Прибытие в передовую линию, вступление в командование

Прибытие в передовую линию, вступление в командование

Поздно вечером я добрался до г. дв. Стаховцы, от которого оставались одни воспоминания, все было снесено артиллерией. Тут же находился и блиндаж командира 32-го полка, в котором мне суждено было прожить 9 дней непрерывных боев. Блиндаж этот представлял собой землянку, вырытую в земле, без окон, с одной выходной дверью в ходы сообщения.

Для ограждения от разрушения он покрыт был тремя рядами толстых бревен и 1500 мешками, наполненными землей и песком. Такая крыша выдерживала при попадании тяжелого снаряда-чемодана, как их называли, и только два таких снаряда один за другим могли разрушить блиндаж. Размер внутри был 4 на 5 аршин, высота его была такая, что я мог стоять в папахе, не сгибая головы, причем верх папахи касался потолка. Когда же я оставлял этот блиндаж, то уже не мог стоять во весь рост, от попадания снарядов в крышу весь блиндаж как-то осел в землю.

В блиндаже все 9 дней помещались, кроме меня и моего ординарца – командир 32-го полка полковник Костяев, полковой адъютант и при телефоне два телефониста из нижних чинов. Костяев, с которым я тогда был еще мало знаком, т. к. он недавно только получил полк, показался мне очень дельным и симпатичным, и мы с ним прожили дружно, но потом, когда я его узнал ближе и раскусил, то мог дать ему настоящую оценку. Это был заурядный офицер Генерального штаба, большой рекламист, умевший очень ловко втирать очки, доверия большого не заслуживал, как боевой офицер был из средних, в серьезные минуты не терялся и потому был мне действительным помощником во время этих страдных боевых дней. Полковой адъютант, фамилию которого сейчас не могу припомнить, был прямо выдающимся офицером, и по знаниям, и по храбрости.

Все 9 дней я ни разу не прилег, просидев на стуле, выходя из блиндажа ненадолго, чтобы обойти передовую линию, посетить батарею, побывать на наблюдательном пункте или встретить проходившие на смену части, подбодрить их, утешить, поддержать раненых, которых проносили мимо или которые ковыляли сами, направляясь на перевязочный пункт, находившийся в версте за моим блиндажом. Многие из них не доходили до него, т. к. приходилось почти все время идти под непрерывным огнем противника. Немцы, по несколько раз в день, осыпали нас снарядами, а иногда и пулеметным огнем, до их позиции было не более 1–1 ? версты, иногда они пускали снаряды с формалином, вызывающие сильное слезотечение и тошноту, это было очень противно.

Недалеко от блиндажа была лощина, через которую дорога вела в дер. Стаховцы и которую никак нельзя было миновать, чтобы пойти или на батарею или в резерв. Эту лощину назвали «долиной смерти», т. к. немцы ее засыпали каждый раз, как только начинали стрелять, сотнями снарядов, и редко удавалось какому-нибудь смельчаку пройти безнаказанно. На ночь я устраивался на своем же стуле, предварительно надев всю амуницию и закутавшись в бурку для тепла поверх шинели, принимая наиболее удобную позу, чтобы можно было подремать. Редко проходила ночь без тревожных телефонных звонков, приходилось подходить к телефону, причем каждый раз обязательно я стукался головой о перекладину. Когда начинался обстрел, то невольно приходилось прислушиваться, немцы стреляли методично и аккуратно, бывало, что они обстреливали одно место, чаще всего «долину смерти», шагах в 50 от блиндажа, тогда они лупили все в одно место, так что я даже раз вышел из блиндажа и сфотографировал несколько взрывов их снарядов, очень удачно. Но иногда они начинали стрелять от дер. Стаховцы на наш двор и далее к окопам. Это бывало всегда жутко. Чувствовалось, как снаряды постепенно приближались к блиндажу. И вот ждешь, хватит или нет? Вот всего в 15 шагах с остервенением разрывается тяжелый 8-ми дюймовый снаряд, блиндаж вздрагивает, ждешь очередь за блиндажом, но снаряд падает уже на другую сторону – значит миновало. За все 9 дней было три попадания в блиндаж – это было очень неприятно, т. к. невольно ждешь после этого второй снаряд, а если бы два-три снаряда попали в блиндаж один за другим, то от него осталось бы одно воспоминание. Но все три попадания были единичные и после них тотчас чинили крышу, прибавляли мешки с песком. Так мы и прожили все девять дней, обед мне привозил казак из штаба дивизии по вечерам с наступлением темноты, чай у меня был с собой. Кипятили воду в котелках. На другой же день мне было приказано овладеть лесом, занятым противником, и выйти на его опушку, дабы затем, подготовив атаку артиллерийским огнем, атаковать главную позицию немцев.

Первая задача была выполнена моими двумя полками, несмотря на тяжелые условия и отчаянную погоду, с полным успехом, так что я получил благодарность от командующего армией и 75 георгиевских медалей для раздачи стрелкам.

Выполнение первой задачи началось в ночь на 10 марта, с 3-х часов ночи. К 9-ти утра задача оказалась уже выполненной. Привожу ряд донесений начальнику дивизии, за 10 и 11 марта, которые передавались по телефону:

«10 марта 1916 г. 3 час. 15 мин. № 23

Начальнику 8-й Сибирской стрелковой дивизии

г. дв. Стаховцы.

