ГЛАВА XIII Конец командования Деникина. Вступление в командование Врангеля

ГЛАВА XIII

Конец командования Деникина. Вступление в командование Врангеля

Перед новороссийской эвакуацией ко мне прибыл тесть Деникина, генерал-майор, фамилии его не помню, и стал зондировать почву, может ли Деникин приехать в Крым. Я сразу не понял того, что он опасался моего соперничества. Он начал очень издалека о том, следует ли главкому быть на Кавказе или в Крыму. Я ответил, что, конечно, в Крыму, и обещал доложить главкому план эвакуации армии в Крым. Затем он меня спросил, не угрожает ли что-нибудь главкому в Крыму. На это я ответил, что за шальную пулю террориста я отвечать не могу, потому что сам ее ожидаю и никто от нее не гарантирован, но, во всяком случае, тут спокойнее, чем на Кавказе; за все же остальное я ручаюсь.

Вот краткая суть длинного и путаного разговора с тестем Деникина. С этим он и уехал.

А Добровольческая армия отходила. Видя беспорядочный отход и зная неподготовленность эвакуации, я сейчас же после Юшуньского боя и разговора с тестем Деникина, т. е. около 15 марта, отправил Деникину доклад с предложением отводить главную часть сил, особенно конницу, на Таманский полуостров.

Вместе с тем я обратился с просьбой разрешить мне занять последний по устью Кубани своими войсками.

После юшуньского разгрома я брался удержать Крым, даже выделив часть своих войск на Тамань, куда намеревался послать 1500 человек. В помощь защитникам Тамани, конечно, должны были быть выделены и сохранившие стройность части Добровольческой армии.

Деникин на этот доклад, хотя была расписка в его получении, и на ряд моих повторных запросов даже и не ответил. Что это было? Боязнь меня как возможного узурпатора или что-нибудь другое, не знаю! — но из-за этого погибли тысячи людей. Только в момент новороссийской эвакуации, когда на Тамани не было никого, т. е. через 2 ? недели, я получил от Романовского телеграмму: «Главком разрешил Таманский полуостров занять, если вы считаете нужным». Я на это мог только ответить: «Думаю, что надобность миновала».

Совершилась новороссийская эвакуация, подробности которой достаточно описаны и о которой я писать не стану. Банды обезумевших и проклинающих Деникина и все командование белых прибыли в Крым, и в это время в Севастополе, по докладу начальника контрразведки Севастополя и морской, должно было состояться выступление сочувствовавших красным элементов.

Арестовано было 14 «главарей» и им предъявлено обвинение в заговоре против «государственной» власти, улики все были налицо: «главари» захвачены были при помощи провокатора в указанный момент с поличным. После указанного ареста все судьи и лицо, которое должно было утвердить приговор, комендант Севастопольской крепости Генерал-лейтенант Турбин, получили смертный приговор на случай осуждения арестованных. Начальник контрразведки страшно волновался: рушится с освобождением последних не только вся тайная агентура, но и выступление состоится, а на фронте красным подкрепления подвозились; надо было мне либо расписаться в несостоятельности и предать всех своих подчиненных, либо по вызову явиться в Севастополь.

Я прибыл туда[14] и приказал погрузить обвиняемых в мой поезд, чтобы судить на фронте. Контрразведка советовала мне сделать это тайно, но я на это ответил, что мое правило: сведения о смертных приговорах, утвержденных мною, распространять для общего сведения — и что на смертную казнь я смотрю как на устрашение живых, чтобы не мешали работе. Ни одного тайного приговора к смертной казни никогда я своей подписью не утверждал. Так было сделано и в данном случае.

Следует отметить, что ни одна рабочая организация, как это делалось раньше, не обратилась с заступничеством за приговоренных. Единственно кто это сделал, и то после казни, — это Мельников, «премьер-министр» Деникина, разговор с которым мною был опубликован в газетах.

Деникин прибыл в Феодосию около 29 марта. Я ожидал, что он вызовет меня, желая ознакомиться с положением на фронте, но вызова не последовало. А вместо этого я получил телеграмму, в которой объявлялось об уходе Деникина и назначении совещания из представителей от корпусов для выбора нового главнокомандующего. Я ответил на это, что выборное начало в моей голове не укладывается и что заместитель должен быть назначен им самим. Одновременно я просил разрешения приехать к нему в Феодосию. Надо же было мне поговорить с Деникиным раньше, чем решиться вызывать Врангеля (посылка Тендрякова, см. выше).

Деникин ответил мне приказом ехать на совещание. Совещание состоялось 3 апреля, и в это время красные предприняли набег на Перекоп, но, потеряв два орудия, перешли на Чаплинку.

