2
2
Среди писем Гейне, написанных им в этот тяжелый период травли, обращает на себя внимание письмо к редактору «Всеобщей газеты» Кольбу. Гейне жалуется на «убожество здешних немцев», на интриги, (которые плетутся против него как со стороны так называемых патриотов, так и со стороны их агентов, влияющих на прессу.
Гейне сетует попутно на тяжелые головные боли, мешающие ему работать, и на то мрачное, придавленное настроение, которое господствует в Париже.
Действительно, с начала сороковых годов разложение французской монархии Луи-Филиппа шло гигантскими шагами. Кучка финансовой буржуазии, стоявшая у власти, держалась только благодаря системе биржевого ажиотажа, подкупов и открытого грабежа низших классов. И если попытки вооруженных восстаний, из которых самая значительная была произведена Бланки и Барбесом 12 мая 1839 года, окончились неудачей, то Июльской монархии грозила гибель от разрастающейся внутренней оппозиции.
В рядах буржуазии происходил раскол; по мере развития промышленный капитал все больше становился в оппозицию финансовой буржуазии, захватившей власть в свои руки. Буржуазная оппозиция не была однородной в своих стремлениях, особенно в вопросе о политическом устройстве страны. Верхушка промышленной буржуазии ничего не имела против сохранения буржуазной монархии при условии разделения власти между различными слоями господствующих Классов. Другие представители крупной буржуазии стремились к восстановлению республиканского строя. Это, как казалось им, должно дать наибольшую гарантию их господства. Наконец, поднимавшиеся слои мелкой буржуазии образовывали кадры демократически-республиканской оппозиции.
Пример Июльской революции показал буржуазии, что без пролетариата, дерущегося на баррикадах, добиться республиканского переворота нельзя. Поэтому республиканская оппозиция старалась привлечь на свою сторону пролетариат, классовое сознание которого еще недостаточно окрепло для того, чтобы выдвинуть своих идеологов. Социалистические писатели Кабе, Пьер Леру и Прудон строили свое учение на принципах буржуазного общества и поэтому в своей проповеди идеала равенства и братства и их осуществления были такими же утопистами, как сенсимонисты.
Французский социализм этой эпохи носил не пролетарский, а буржуазно-интеллигентокий характер, и в социалистических кружках участвовали главным образом интеллигенты, а не рабочие.
Однако идеи социализма оказывали огромное влияние на французский пролетариат, и социальный вопрос все больше проникал в жизнь и в литературу.
Боязнь социальной революции охватила в сороковых годах весь господствующий класс Франции.
Гейне писал в 1842 году, что буржуазия «не боится собственно республики, но она чувствует огромный страх перед «коммунизмом, перед теми мрачными личностями, которые точно крысы вылезут из развалин нынешнего правительства».
Гейне указывает, что только вследствие этой боязни Луи-Филипп и его непопулярное правительство Гизо удерживаются у власти. Эта боязнь является для короля гарантией безопасности. Если монархия падет, «правление перейдет в руки тысячеголового чудовища, и даже враждебные буржуазии дворяне и духовенство стараются по этой причине поддерживать июльский трон; только совершенно ограниченные люди, игроки и шулера между аристократами и клерикалами, оказываются пессимистами и делают ставку на республику, или, скорее, на хаос, долженствующий наступить непосредственно вслед за установлением республики».
Гейне разделяет эту боязнь господствующих классов. Он только что перенес тягостные нападки, исходившие из узкорадикальных «партийных кругов». Ему, художнику-индивидуалисту, кажется, что грядущая социальная революция посягает на свободу личности.
«Я испытываю большой страх, — пишет Гейне в письме к Кольбу, цитированном выше, — перед ужасом владычества пролетариев, и я признаюсь вам, что вследствие этого страха я сделался консерватором. Вы в этом году мало что вычеркнете из моих статей и, быть может, посмеетесь на моей умеренностью и пугливостью. Я взглянул в глубь вещей, и меня охватило своеобразное головокружение — я боюсь, что я падаю назад».
Это временное «падение назад» отразилось в творчестве Гейне. Он создает в 1841 году сатирическую поэму «Атта Тролль».