Наступление началось в 3 часа ночи двумя колоннами: справа 32-й полк, три батальона первой линии, один резерв, слева 29-й полк, один батальон в передовой линии, один в резерве. Граница колонн дорога из г. дв. Стаховцы на Мокрицу. Разведка леса выяснила, что в лесу находились сторожевые части противника; северная часть леса непосредственно примыкает к тыловой позиции противника, западнее леса замечено укрепленная линия противника, силу ее определить точно не удалось, т. к. разведчики были встречены сильным огнем.

Подчиненную мне артиллерию шести батарей 8-й Сибирской и 10-й дивизий расположены в районе Стаховцы и объединены под начальством подполковника барона Роопа[354]. Горную батарею перевел в район 29-го полка в лес для фланкирования укрепленной позиции, обнаруженной западнее леса. Связь правого нашего фланга с Екатеринбургским полком, сменившим Тобольский, установлена, я вошел в связь с генерал-майором Надежным[355]. Один батальон 30-го полка находится в г. дв. Стаховцы, к нему подходит другой батальон, вероятно через час будет здесь и потом оба батальона составят мой резерв.

Свиты его величества генерал-майор

Джунковский».

«10 марта 1916 г. 4 час. № 24

Начальнику 8-й Сибирской стрелковой дивизии

г. дв. Стаховцы.

Наступление продолжается, батальоны вошли в лес и частью уже выходят под прикрытием разведчиков на западную окраину леса. Соседи справа двигаются. Противник молчит.

Свиты его величества

генерал-майор Джунковский».

«10 марта 1916 г. 5 час. № 25

Начальнику 8-й Сибирской стрелковой дивизии

г. дв. Стаховцы.

Полковник Изюмов[356][357] прибыл сюда, согласно приказа по дивизии № 16, два батальона моего резерва находятся здесь. На основании же приказания Вашего, переданного капитаном Афанасьевым, полковник Изюмов вернулся в расположение штаба своего полка, начальником же моего резерва назначил капитана Дроздова, а заместителями моими, в случае моего выбытия из строя, полковника Костяева и полковника Корсака.

29 полк прошел лес и вышел на западную опушку, выровнявшись с 32-м полком, выслав вперед разведчиков к укрепленной позиции. 32-й полк занял весь северо-запад опушки. Правый фланг прикрыт уступами. Противник еще не нащупан, стрельбы с его стороны нет.

Свиты его величества

генерал-майор Джунковский».

«10 марта 1916 г. 9 час. № 27

Начальнику 8-й Сибирской стрелковой дивизии

г. дв. Стаховцы.

Наступление вверенного мне участка, около 7 час. утра, было приостановлено сильным ружейным и пулеметным огнем с укрепленной позиции противника, обращенной фронтом на восток и соединяющей главную позицию противника с его тыловой, западнее леса. Наши передовые части местами дошли до проволочных заграждений и стали резать проволоку рогаток, неся большие потери, преодолеть их не могли. Правый фланг участка стал обстреливаться с высоты, что севернее высоты 92, фланговым ружейным и пулеметным огнем, что также воспрепятствовало продвижению цепей вперед. В настоящее время, 32-й полк закрепляется на севере и северо-западной опушке леса, имея часть людей под проволочн. загражд. 29-й полк (2 б-на) находятся впереди леса на запад в сторожевых окопах противника, занятых им с боя. Находящиеся впереди части несут большие потери, особенно от флангового огня с укрепленной высоты тыловой позиции, с которой простреливается весь мой участок. Эта высота является в настоящее время главным клином всей операции и только взятием ее может быть обеспечен дальнейший полный успех. Атаковавшие эту высоту части 10 дивизии находятся в полуверсте от 32-го полка, фланг которого обеспечивается уступами. Для руководства работами по укреплению занятой позиции выслал взвод сапер. Для окончательного выяснения настоящего положения высланы офицерские разведки.

Горная батарея до сих пор не встала на указанную ей позицию, т. к. не могла пройти по сильно обстреливаемой дороге у Стаховцы и должны были повернуть кружным путем через Гарово-Зеноново, чтобы выйти в лес южнее госп. дв. Стаховцы для обстрела фланговым огнем позиций противника, мешающих движению наших частей.

Свиты его величества

генерал-майор Джунковский».

«10 марта 1916 г. 1 час. 25 мин. № 28

Начальнику 8-й Сибирской стрелковой дивизии

г. дв. Стаховцы.