Поздно вечером 3 апреля я прибыл на совещание и, наотрез отказавшись голосовать, уехал на фронт. Выборы были сорваны. На вопрос Драгомирова, кто же мог бы быть назначен Деникиным, ответил: «Думаю, что Врангель».

5 апреля 1920 г. Врангель вступил в командование Вооруженными силами Юга России. Деникина я так и не видел, и это, пожалуй, к лучшему: я его помню заблуждающимся, но честным и энергичным человеком; видеть же нравственно павшего человека, неспособного признать своих ошибок и предавшего в своем бегстве доверившихся ему людей, не стоило. Так гибла вера и в правильность идеи, за которую боролись, а в данном случае и в руководителя движения, в его честность и энергию. Облик нового руководителя уже выяснился; настроение падало, и углублялась подготовка смены идеалов (сменовеховство).

Состояние войск, прибывших в Крым из Новороссии, было поистине ужасно: это была не армия, а банда. Орудия и обозы были брошены. Ружья и часть пулеметов сохранил еще Добровольческий корпус, в который была сведена Добровольческая армия, под командой Кутепова. Донцы и кубанцы в большинстве и этого не имели.

Боялись сгружаться с парохода, ежеминутно ожидали падения Крыма.

Все беглецы были размещены в тылу, и на Крымский корпус, и в частности на меня, Врангелем была возложена защита Крыма.

Красные перебрасывали свои части с Кавказа на Крымский фронт.

От тыла я на этот раз окончательно освободился. Уже перед тем, с приездом Шиллинга, я от ведения им отошел, но не совсем, потому что Шиллинг, чувствуя себя дискредитированным, присылал мне на подпись более важные свои приказы и мне невольно приходилось вникать в тыловую жизнь. Получалась оригинальная картина, о чем сообщали даже газеты: приказ главнокомандующего, под которым стояла его подпись, скреплялся подписью командира Крымского корпуса (3-й корпус во время защиты Крыма был переименован Деникиным в Крымский).

Тыловой деятельностью у меня не было ни призвания, ни времени заниматься, поэтому и в бытность мою единым представителем военной власти в Крыму она была мною возложена на начальника штаба корпуса полковника Дубяго, который большую часть времени и проводил в Симферополе; я же появлялся в особо важных случаях, как это было с орловщиной и т. п. Теперь в Крыму оказалось слишком много штабов: что ни город, то штаб, и даже начальники гарнизонов отошли на второй план, подчинившись временным старшим начальникам.

Надо сознаться, что беженцы начали мстить в Крыму левым элементам за свои унижения в Новороссийске. Особое рвение в этом отношении проявлял корпус Кутепова, штаб-квартира которого была в Симферополе. Поставленный мною там начальник гарнизона полковник Гильбих за свою «мягкость» был быстро отчислен, равно как и другие назначенные мною во время орловщины начальники. Я ведал исключительно фронтом с 1 апреля 1920 г.

На мирные переговоры с красными были большие надежды, но исключительно платонические. Дело вперед не подвигалось. Епископ Вениамин собирался организовать крестный ход для движения в расположение красных, но в храбрость этого пастыря плохо верилось. Красные же, как я уже сказал выше, концентрировали войска.

Особенно меня беспокоил Чонгарский полуостров, где красные стояли вплотную к Крыму и теплая погода позволяла им жить на полуострове под открытым небом и спокойно подвозить и сосредоточивать войска.

Относительно идеологии белых в это время приходится сказать мало определенного. В головах как-то все перемешалось, кошмар кавказского и одесского поражений стоял перед глазами и давил настроение. Не верилось в лучшее будущее. Надо было как-нибудь добиться мира, чтобы спасти эту толпу обезумевших людей, тех же, которые слишком дискредитировали себя в глазах красных, куда-нибудь эвакуировать. Следовательно, нужно было обеспечить оборону Крыма и первым долгом занять Чонгарский полуостров, чтобы образовать из него охранительный буфер.

С другой стороны, говорить громко о мире с красными было нельзя. Как только стали говорить о возможности мира после «воцарения» Врангеля, фронт стал разлагаться. Начались частью грабежи, частью даже перебежки к красным (перебежало до 70 человек), и службу стали нести спустя рукава. В связи с усилением красных сил на фронте создавалась определенная угроза их вторжения в Крым благодаря разложению частей. Положение стало настолько серьезным, что мне пришлось обратиться к Врангелю с докладом, что надо вести переговоры тайно, а войскам пока объявить, что борьба продолжается, иначе большевики, узнав о разложении в крымских войсках, ни на какой мир не согласятся, а просто возьмут Крым силой. Мой доклад был принят. Врангель, дав приказ о продолжении борьбы, обещал мне вести переговоры о мире, но тайно.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.