Это памфлет в стихотворной форме, направленный против немецких радикалов различных мастей и толкав. Острие памфлета Гейне обращает против политической лирики, возникшей к началу сороковых годов в Германии. Эта политическая поэзия явилась результатом растущего недовольства германской буржуазии. Смерть прусского короля Фридриха-Вильгельма III и приход к власти его сына Фридриха-Вильгельма IV (в 1840 году) подали надежду буржуазии, что новый король проявит большее внимание к ее интересам, чем его отец. Ожидания буржуазии оказались тщетными. Либеральствующий наследный принц оказался столь же реакционным монархом, как и его отец. Он был романтиком с ног до головы, считавшим, что он король «милостью божьей», и также боялся конституции, ограничивающей его права, как и его отец. Новый король считал себя посредником между богом и народом, все его симпатии были на стороне феодального дворянства, и он мечтал о восстановлении средневековых социальных отношений.
Буржуазия была слишком безвольна для того, чтобы вступить в борьбу с королем и его кликой, а отдельные попытки политической оппозиции, отразившиеся в частности в листовке Иоганна Якоба «Четыре вопроса», были быстро погашены.
Пожалуй, более опасный противник, чем радикальная буржуазия, был пролетариат. В сороковых годах крупная промышленность и крупная торговля все больше расшатывали старые мелкобуржуазные формы жизни. Ремесленники, домашне-промышленные рабочие, жили в неописуемой нищете. Особенно это чувствовалось в силезской текстильной промышленности, где рабочие, по образному выражению Меринга, обеими ногами еще стояли в феодальном болоте, тогда как их тело уже сотрясалось сильнейшими вихрями капиталистической конкуренции.
Но у народившегося пролетариата еще не было достаточного пролетарского классового сознания для того, чтобы собственными силами помочь себе и рассчитаться с деспотами и их режимом.
Таким образом задача оппозиционного протеста угнетенных классов пала, как и прежде, на литературу и философию.
Политическая поэзия расцвела в Германии к началу сороковых годов. В 1840 году вышли «Песни космополитического ночного сторожа» Дингельштедта, в следующем году появились «Неполитические песни» Гофмана Фон-Феллерслебена, и в том же году вышли «Песни живого» Георга Гервега.
Германские политические лирики сороковых годов, разумеется, не были сходны по своему поэтическому дарованию, но нечто общее роднило их между собой. В их поэзии отражалась как нельзя лучше незрелость класса, готовящегося к борьбе, горящего пафосом борьбы, но не знающего, против кого из своих врагов обратить меч. Отсюда — отвлеченные восторги и преклонение перед свободой вообще, перед внеклассовыми идеалами равенства и братства.
Гейне возмущал «тот смутный бесплодный пафос, тот бесполезный пар энтузиазма, который с пренебрежением смерти кидался в океан общих мест и всегда напоминал американского матроса, который был таким восторженным поклонником генерала Джексона, что однажды бросился с верхушки мачты в море, воскликнув: «Я умираю за генерала Джексона».
Эта неконкретность молодой политической поэзии, возникшей в Германии, раздражала Гейне, который не мог мыслить абстрактно, не мог действовать, не нанося удары реальным людям и фактам. Его полемика с Платеном, его выпады против Берне, — конечно, борьба за определенное мировоззрение, за те идеалы буржуазного демократизма, которым тогда поклонялся Гейне, и против дворянского аристократизма и мелкобуржуазного радикализма.
Так и борьба против политических поэтов сороковых годов является в сущности продолжением борьбы Гейне против узкого немецкого радикализма, против прославления принципов «христианско-германской национальности».
Травя Гейне, немецкие радикалы кричали, что он «талант, но не характер». В предисловии к «Атте Троллю» Гейне ответил на это, что талант был в свое время очень неприятный дар природы, потому что он навлекал нa обладателя его подозрение в отсутствии всякого характера. Завистливое бессилие в качестве мощного оружия откопало антитезу между талантом и характером. «Пустая голова горделиво указывала на полное сердце, и добродетельный образ мыслей сделался козырной картой. Я помню одного тогдашнего писателя, который ставил себе в особенную заслугу, что не умел писать; за свой деревянный слог он получил почетный серебряный кубок».
Конечно, Гейне не прав, нападая огульно на всех политических поэтов, выступавших в печати ко времени создания «Атты Тролля».