Препровождаю при сем схему расположения пехоты правого боевого участка вверенной мне группы и доношу, что две легкие батареи 6-я 8-ой Сибирской и 6-я 10-ой дивизий находятся в районе дер. Стаховцы, а горная батарея должна расположиться в лесу южнее госп. дв. Стаховцы. Правый фланг, отстоящий от 10-й дивизии в 600–700 шагов, обеспечивается командой разведчиков и уступным расположением резервов. По соглашению с генерал-майором Надежным Екатеринбургский полк подастся несколько влево. На сегодня дана задача по закреплению на занятых местах. При продолжении наступления полагал бы двигаться лишь левым флангом до изгиба леса, оставляя правый фланг на месте до взятия укрепленной высоты восточнее леса. Беспокоит меня в настоящее время, что горная батарея до сего времени не встала на позицию, полагаю, что она еще в пути. Легкая в районе Стаховцы едва ли может вполне выполнить свою задачу, т. к. не имеет бокового наблюдательного пункта на опушке леса, а только южнее госп. дв. Стаховцы, на что я обратил внимание командира батареи. Выбор дополнительных наблюдательных пунктов затрудняется отсутствием офицеров, в одной батарее всего один офицер в чине прапорщика.

Свиты его величества

генерал-майор Джунковский».

«10 марта 1916 г. 3 час. № 29.

Начальнику 8-й Сибирской стрелковой дивизии

г. дв. Стаховцы

При атаке позиций противника 29-го полка захвачено 12 пленных, препровожденных в штаб распоряжением полка. Прошу сообщить показания этих пленных относительно сил немцев, их местонахождения и резервов, а также понесенных ими потерь. В лесу немцами при отступлении брошено много разных предметов снаряжения – боевых патронов, разного белья и теплых вещей – к сбору всего этого будет приступлено вечером.

Свиты его величества

генерал-майор Джунковский».

«10 марта 1916 г. 8 час. № 31.

Начальнику 8-й Сибирской стрелковой дивизии

г. дв. Стаховцы

Около 7 часов вечера противник повел ураганный огонь тяжелыми снарядами по расположению 32-го и 29-го полков и вместе с тем открыл сильный ружейный и пулеметный огонь. Замечено было движение небольших частей противника от госп. дв. Мокрицы к правому флангу 32-го полка и левому флангу 29-го полка. Истинных намерений противника не удалось узнать, полагаю, что это была демонстрация или вызвано было оно шевелением на нашей позиции (отходом зарвавшихся стрелков), что противник мог принять за желание продолжить атаку.

Свиты его величества

генерал-майор Джунковский».

«10 марта 1916 г. 8 час. 30 мин. № 32.

Начальнику 8-й Сибирской стрелковой дивизии

г. дв. Стаховцы.

Высланная ночью вперед разведка подтвердила, что впереди леса у противника позиция укреплена проволочными заграждениями и рогатками на всем фронте. Противник вел себя тревожно, освещая нас все время прожектором и ракетами и имея сам впереди окопов небольшие партии разведчиков, которые спешно отступали при малейшем приближении наших. Всю ночь немцы укрепляли свои позиции.

Свиты его величества

генерал-майор Джунковский».

«11 марта 1916 г. 9 час. утра. № 33.

Начальнику 8-й Сибирской стрелковой дивизии

г. дв. Стаховцы.

Около 7 час. утра противник повел наступление набольшими частями на центр 32-го полка. У дер. Мокрицы и госп. дв. были замечены движение патронных двуколок и групп всадников. Наступление противника носило явно демонстративный характер, т. к. одни немцы направлялись вперед, другие назад. Все эти демонстративные действия были быстро разгаданы стрелками, а удачными попаданиями в госп. дв. Мокрицы скопившиеся группы немцев были разогнаны. Сейчас затишье.

Свиты его величества

генерал-майор Джунковский».

В этот день 11 марта была сильнейшая снежная метель, во время которой было заметно, что немцы усиленно укрепляли свою позицию против моего правого фланга.

В 12? час. дня немцы открыли сильный огонь тяжелыми снарядами, как по нашей передовой линии, так и по госп. дв. Стаховцы, огонь продолжался без перерыва три часа. Потерь за 10 и 11 марта в полках было до 800 человек. В артиллерии и горной батарее нижних чинов ранено было 3, лошадей убито 11, ранено 14. В ночь с 10 на 11-ое число по приказанию начальника дивизии 29-й полк был заменен 30-м, мне это было крайне неприятно, т. к. из 4-х полков дивизии это был слабейший и командир полка полковник Изюмов был далеко не боевой офицер, тогда как командир 29-го полка Басов[358] был один из лучших, прямой, высокой степени порядочный, боевой, проведший всю свою службу в доблестных кавказских войсках, унаследовав их традиции.

Уходя от меня с полком, он прислал мне полевую записку, благодаря которой я мог принять некоторые зависящие от меня меры для упорядочения дела. Мне лично, как совершенному новичку в бою, было очень трудно все предусмотреть, и я был искренно ему признателен за откровенно высказанное мнение. Его записка была следующего содержания:

«Секретно.

11 марта 1916 г. 11 час. утра. № 529

Свиты его величества генерал-майору Джунковскому

Исключительно в интересах службы вообще, а в частности успеха нашей дивизии, долгом считаю доложить о некоторых крупных дефектах, подмеченных мной за 5-ти дневные бои 29-го полка совместно с другими.

Связь телефонная и живая ниже критики (говорю обобщая). Во время наступлений нельзя добиться толку нигде: все говорят, все шумят, друг друга перебивают, в линии (в целях экономии) включаются посторонние части; участковые батареи совершенно изолированы от начальников участков; провода рвутся часто, исправляются часами; живая связь – номинальна. Телефонные аппараты видимо испортились. Телефонисты неопытны, а некоторые никуда не годны.

