрел, последний,

Христианские вконец,

За период многолетний

Только ты — не жеребец.

Гейне, уже в «Зимней сказке» требовавший гильотины для королей, невольно сравнивает английскую и французскую буржуазные революции с трусливой и половинчатой революцией немецкой буржуазии. Революция 1649 года казнила английского короля Карла, Великая французская революция гильотинировала Луи Капета и его жену. Немецкая буржуазия поступает иначе:

Французу и бритту душевность чужда

По самой сути; но немец всегда

Душевен, — он пребудет душевным

Даже в терроре самом гневном.

От немца, пока на земле он живет.

Их величествам будет почет.

Карета в шесть упряжей, в коробках,

Кони в черных султанах, в попонках,

Высоко на козлах, с тиутом, в крепдешине,

Плачущий кучер, — так будет в Берлине.

На место казни монарх подвезен

И верноподданно там казнен.

В борьбе революции с контрреволюцией побеждает последняя. В 1849 году революционные силы разбиты и разрознены, отдельные неорганизованные восстания подавлены. В глубокой скорби Гейне разражается одним из сильнейших своих стихотворений, носящим хронологическую дату в виде заглавия: «В октябре 1849 года»:

Стих шторм, что воздух рвал, свистя.

Вновь стало тихо в каждой щелке;

Народ германский, как дитя,

Рождественской вновь радуется елке.

Реакция наступает по всем линиям: «последний форт свободы пал и кровью Венгрия исходит». Но Гейне завидует мадьярам, сраженным в борьбе за национальную независимость:

Но в этот раз, свиреп и яр.

Бык заключил союз с Медведем;

Ты пал, — но не тоскуй, мадьяр:

И худший стыд знакам твоим соседям.

Ты обречен был честно пасть

К ногам животных, все ж могучих,

А мы, мы отданы во власть

Волков, свиней и грязных псов вонючих.

«Быки и медведи» прибегли к грубой силе для того, чтобы подавить революцию, и вот:

Лай, хрюканье и вой, — едва

Снести победный смрад умею;

Но стой, больной поэт: слова

Тебя волнуют, помолчать — умнее.

Однако Гейне не мог молчать. Надрываясь, он неустанно посылал свои отравленные желчью стрелы, он чувствовал себя бойцом за прежнее дело, бойцом непобежденным, с оружием, не вырванным из его рук. В стихотворении «Enfa nt perdu» он подводит итоги своей боевой деятельности:

В борьбе за волю, не смыкая вежды,

Я на посту держался тридцать лет;

Я на победу не имел надежды,

Я знал, что мне не возвратиться, — нет!

Так я стоял, в руках ружье сжимая,

И если слышал: наглый враг идет —

Я хорошо стрелял, и пуля злая

Впивалася в его тупой живот.

Порою же могло это случиться,

Что враг лихой стрелять умел, как я,

Тогда, тогда, — ах, мне ль того стыдиться, —

Зияли рамы, кровь текла моя.

Свободен пост. Покрыли раны тело.

Один упал, — другие, место вам!

Но я — не побежден. Оружье цело!

Все цело, — только сердце пополам!