Политическая лирика сороковых годов была признаком пробуждающегося сознания буржуазии, и [несмотря «а все недостатки, поэзию Фрейлиграта или Гервега нельзя было называть «маркитанткой свободы». Но Гейне был прав в другом: те плоские либеральные «поборники света и правды», которые обвиняли его в шаткости убеждений и рабском образе мысли, кичились «хорошими характерами», то есть проявляли патриотический образ мысли и в полнейшей безопасности гуляли по отечеству. А он, которого величали «беспринципным талантом», жил на чужбине, не надеясь попасть на родину. Так, по своему собственному признанию, время работало на него и прежние немецкие правительства оказали ему большую услугу: «Распоряжение об аресте, которое, начиная с (немецкой границы, на каждой станции напряженно ожидает возвращения поэта на родину, — это распоряжение регулярно возобновляется каждый год в рождественские святки, когда на елках искрятся милые огоныки. Такая ненадежность путей сообщения отбила у меня охоту к путешествию по немецким землям, и я вследствие этого праздную святки на чужбине и на чужбине же, в изгнании, окончу мои дни».
Что же представляет собою в сущности «Атта Тролль»? Это памфлет, направленный в две стороны: против узкорадикальных поэтов и против тевтоманов-яационалистов.
Каким же оружием наносит удары Гейне? Чем может он бить сразу радикализм и христианско-национальную тевтоманию? Своим оружием он избирает романтику.
Казалось, еще так недавно в «Романтической школе» он отрекся от недавних учителей, жестоко осмеял Шлегеля, указал на реакционность романтиков и со стыдом отошел от юношеских путей своего творчества. И вот теперь, в порыве полемики, он снова выявляет свою натуру эстета и индивидуалиста и возвращается к романтике, для того чтобы ею, за неимением другого, более острого и совершенного оружия, расправиться с посредственностью, пошлостью и тупостью тевтонствующих и радикальных буржуа. В ном еще горит обида, полученная от врагов, он помнит о бунте, поднятом против него, когда ему даже было трудно предположить, что в Германии родится столько гнилых яблок, сколько полетело ему в голову.
С реалистической точностью избран ландшафт, на фоне которого развертывается действие «Атты Тролля». Летом 1841 года Гейне провел около полутора месяцев вместе с Матильдой в Пиренеях, на знаменитом курорте Котере, живописность которого привлекала к себе немало гостей. Совершая прогулки в окрестностях, Гейне посетил 7 июля Ронсевальокую долину, прославленную в старофранцузской «Пеоне о Роланде». Здесь, по легенде, погиб в бою с сарацинами племянник Карла Великого, рыцарь Роланд, обладатель волшебного меча Дюрандаля и рога Олифанта.
Это романтическое место, о котором с детства знал Гейне, навеяло на него сладостные мечты, отцветшего в его сердце романтизма:
Ронсеваль, долина славы,
Чуть твое я вижу имя,
В сердце вновь благоухает
Голубой цветок поблекший!
Поднимаются, мерцая,
Отошедшие столетья,
Смотрят очи привидений
На меня, и я пугаюсь.
Весьма вероятно, что живя в Котере, Гейне принял участие в охоте на медведя, которая произвела также немалое впечатление на Гейне и, подобно Рогасевальской долине, пробудила, в нем воспоминание детства о сказках и баснях о животных.
Немецкие романтики охотно пользовались животными как персонажами для своих сочинений. Стоит только вспомнить «Кота в сапогах» Людвига Тика или героев Э. Т. А. Гофмана — кота Мурра и собаку Берганцу.
Из различных элементов, свойственных романтической поэзии, сложился причудливый фон сатирической поэмы Гейне. Главным героем является танцующий медведь Атта Тролль. У него и его супруги, медведицы Муммы, четыре сына и две дочери. Дети, особенно младший мальчик, во всем подражают тевтоманам и их вождям — «великим учителям гимнастики» Масману и батюшке Яну:
Удивительнейший мальчик!
И к гимнастике способен,
Кувыркается не хуже,
Чем гимнаст великий Маемая.
По природному воспитан,
Знает лишь родной язык,
И жаргона греков, римлян,
Никогда не изучал.
Вольный, бодрый и веселый.
Мыла он не переносит,
Презирает умыванье,
Как гимнаст великий Маемая.
Сам Атта Тролль соединяет в себе все ненавистные в ту пору для Гейне принципы: с одной стороны, он исполнен тевтоманского тупоумия, с другой стороны — он заражен коммунистическими идеями грубого равенства, казавшимися Гейне смешными.