Просьба к артиллерии поддержать или игнорируется, или запаздывает, или стреляют по своим. Есть пример очень прискорбный. Разведка неудовлетворительна, большей частью фиктивна, разноречива. Ночное охранение не бдительно. Пойманный в районе 4 б-на 29-го полка шпион ведь прошел по всему фронту, возможно от оз. Нарочь до нашего левого фланга. Боюсь, не отпустили ли его в дивизии?

Положительно «мы» не умеем скрывать себя; лес, где сосредоточены штабы и, кажется, 31-й полк с утра до вечера полон дыма. Прекрасная цель.

Части разрываются: в одном месте 29-му полку пришлось израсходовать 93 человек, чтобы связаться с соседом. Особенно важен факт, что по каким-то необъяснимым причинам телефоны рвутся ночью. Явление чревато последствиями.

У себя – устраню все подмеченные недочеты.

Командир 29-го Сибирского стрелкового полка

полковник Басов».

В ночь с 11 на 12-ое я ночевал в штабе дивизии, куда меня вызвали для получения дальнейших инструкций своих действий. Я нашел это весьма неосторожным, но не мог не исполнить приказания. Сдав командование полковнику Изюмову, как старейшему, я приехал в Гарово и, получив все инструкции и приказы и поделившись с начальником дивизии своими впечатлениями и сомнениями, рано утром 12 вернулся в свой блиндаж. Приказ по дивизии, переданный мне, гласил следующее:

«Секретно.

11 марта 1916 г. 11 час. 45 мин. Вечера. № 19

Приказ 8-й Сибирской стрелковой дивизии

ф. Гарово.

Ввиду снежной метели, а затем наступившей мглы, препятствовавших стрельбе артиллерии, командующий группой приказал атаку отложить на ночь с 12 на 13 марта.

Приказываю сегодня с вечера и завтра с рассветом на всем фронте дивизии произвести тщательную разведку позиций противника, беспокоить его высылкой разведочных партий и огнем артиллерии, мешая работать по исправлению разрушенного нами за день. Особое внимание обратить на разведку в направлении на д. Мокрицы. С 7 утра 12 марта приказываю начать методичную подготовку атаки огнем артиллерии, о результатах которой доносить в 11 ч. 30 м. утра и 5 ч. 30 м. дня.

В течение дня ознакомить всех офицеров с задачами, которые должны быть выполнены их частями, с пунктами атак и направлением на них, а также с теми направлениями, в которых должен развиваться успех по занятии окопов противника.

Людям дать отдохнуть, накормить их и с темнотой 12-го марта всем частям занять исходное положение.

П. п. начальник дивизии генерал-лейтенант Редько

Верно: и. д. начальника штаба подполковник Соколов

Разослан 12 ч. 30 м. ночь 12 марта 1916 г.»

В исполнении этого приказа по дивизии я отдал следующий по моей группе:

«12 марта 1916 г. 4 час. 30 мин.

Приказ № 2 по боевой части

8-й Сибирской стреловой дивизии.

г. дв. Стаховцы.

Противник продолжает укреплять свои позиции. 3-му Сибирскому армейскому корпусу совместно с другими частями группы генерала Балуева приказано сбить противника, расположенного на позиции: выс. «Фердинандов Нос» – г. дв. Гоздава и выйти на фронт: д. Проньки (включительно) Помоши и ручей восточнее д. Волчино.

Вверенной мне боевой части (30-й и 32-й Сибирские стрелковые полки, 6-я батарея 8-ой Сибирской стрелковой артиллерийской бригады, 6-я батарея 10-й артиллерийской бригады, горная батарея 1-го горного дивизиона и 1-й взвод сапер) приказано наступать в полосе между линиями – госп. дв. Стаховцы, госп. дв. и винный завод севернее дер. Мокрицы (исключая), дер. Бояры (включительно) и болото Оступы, госп. дв. Гоздова (исключая) и ручей восточнее фольварка Волчина, причем ближайшей задачей ставится овладение совместно с 26-м Сибирским стрелковым полком высотой «Фердинандов Нос» и далее позицией германцев у д. Мокрицы и выйти на линию винный завод – западная окраина д. Мокрицы.

Справа наступает 7-я Сибирская стрелковая дивизия, слева обороняет болото Оступа отряд полковника Басова.

Дивизионный резерв (31-й Сибирский стрелковый полк) в лесу южнее госп. дв. Стаховцы, корпусной – в лесу юго-вост. д. Стаховцы.

Во исполнение сего приказываю:

32-му Сибирскому стрелковому полку и 1-й взвод сапер (полковник Костяев) совместно с 26-м Сибирским стрелковым полком овладеть высотой «Фердинандов Нос» – юго-западной его частью. По овладении окопами противника, распространяясь влево наступать в направлении д. Мокрицы, держа связь с 26-м Сибирским стрелковым полком.

30-му Сибирскому стрелковому полку (полковник Изюмов) – удерживать западную окраину, занимаемого ныне им леса, обеспечивая левый фланг 32-го Сибирского стр. полка. По выходе 32-го Сибирского стрелкового полка на линию западной опушки леса – наступать на дер. Мокрицу до болота Оступы у озера южнее д. Мокрицы. Характер дальнейшего наступления будет указан в зависимости от обстановки.

