Глава ХIII. Вступление генерала Деникина в командование Добровольческой армией. Наш уход из-под Екатеринодара. Колония Гначбау

Глава ХIII.

Вступление генерала Деникина в командование Добровольческой армией. Наш уход из-под Екатеринодара. Колония Гначбау

Генерал Деникин, как старший после Корнилова, немедленно вступил во временное командование Добровольческой армией и донес о смерти командующего генералу Алексееву, находившемуся в это время в станице Елизаветинской. Тот немедленно прибыл на ферму и своим приказом утвердил генерала Деникина командующим армией.

Тело Корнилова положили в повозку вместе с телом полковника Неженцева. Генерал Алексеев подошел к нему, перекрестился, поцеловал холодный лоб покойника и долго в глубокой задумчивости стоял над его телом. Удивительны были взаимоотношения этих двух людей. Оба глубокие патриоты, горячо любившие Россию, беззаветно служившие одному и тому же великому делу, не подходили друг к другу по личным свойствам своих характеров. Много грустных сцен приходилось видеть их окружавшим при их служебных встречах. И почти всегда не М. В. Алексеев был причиной их... Последнее время, несмотря на условия похода, они даже редко виделись, предпочитая в случае необходимости сноситься письменно. Я не буду касаться подробного разбора причин всех недоразумений между ними. В настоящее время оба они отошли в лучший мир, сделав все, что было в силах, на земле.

На фронте, как и во всех частях армии, очень скоро разнеслась печальная весть о смерти Корнилова. Не удалось скрыть ее и от большевиков. На наши войска она произвела крайне тяжелое впечатление. Все почувствовали, что со смертью Корнилова нам уже не взять Екатеринодара. Многие подумывали даже о том, что вообще пришел конец борьбе и пора уже спасаться самим.

Генерал Деникин, как и все старшие начальники, не сочувствовал идее штурма Екатеринодара. Он ясно видел по опыту предыдущих трех дней боев под этим городом, что взять его нашими ничтожными силами было невозможно. А если бы даже и случилась такая удача, то удержать его в своих руках мы были бы не в состоянии. Все причины, почему этот штурм являлся, по мнению старших начальников, безнадежным, не изменились со времени последнего военного совета. Напротив, положение даже ухудшилось ввиду значительных потерь у нас и истощения снарядов, а главное, крайней усталости войск физической, а в особенности моральной. Вопреки общему мнению нашему Корнилов все-таки решил атаковать Екатеринодар и только по совету генерала Алексеева отложил атаку на один день. Судьба не дала ему провести в жизнь свой приказ. Судя по его настроению в последние дни, он не пережил бы неудачи. Генерал Деникин в своих записках упоминает, что Корнилов, решаясь на этот штурм, делал ясные намеки на то, что в случае неудачи он покончит с собою. И я не сомневаюсь, что он сделал бы это...

Судьба судила иначе: один русский снаряд, единственный попавший в дом, переполненный людьми, убил только одного Корнилова.

Одним из первых распоряжений нового командующего армией был приказ об отступлении от Екатеринодара. Нелегко было ему начать свое командование таким приказом. Но обстановка требовала этого.

Решено отходить на север. Другого направления не оставалось: все другие пути преграждались рекою Кубанью или силами большевиков. Моей бригаде пришлось опять занять свое обычное место в арьергарде. Начали отходить вечером, небольшими частями, чтобы не обнаружить наших намерений. Остававшиеся на месте части усилили свой огонь. Большевики отвечали тем же, видимо, опасаясь нашего наступления. Во время этой перестрелки мы понесли также немалые потери. Между другими убит доблестный офицер лейбгвардии Казачьего Его Величества полка есаул Рыковский.

К вечеру бригада Маркова уже вытянулась по направлению на север. Моя бригада должна была прикрывать отход, а затем двигаться в виде арьергарда за обозом, который должен был одновременно с нами выступить из станицы Елизаветинской.

Ввиду того, что оставаться вблизи дома, где был убит Корнилов, было уже невозможно, так как большевики сосредоточили на нем весь свой огонь, я вынужден был устроить свой походный штаб на противоположной окраине рощи, покрывавшей западную часть фермы.