Атта Тролль проповедует либерализм, притом в таких радикальных формах, до каких, пожалуй, радикалы типа Берне никогда и не доходили:
Если б думали медведи
И все звери так, как я,
Мы тогда усильем дружным
Победили бы тиранов.
Если б был в союзе боров
С жеребцом, и если б слон
Обнял хоботом по-братски
Рог могучего быка,
Если б волк, медведь, козел,
Даже заяц с обезьяной
Согласились хоть на время,
То успех достигнут был бы
Единенье, единенье —
Вот что нужно.
В одиночку
Передушат нас, а вместе
Мы тиранов победим.
Единенье! Единенье!
Монополию мы свергнем
И республику зверей
Справедливую устроим.
Основным законом будет
Равенство всех божьих тварей
Без различия их веры
Или запаха, иль шкуры.
Слава равенству!
Осел Будет главным в государстве,
И на мельницу рысцою
Будет лев таскать мешки.
Так представлялось Гейне будущее «справедливое» царство зверей, тех самых, о которых он говорит в своей книге о Берне: «Когда я посетил Берне во второй раз на улице де-Прованс, где он окончательно поселился, то в его гостиной нашел такой зверинец людей, какой едва ля отыщешь даже в Jardin des plantes. В глубине комнаты сидело на корточках несколько немецких белых медведей, которые курили, почти постоянно молчали и только по временам извергали самым низким басом разные отечественные проклятия. Подле них приютился польский волк, в красной шапке, изредка выпускавший из хриплого горла сладкоприторнейшие замечания. Тут же я встретил и французскую обезьяну, принадлежавшую к уродливейшим обезьянами, каких я только когда-нибудь видел; она постоянно корчила рожи, для того чтобы из них можно было выбрать самую лучшую».
Цитированное место из книги о Берне просто производит впечатлению этюда к «Атте Троллю».
Гейне воплощает в фантастическом образе дрессированного медведя самодовольную глупость, откуда бы она ни проистекала. С одной стороны. Атта Тролль проповедует, как тевтоман:
Сын мой, сын мой, берегись Бауера и Фейербаха!..
С другой стороны, Атта Тролль яростно напирает, подобно крайним радикалам, на собственность:
Собственность!
Права владенья!
Воровство они и ложь!..
Так сплести обман я глупость
Человек лишь мог презренный.
Собственности не творила
Бескарманная природа:
Без карманов в наших шуба!
Мы являемся на свет.
Ни один из нас, конечно.
Не рождается с мешком
На своем природном мехе.
Чтоб ворованное прятать.
Только человек бесшерстный.
Что сумел чужою шерстью
Прикрывать себя, сумел
И карман себе устроить.
Существующие в характере Атты Тролля противоречия должны быть объяснены тем, что фигура Атты Тролля — собирательная. В этом образе Гейне слил отрицательные черты своих врагов справа и слева.
Что же противопоставляет Гейне Атте Троллю и его тупой семье? Каковы его положительные идеалы, которые он выдвигает в противовес принципам тех мелкобуржуазных и националистических элементов немецкого общества, против которых направлена сатира Гейне?
В соответствии с обращением к старым [романтическим идеалам Гейне опять выдвигает идею свободной творческой индивидуальности. Он пишет «последнюю, быть может, песнь свободную, лесную, романтизма». Он боится, что этой пеоне суждено замолкнуть в боевом пожаре дня, ему кажется, что поэма о танцующем медведе совершенно «надпартийна», что она представляет собою свободную игру фантазии:
Летней ночи сон!
Бесцельна
Песнь моя и фантастична,
Как любовь, как жизнь бесцельна.
Как творенье и творец!
Лишь собою вдохновенный,
То несется, то летает
В царстве вымыслов чудесных
Мой возлюбленный Пегас.
На полезный он, не кроткий
Водовоз гражданских чувств
И не конь борьбы партийной
С патетическим копытом.
Нет, он золотом подкован,
Мой крылатый белый конь,
Удила его жемчужины,
Я их весело бросаю.
В причудливое царство несет крылатый конь поэзии. Гейне раскрывает старые сундуки со скрипящими заржавленными замками и вынимает оттуда, чтобы пленить читателя, великолепную, хоть и тронутую молью бутафорию романтики.
Здесь встают старые призраки Роланда, умирающего в долине Ронсеваля, трубящего в рог Олифанта, Иродиалы, несущей окровавленную голову в руках, богини Дианы, волшебницы Абунды. Здесь изображена дикая охота в Пиренеях, погоня за медведями, предпринятая Гейне и его проводником, — и все это перемешано с полемическими выпадами против швабских поэтов, «истинно немецких» патриотов типа Масмана.