Артиллерия: 2 легких батареи (подполковник Рооп) содействовать атаке высоты «Фердинандов Нос» и д. Мокрицы, согласно данных мной указаний. Горная батарея (поручик Дубельт) – содействовать атаке 30-го полка и его наступлению на деревню Мокрицы согласно данных мной лично указаний.

Частям поддерживать самую тесную связь между собой и соседями.

Приказание о начале наступления последует дополнительно.

Срочные донесения присылать через каждые три часа.

Головной парк в деревне Еженцы.

Раненых направлять в перевязочный отряд у оз. Слободского.

Я буду находиться в госп. дв. Стаховцы.

Заместители: полковник Изюмов и Костяев.

Свиты его величества

генерал-майор Джунковский».

12 марта последовал следующий приказ начальника дивизии, развивавший план наступления:

«Секретно.

12 марта 1916 г. 8 час. 30 мин. Вечера. Приказ № 21

8-й Сибирской Стрелковой дивизии

ф. Гарово

В развитие приказа по дивизии № 20 приказываю:

С наступлением темноты сегодня от полков боевой линии выслать разведчиков для резки проволоки, а также для воспрепятствования противнику производить исправление разрушенных заграждений.

В течение ночи батареям поддерживать редкий огонь по позициям пр-ка, в особенности же по тем участкам, на которых обнаружены повреждения.

В 3 часа ночи на 13-е марта батареям открыть огонь по окопам, на которые поведется наступление. Постепенно, усиливая огонь к 3 ч. 30 мин. ночи довести его до степени ураганного, после чего огонь перевести на тылы, с целью образовать огневую завесу, обстреливая г. дв. и д. Мокрицы.

Атаку начать ровно в 3 ч. 30 мин. ночи с 12-го на 13-ое марта.

С началом наступления все резервы подтянуть, двум б-нам 31-ого Сибирского стрелкового полка – дивизионного резерва – теперь же передвинуться к г. дв. Стаховцы. Старшему из командиров б-нов, приняв на себя командование двумя этими б-нами, войти в тесную связь с генералом Джунковским и по мере продвижения боевого порядка вперед, следовать за ним с таким расчетом, чтобы иметь возможность оказать немедленную поддержку, когда это потребуется.

Остающимся 2-м б-нам того же полка быть в полной боевой готовности, оставаясь на своем месте до получения приказания.

Всем начальникам, до командиров рот и батарей включительно, поставить свои часы по часам штаба дивизии, сверенным с часами штаба корпуса.

В изменение п. 5 приказа по дивизии № 20 донесения присылать к каждому четному часу, начиная с 4 час. ночи, а особенно важные – о занятии местных пунктов и рубежей доносить тотчас же.

О начале наступления донести. С Богом вперед!

П. н. начальник дивизии генерал-лейтенант Редько

Верно: и. д. начальника штаба подполковник Соколов».

Затем была получена телеграмма Балуева к начальникам частей:

«По приказанию командира корпуса передаю телеграмму командующего группой: «Генерал Алексеев сообщает, что его величество государь император изволит с большим вниманием следить за полными мужества, твердости и настойчивости действиями 5-го и частей 3-го Сибирского корпусов. Счастлив объявить войскам группы о таком милостивом внимании к нашим трудам нашего любимого монарха. Главнокомандующий приказал немедленно сообщить эту телеграмму войскам, помнить, что за каждым вашим шагом следит сам царь. Так будем же продолжать бить врага, так как разбили его у озера Нарочь и погоним его из русской земли. Генерал Балуев».

Все 12-е число прошло в большом волнении, я крайне пессимистически смотрел на исход боя, т. к. считал, что намеченная атака на «Фердинандов Нос» – так называлась укрепленная высота неприятеля, о которую разбились части 10-й дивизии, при недостатке снарядов, плохой связи и других недостатках, успеха иметь не может. К тому же люди были измучены от непогоды и ужасных условий местности. То снежная вьюга, то проливной дождь, люди не имели возможности обсушиться, а по ночам бывали заморозки, мокрые шинели покрывались льдом, люди коченели – условия были ужасающие. И, несмотря на это, мои стрелки держались бодро, нигде я не слышал ни одной жалобы, все были преисполнены сознанием долга, переносили тяжелые условия с полным терпением и спокойствием. Я прямо преклонялся перед ними, когда, обходя в самую ужасную погоду боевые участки, причем пули свистели со всех сторон, я встречал одиночных стрелков, которые, завидя меня, вытягивались во фронт, мокрые насквозь, но с бодрым, веселым лицом и как-то особенно, молодецки прикладывая руку к головному убору.

Я помню, как это поразило Набокова – особоуполномоченного Красного Креста, не побоявшегося приехать ко мне в столь опасное место, и которого я повел показать немецкие окопы, занятые нами накануне ночью.

К вечеру 12-го числа выяснилось, что артиллерия не смогла проделать необходимые для атаки проходы в проволочных заграждениях немцев и нам предстояло поэтому новое осложнение – проделать эти проходы ножницами, что редко удавалось. В 11 час. 30 мин. вечера я донес начальнику дивизии следующее:

«12 марта 1916 г. 11 час. 30 мин. Вечера. № 40.