Сидя на валу, я пропускал мимо себя отступавшие части Маркова. Вскоре ко мне подсел и сам бригадный командир. Тяжело было у нас на душе: смерть Корнилова, неудача со штурмом Екатеринодара, новая неопределенность нашего положения... Обмениваясь мыслями по этому поводу, мы приходили к грустному заключению, что, вероятно, скоро придется думать о конце борьбы и, может быть, о распылении. Однако вид проходивших мимо нас войск, их как будто бы даже довольное настроение - тем, что наконец удалось бросить окопы и хоть немного отдохнуть от ужаса ежеминутного ожидания смерти - заставили нас взять себя в руки и отбросить мысль о печальном конце. Все-таки войска еще были у нас, закаленные в боях, вынесшие столько ужасов в течение месяца почти беспрерывного боя. Борьба еще не кончена. Надежда - не потеряна...

К счастью для человека, в самые тяжкие минуты жизни его внимание может быть отвлечено каким-нибудь пустяком житейской мелочи, которая отвлечет его внимание и хотя на время освободит от мрачных дум. Так было и с нами. Марков вдруг сравнил свой куцый полушубок с моей длинной шинелью и стал жаловаться, как ему холодно. Потом у нас зашла речь о том, кто из добровольцев стащил значительную часть хлебов, лежащих недалеко от нас кучкой, предназначенной для одной из частей и во время прохождения 1-й бригады значительно уменьшившейся. Марков начал распекать зазевавшегося раздатчика, и все наши грустные мысли приняли уже другой характер - в буквальном смысле слова - заботы о хлебе насущном для наших полков.

Вскоре Марков простился со мной и уехал. Я дождался, когда снялись последние мои части, и уже в полной темноте пошел с ними в арьергарде. Большевики продолжали неистовую стрельбу по нашей уже пустой позиции.

В течение ночи наш огромный обоз вытянулся в колонну, растянувшись на несколько верст. Я должен был остановиться и пропустить его мимо себя. Это прохождение продолжалось не один час. Утром большевики перешли в наступление, но, по-видимому, опасаясь ввязываться в серьезный бой, ограничились только артиллерийским обстрелом позиций моей бригады. Их конница, показавшаяся на моем фланге, после нескольких удачных выстрелов моей батареи скрылась, и мы могли уже беспрепятственно продолжать свой печальный путь. В обозе, на повозке, прикрытый буркой, ехал и наш недавний вождь, уже бездыханный, Корнилов...

К ночи на 1 апреля Добровольческая армия подошла к немецкой колонии Гначбау. По пути, при переправе через какую-то небольшую речонку, мы сбросили в омут лишние орудия, к которым не хватало снарядов. На широкой улице колонии в несколько рядов расположился обоз. В просторных домах колонистов устроились на ночлег добровольцы и значительное число раненых. Ночь прошла сравнительно спокойно, но с утра нас со всех сторон большевики стали осыпать артиллерийским огнем. Это был ужасный день. Снаряды падали по всей колонии, наводя панику на жителей, подводчиков и несчастных раненых. Были убитые и раненые. Один снаряд попал в дом, в котором поселился генерал Алексеев, и убил писаря.

Настроение духа среди добровольцев было крайне подавленное. Снятие осады Екатеринодара, быстрое отступление от него, смерть Корнилова, более решительное преследование противника, не дававшего покоя нам, - все это сильно способствовало падению духа среди добровольцев, в особенности среди новых пополнений - молодых кубанских казаков. Многие из них потихоньку ушли из наших рядов и вернулись в свои станицы. Многими добровольцами овладело полное отчаяние. Начались разговоры о том, что все кончено и пора уже распыляться. Некоторые предполагали мелкими партиями пробираться в горы или, присоединившись к отряду горцев, пробиться через кольцо большевиков. Нам, старшим начальникам, стоило немалого труда успокоить своих подчиненных. Все-таки некоторые ушли (например, генерал Гилленшмидт) и бесследно пропали.

В ночь на 2 апреля мы выступили из колонии в направлении на станицу Старо-Величковскую. Большевики не решились нас атаковать по дороге и провожали только артиллерийским огнем. В колонии пришлось оставить несколько умирающих раненых и уже умерших. Похоронить последних не было возможности.

Тела Корнилова и Неженцева похоронили тайно за околицей колонии, на вспаханном поле. Могилы заровняли, не оставив никаких признаков, сняли кроки места погребения для того, чтобы впоследствии можно было бы найти покойных. К глубокому сожалению, скрыть этого не удалось. Как потом стало известно, большевики на другой день после нашего ухода с помощью местных жителей нашли могилы, вырыли тела и, бросивши обратно и засыпав тело Неженцева, труп Корнилова отвезли в Екатеринодар, долго издевались над ним и затем сожгли.

Тело Неженцева уже после взятия Екатеринодара было вырыто, перевезено в Новочеркасск и торжественно похоронено нами на Новочеркасском кладбище.