Поистине хаостичиость «Атты Тролля» вполне оправдана подзаголовком «Сон в летнюю ночь», где на ряду t благовестом часовни звучит звон погремушек шутовского колпака:
Это мудрое безумье! Обезумевшая мудрость! Вздох предсмертный, так внезапно Превращающийся в хохот!..
Не даром критики любят сравнивать эту сатиру Гейне с большими фантастическими комедиями Аристофана, а Брандес прямо утверждает, что со времен классической древности не рождалось еще поэта, обладавшего более сходным умом с Аристофаном, чем Гейне. «Глубина бесстыдства и полет лирики» — вот основные сходства сатирической поэзии Гейне и Аристофана, по мнению Брандеса.»
Действительно, силою своей фантазии Гейне, подобно Аристофану, выворачивает мир наизнанку, смешивает границы логичного с нелогичным. Гейне пользуется романтикой как оружием, но это не мешает ему сокрушать эту романтику, взрывать ее изнутри. Поэтому удары, нанесенные Аттой Троллем достались и немецкому либерализму, и мелкобуржуазному радикализму, и «политической поэзии», и тевтонствующей глупости — но заодно и (романтике.
Когда Атта Тролль убит, на его памятнике Гейне делает следующую надпись:
Тролль, медведь тенденциозный.
Верующий, нежный муж,
Соблазненный духом века,
Был сначала санкюлотом.
Плохо танцевал, но веру
В самого себя имел;
Иногда вонял изрядно;
Не талант — зато характер!
В этом собирательном образе отражается вся путаница взглядов и понятий многоголосого немецкого бюргерства, только выходившего на арену политической деятельности. В противоречивости Аттьг Тролля демонстрируется противоречивость радикалов, двусмысленность их положения в современном им германском обществе.
Франц Меринг справедливо указывает, что Гейне осмеял не те идеи, составляющие драгоценное состояние человечества, за которые Гейне сам боролся и страдал, а то, как грубо, тупо и нелепо эти идеи воспринимались его радикальными современниками. «Он смеется, так сказать, — говорит Меринг, — только над медвежьей шкурой, в которую эти идеи временно наряжены».
В нелепую медвежью шкуру наряжены и полные энтузиазма, но путанные и далеко не конкретные прославления свободы, свойственные политическим лирикам. В сатирическом стихотворении, озаглавленном «Политическому поэту», Гейне объясняет, почему эти туманные произведения имеют успех у радикальной публики:
Усердно слушают тебя
И хвалят дружным хором:
Как благородна мысль, твоя.
Какой ты мастер форм!
И за твое здоровье пить
Вошло уже в обычай,
И боевую песнь твою
Подтягивать, мурлыча.
Раб о свободе любит петь
Под вечер в заведенья,
От этого питье вкусней,
Живей пищеваренье.
Впрочем, не ко всем политическим поэтам Гейне относился одинаково отрицательно. Он признавал Георга Гервега, которого назвал «железным жаворонком», он оценил и Фердинанда Фрейлиграта, когда тот, отказавшись от аполитичных стихов и восточной экзотики ранних годов, напечатал ряд боевых революционных стихотворений в «Новой рейнской газете». Но это было уже позднее, в преддверии революции 1848 года, когда Фрейлиграт был членом редакционной коллегии «Новой рейнской газеты». В «Атте Тролле» же Гейне высмеивает поэзию раннего Фрейлиграта.
Наконец Гейне неплохо относился к некоторым стихам Дингельштедта. Не трудно понять, чем руководствовался Гейне при оценке политической поэзии его современников. Он требовал прежде всего конкретности и предостерегал от туманного а бесплодного пафоса, который «бросается в океан общих мест» подобно тому матросу, который беспричинно бросился в воду, умирая за генерала Джексона.
Характерно отметить, что в те же годы, когда Гейне сочинял свою якобы романтическую и нетенденциозную поэму об Атте Тролле, он живо интересовался жгучими политическими вопросами текущего дня.
Это доказывают те корреспонденции из Парижа, которые он с 1840 года стал снова посылать во «Всеобщую аугсбургскую газету». Корреспонденции эти были впоследствии собраны в отдельную книгу под названием «Лютеция» (римское название Парижа).