Начальнику 8-й Сибирской стрелковой дивизии

г. дв. Стаховцы.

Доношу, что пункт 1-й приказа по дивизии № 20 выполнить точно не мог, т. к. приказ получен был только в 10 час. 30 мин. вечера. Ввиду того, что артиллерия не выполнила своей задачи по разрушению проволочных заграждений, я еще до приказа по дивизии, предвидя необходимость резки проволоки разведчиками, был озабочен отсутствием щитов для них и приказал обратиться за ними к командиру полком. Но командир Колыванского полка[359][360] ответил, что уже передал щиты 26-му Сибирскому стрелковому полку. Таким образом в полку имеется только 10 щитов, подобранных на поле сражения, и 20 имеются у саперного взвода, что конечно далеко недостаточно. Кроме того, саперный офицер донес, что из имеющихся у него 16 удлиненных подрывных зарядов он считает 10 ненадежными. Все это не могло не смутить меня, и опасаясь возможности обстрела разведчиков своей артиллерией до переноса нашего огня в тыл противника, я разрешил командиру полка, начав наступление, согласно приказа по дивизии № 21, в 3 ч. 30 м утра, выслать в это же время вперед разведчиков и гренадер с саперным взводом для того, чтобы сделать необходимые проходы в проволочных заграждениях. Этим, по мнению командира 32-го полка, одобренному мной, успех будет более обеспечен, чем при резке проволоки до переноса огня в тыл, когда разведчики неминуемо были бы обнаружены и за неимением достаточного количества щитов были бы уничтожены, не достигнув результата. После же ураганного огня всю эту работу можно произвести успешнее и с меньшими потерями лучшего состава полка.

Свиты его величества

генерал-майор Джунковский».

Ночью послал второе донесение:

«13 марта 1916 г. 2 час. ночи. № 41.

Начальнику 8-й Сибирской стрелковой дивизии

г. дв. Стаховцы.

На фронте 30-го полка редкая ружейная и артиллерийская стрельба, последняя по тылу. На фронте 32-го полка то же самое. Немцы освещают усиленно ракетами и прожектором. Два батальона 31-го полка прибыли в расположение госп. дв. Стаховцы, один расположился в госп. дв., другой в бывших немецких окопах, войдя со мной в связь.

Свиты его величества

генерал-майор Джунковский».

Ровно в 3? часа утра 32-й полк перешел в наступление. Батальоны двигались в большом порядке, особенно 1-й батальон, на который любо было смотреть. Порядок наступления был следующий: впереди команда для разрушения проволочных заграждений и сзади рота за ротой, в расстоянии 50 шагов друг от друга густыми цепями. Передние прикрывались щитами. Вправо для связи с 26-м Сибирским полком 7-й Сибирской дивизии двигалась полурота для прикрытия фланга. Движение было безостановочно и в 4 часа передние достигли уже проволочных заграждений и стали резать проволоку, вырезав три прохода шириной от 3-х до 6-ти шагов. Противник видимо был вполне подготовлен к встрече нашей атаки, т. к. встретил передовые части сильным ружейным, артиллерийским и пулеметным огнем.

Пулеметы Кольта были выдвинуты вперед для разрушения части проволочных заграждений, также и для стрельбы по пулеметным гнездам противника. Вследствие больших потерь, а главное – отхода соседнего батальона 26-го Сибирского полка пришлось приостановить наступление, т. к. я не имел уже поддержки справа. С 26-м же полком чужой дивизии я ничего сделать не мог, люди там дрогнули, часть людей стала перебегать к немцам и сдаваться, другая отхлынула. Подпоручик 32-го полка Люкшин[361], командуя пулеметами, открыл огонь по стрелкам 26-го полка, перебегавшим к немцам, но не успел он сделать двух залпов, как был убит предательским выстрелом в спину.

Положение становилось критическим, в передних батальонах 32-го полка потери доходили до 20 %, в некоторых же ротах оставалось не более 30 стрелков. Я обратился к начальнику дивизии с просьбой подготовить дальнейшее наступление артиллерийским огнем по тылу противника, дабы заставить его прекратить огонь. Сам я не мог распорядиться этим, т. к. в моем распоряжении было всего три батареи, вся остальная артиллерия была подчинена групповым начальникам. Это было одним из крупных недочетов этой операции. В то время, когда я обратился к начальнику дивизии, положение было следующее: большая часть, оставшихся в живых 1-го батальона лежала впереди проволоки, а некоторые даже под самым бруствером.

Было заметно, что когда наша артиллерия стреляла, и стреляла с успехом, то немцы оставляли наших в покое, но как только наша артиллерия замолкала – немцы начинали поражать наших. Я считал, что дальнейшая атака возможна, если бы 7-я Сибирская дивизия помогла своим 2-м полком, одним же нам идти в атаку, не имея поддержки справа, было безумием, мы погибли бы от перекрестного огня. Это я и донес начальнику дивизии, сообщив, что я решил пока закрепиться в том положении, в каком очутился после отхода 26-го полка, но для того, чтобы немцы не выбили бы моих поодиночке, необходим сильный непрерывный артиллерийский огонь, сможет ли наша тяжелая артиллерия вести таковой?

Одновременно с этим я принимал все меры, чтобы связаться с 26-м полком, что мне и удалось к 12 часам дня 13 марта. Командир этого полка сообщил мне, что правофланговому его батальону удалось проделать в проволоке несколько узких проходов, через которые можно бы провести стрелков, но не более роты, и потому атаковать через них он считает невозможным, на левом же фланге, где у него отхлынул батальон, проволочные заграждения остались целы, прорезать их он не мог. В течение дня выяснилось, что немцы стали стрелять разрывными пулями.

Было обидно отступать, части моего 32-го полка и расположенный уступами слева 30-й полк для поддержки 32-го рвались в бой, настроение среди них, несмотря на потери, было приподнятое, я решил с наступлением темноты пойти в атаку, назначив ее в 8 час. вечера, надеясь неожиданным нападениям занять «Фердинандов Нос» даже без помощи 26-го полкаа.

Увы! Мне это не удалось – я получил приказание от начальника дивизии отойти назад и занять положение, с которого полки выступили утром. Наблюдавшийся подъем и повышенное настроение сразу упали. Отходить было очень трудно, стрелки несли большие потери, многих раненых пришлось оставить на поле сражения. К 11 часам вечера измученные стрелки в подавленном настроении заняли позицию, с которой вышли утром. Я очень опасался, как бы немцы нам не устроили какой-либо пакости, убедясь в нашей слабости, и потому просил оставить мне батальон 31-го полка до утра следующего дня в качестве резерва, чтобы помочь в случае чего измученным полкам 32-му и 30-му.

Но начальник дивизии не разрешил и приказал направить его в место расположения штаба полка в его распоряжение. Таким образом, я остался со своими остатками 32-го полка и 30-м полком, которые только в 12 ночи получили за весь день первый раз горячую пищу. С тяжелым чувством вышел я проводить уходивший батальон 31-го полка, который сам неохотно шел в дивизионный резерв. Темень была непроглядная, было как-то жутко различать в этой мгле отдельные силуэты стрелков, пробивавшихся в тыл по узкой гати, чуть ли не поодиночке.

Вернувшись к себе в блиндаж далеко не в восторженном настроении, мне казалось, что все пропало и ни о каком наступлении больше и речи быть не может. Я застал моего ординарца – в этот день прапорщика Редько – спавшего сладким сном в блиндаже, мне стало жаль этого совсем юношу и, не зная, что ожидает еще ночью и на другой день, не желая подвергать его опасности, я разбудил его и послал его в штаб дивизии с донесением. Таким образом, я остался даже без ординарца.

Выпив чаю и поговорив с Костяевым, командиром 32-го полка, я устроился на своем стуле поудобнее на ночь, надеясь подремать. Устал я страшно за этот день, тишина кругом была необычайная, ни одного выстрела слышно не было, и мы подумали с Костяевым, что и немцы переутомились за этот день и потому вряд ли нас побеспокоят. Разведчики доносили нам, что противник закрепляется на своих позициях, усиливает и подчиняет попорченные и изрезанные проволочные заграждения, а мелкие партии противника выходят по временам из окопов с целью захватить наших еще не убранных раненных, но каждый раз они их отгоняют огнем.

Казалось, все это не предвещало ночной тревоги, и я скоро задремал. Я был разбужен сильным орудийным огнем, сначала я подумал, что это обычный обстрел госп. дв. Стаховцы, но огонь становился все сильнее, я разбудил командира полка, мы вышли наружу, и сразу стало ясно, что это не простая стрельба, а подготовка к атаке со стороны немцев, которые развили огонь до крайних пределов. Было еще темно, но от разлетевшихся снарядов весь участок был освещен как днем, снаряды рвались ежесекундно. Трудно было очень ориентироваться, в 3 час. 30 мин. утра позвонил командир 30-го полка Изюмов, докладывая, что полк его тает, потери огромные и он просит помощь в два батальона, ждет атаки немцев. Я тотчас позвонил начальнику дивизии, прося подкрепления, после чего вся связь была порвана, телефонисты, посланные для восстановления, большей частью были убиты. Пришлось пользоваться летучей почтой, но и многих из них постигла та же участь.

Один случай произвел на меня жуткое впечатление. Я стоял около блиндажа, пропуская мимо себя батальон резерва, подбадривая и благословляя людей, которые шли по ходу сообщения, а я стоял над ними. Кругом был сплошной ад от разрывавшихся снарядов и свиста пуль. В это время ко мне подошел посыльный летучей почты и подал донесение. Прочитав его и написав ответ я, не оборачиваясь, протянул руку, чтобы отдать конверт, но никто его не взял, я обернулся – посыльный лежит на земле, шальная пуля убила его наповал, за шумом разрыва снарядов я даже не слышал, как он упал.

Ужасное состояние, когда чувствуешь, что наступил момент, когда нельзя даже никакого отдать приказания, когда надо предоставить все воле Божьей и ждать. Это чувство какой-то жуткой беспомощности. Около 7 часов утра, когда уже рассвело, ко мне явился командир 30-го полка, не из храбрых, Изюмов, бледный, растерянный и огорошил меня словами: «У меня полка нет, все пропало, все уничтожены».

Зная его паническое настроение, я конечно не поверил ему, что полк уничтожен, изругал его, сказав, что если его полк уничтожен, то он должен был погибнуть с ним, а не являться в штаб боевой части, пускай он поищет своих людей, которые наверно найдутся, когда подъедут кухни, а если он не соберет людей, то будет предан суду. Он как будто опомнился, но в это время сзади уже в тылу у меня на опушке леса появились ракеты и одиночные люди шагах в 1000–1500 – это были немцы, сигнализировавшие своим об успешном наступлении. Изюмов еще более струсил, предложил даже бежать, но я на него посмотрел такими глазами, что он сразу пришел в себя. Положение становилось критическим, меня могли захватить в плен, ударить в тыл моим частям.

Приказав забрать телефонное имущество из блиндажа, я с пятью или семью стрелками связи решил перейти на ближайшую батарею, чтобы оттуда управлять дальнейшим боем, командиров же полков 32-го и 30-го направил к своим частям, чтобы контратакой опрокинуть немцев, батальон 31-го полка передал в распоряжение Костяева, приказав обоим командирам немедленно по прибытии к своим частям соединиться со мной летучей почтой. Когда командиры полков скрылись из виду, я остался со своими чинами связи, кругом не было ни души, немцы вышедши из лесу, не направились почему-то на Стаховцы, а пошли в сторону, это спасло положение.

Я тогда двинулся к батарее, пришлось проходить «долину смерти». Я шел в ужасном настроении, мне казалось, что все пропало, что я очевидно виноват, наверное, что-нибудь не предусмотрел по неопытности, по незнанию, что мне что-то надо сделать, а что, я сам не знаю – и я был один, никого кругом, кроме этих славных стрелков связи, которые так заботливо, ласково смотрели на меня, как будто чувствуя все, что я переживал. А снаряды между тем с остервенением разрывались то тут, то там, со всех сторон, другие проносились злобно шипя, а то вдруг над головой с треском разрывалась шрапнель и осколки ее со шлепанием падали вокруг на мокрую землю, обдавая меня грязью. Мои стрелки поминутно ложились при пролете гранат, а мне как-то было все равно, слишком я был полон дум о том, что-то делается в лесу, успеют ли мои перейти в контратаку и мне и в голову не приходило, что каждый снаряд несет смерть, я не мог даже себе представить, как это в меня попадает снаряд, и в тоже время мысль, что я останусь целым, когда мою линию прорвали, мне казалась позором, и я, стряхивал с себя комки грязи, которой меня все время обдавало от рвавшихся снарядов. Помню, как жаль мне было одну лошадь – она паслась совсем одна, вероятно, сбежала из какой-нибудь части, как сейчас помню, серой масти. На моих глазах осколком снаряда у нее оторвало одну ногу, и часть зада и она осталась стоять на трех ногах, вся дрожа и как-то странно фыркая.

Минут через 20 я был на батарее, нашел жалкие ее остатки – из 6 орудий одно, из прислуги осталось всего несколько артиллеристов, из офицеров один командир батареи, телефонной связи не было, и эти герои продолжали стрелять из единственного орудия. Поблагодарив людей, записав этих молодцов для представления к наградам, поговорив с ними, я решил дойти до промежуточной телефонной станции, чтобы связаться с начальником дивизии просить поддержки – надо было пройти еще с ? версты, снаряды стали ложиться реже. Сообщение со штабом дивизии было и я мог доложить Редько положение дел, получил разрешение взять из корпусного резерва два батальона на помощь. Вскоре Редько сам приехал на промежуточную станцию.

В это время связь моя летучей почтой возобновилась и я стал получать донесения. Это помогло мне ориентироваться. Контратака удалась, я вздохнул свободно, немцы были оттеснены и я мог вернуться опять в свой блиндаж, мне прислали из штаба дивизии нового ординарца поручика Василенко, с которым я и прошел вместе «долину смерти», все еще осыпаемую снарядами. Но шел я уже не подавленный, а полный бодрости, положение было спасено, мои стрелки дрались, как львы. Один офицер 30-го полка, чудом уцелевший, рассказывал мне, что в одном месте столкнулись в лесу неожиданно для самих себя – роты немцев и наши. В первый момент и те и другие ошалели, а потом кинулись с яростью друг на друга врукопашную. Кололи штыками, разбивали головы прикладами, били кулаками, кусали друг друга, наши одолели, а в другом месте, когда немцы убегали по ходу сообщения, наши их преследовали поверху и били их прикладами по головам – не многим удалось спастись, весь ход сообщения был завален трупами.

На другой день было приказано восстановить утраченное положение, что и было мной выполнено. При подсчете за эти бои дивизия наша потеряла убитыми и раненными около 9 тысяч – почти 50 %, из офицерского состава 31 офицер был убит, 41 ранен. В неуспехе нашем, т. к. нельзя было назвать успехом продвижение на 1 ? версты, главным образом виновата была артиллерия и недостаток снарядов. Когда немцы выпускали 2000 снарядов, мы могли выпустить сотню, другую.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.