Глава четвертая ОКОНЧАНИЕ ВОЙНЫ

Глава четвертая

ОКОНЧАНИЕ ВОЙНЫ

Ситуация в столице, куда прибыл Кемаль, была крайне напряженной. Всё чаще в правительстве раздавались голоса, требующие заключения сепаратного мира. Среди этого хора практически единственным был голос главы Османской канцелярии, подтвердившего во время визита в Вену готовность идти до конца: «Мы сделаем всё возможное, чтобы национальный суверенитет сочетался с сохранением альянса» с Германией и Австро-Венгрией…

Острое ощущение усталости и даже уныния охватило Анатолию. В Стамбуле ситуация была не лучше: продукты практически исчезли с прилавков, а то, что можно было найти, стоило непомерно дорого; вместо денег, которых больше не существовало, использовались марки. Столица походила на горящий факел. Многие видели в гигантских пожарах, охвативших город в начале лета, предзнаменование беды. Авиация союзников регулярно бомбила город в течение последних дней июля.

Обманутая надежда

По прибытии в столицу Кемаль встречается с маршалом Иззетом, недавно назначенным генерал-адъютантом султана. Бывший начальник Генерального штаба, бывший военный министр, Иззет-паша сделал блестящую карьеру. Он познакомился с Кемалем во время войны на Балканах, а затем снова встретился с ним во время кампании в Восточной Анатолии в 1916–1917 годах. У Кемаля установились дружеские отношения с Иззетом, албанцем по происхождению. У молодого паши Иззет, годящийся ему в отцы, вызывает особый интерес: он мало интересуется политикой, злые языки поговаривали, что он плохой политик, и Энвер, сменивший его на посту военного министра, в течение двух лет пренебрегал им, не давая ему никакой должности.

Самостоятельно, а может быть и по совету Иззета, Кемаль попросил аудиенции у нового султана; и тот согласился принять его. В течение трех недель, проведенных в столице, Кемаль был принят Вахидеддином четыре раза, причем два из них — тет-а-тет. Об этих встречах можно судить только по версии самого Кемаля, читая его «Воспоминания», опубликованные в 1926 году.

Встретившись с султаном, которого он сопровождал в Германию несколькими месяцами ранее, паша начинает разговор в том же духе, в каком они беседовали прежде в отеле «Атлон». «Прежде всего нужно взять под контроль армию. Только в этом случае будет возможно принять необходимые меры». А позже, во время третьей встречи, когда султан заметил, что население голодает, Кемаль возразил, непоколебимый в своих убеждениях: «Ваше замечание совершенно справедливо, но ваше намерение накормить население Стамбула не освободило бы ваше величество от необходимости прибегнуть к более насущным и безотлагательным мерам во имя спасения страны… До тех пор, пока сила, обязанная защищать государство, нацию и всех ее союзников, находится в руках другого, вы будете только называться падишахом».

Армия в роли спасителя! Можно было только поражаться настойчивости и силе убежденности Кемаля. А между тем османская армия летом 1918 года была в плачевном состоянии. Повсюду, за исключением Кавказа, войска отступали под натиском противника. Дезертирство приобрело небывалые размеры. Согласно европейскому представителю в Стамбуле в июле 1918 года более двухсот тысяч дезертиров укрывались на Анатолийской равнине. Разведка союзников регулярно сообщала о мятежах, терзающих обескровленную армию. В течение последнего года этой «войны без надежды мы испытывали чувство стыда», напишет позже Исмет Инёню. Сам Кемаль, когда султан поставит его командовать 7-й армией в Сирии и Палестине, вышел из себя, обнаружив эту армию, потерявшей большую часть солдат, оставшейся без боеприпасов и продовольствия.

Вахидеддин в беседе со своим послом в Швейцарии высказал еще большую озабоченность, чем во время встреч с Кемалем. Не сдерживаясь, он сожалел о разногласиях между ведущими политическими деятелями, его беспокоили увеличение пожаров в Стамбуле и моральный дух армии: «Я опасаюсь общенародного восстания; к несчастью, ситуация оправдывает бунт… — И добавил: — В настоящий момент я не знаю никого, кому бы я мог доверить правительство… Мое государство на пороге гибели…» Новый султан знает, что за пределами Стамбула больше не существует ни авторитетов, ни порядка. Банды грабителей, зачастую состоящие из дезертиров, бродят по стране; крестьяне, которые больше не надеются на защиту полиции и жандармерии, укрываются в горах.

Кемалю не удалось убедить Вахидеддина. Чего стоит его антиэнверовская аргументация — сила, находящаяся «в руках другого», — по сравнению с влиянием, хотя и ослабленным, но всё еще достаточно сильным, Энвера и Талаата? Несмотря на Иззет-пашу, Кемаль одинок. Похоже, во время своего пребывания в Стамбуле он больше не встречался с Иззетом. Нет никаких доказательств и того, что он встречался с политиками, «дружески расположенными к нему», как, например, Али Фетхи, вернувшийся из софийского посольства и занявший видный пост в партии «Единение и прогресс».

Слабое утешение — султан назначает его почетным адъютантом.

Перемирие

Решение о повышении в должности было принято 22 сентября. Однако генералу было некогда наслаждаться оказанной ему честью. Едва придя в себя после очередного приступа лихорадки, он попадает под огонь ожесточенной атаки англичан. Имея в своем распоряжении почти семь тысяч солдат, Алленби, по прозвищу «Бык», предпринял атаку, которая должна была стать решающей на палестинском фронте.

Преобладающие силы противника, мощь его огня и боевой дух англичан вынуждают турок отступать. 1 октября взят Дамаск, через два дня — Бейрут. Менее чем за две недели турецкий фронт прорван, пять тысяч турок погибли. Кемаль, командующий 7-й армией, старается спасти честь турецкой армии с присущими ему энергией и мужеством. Когда 31 октября в Адане Лиман фон Сандерс передавал Кемалю командование группой армий «Йылдырым» или, скорее, тем, что от нее осталось, немец не скрывал своего восхищения турецким генералом: «В момент, когда я вынужден передать командование армейской группой в руки его превосходительства генерала Кемаля, который проявил себя в многочисленных героических сражениях, я выражаю…»

Что чувствует турецкий генерал? Удовлетворение, потому что наконец он стал командующим Южным фронтом, печаль, оттого что должен командовать армией, обескровленной, и униженной, или тщеславное удовлетворение от сознания того, что он предвидел опасность прогерманской политики своей страны? Проведенные им операции на фронте в последние пятнадцать дней, его стойкость перед лицом противника, мастерство, с каким он постепенно вытеснил фон Сандерса, позволяют с уверенностью утверждать: паша не поддавался отчаянию. Он руководит теперь Южным фронтом, но помыслы его далеко, в Стамбуле.

14 октября Иззет становится великим визирем. С начала сентября Талаат запрашивал у Берлина дополнительную поддержку, но немцы отказали. Болгары были готовы подписать перемирие. Дорога к Стамбулу открыта для союзников. Это конец войне. Великий визирь, чей политический ум никогда не оспаривался, подает в отставку. По его мнению, вести переговоры о перемирии должен кто-то другой, а не тот, кто вел войну. И чтобы продемонстрировать искренность своего жеста, он принимает отставку семидесятилетнего чиновника, которого Вахидеддин хотел назначить его преемником. На его место Талаат предлагает Иззета, и Вахидеддин не возражает. Ни одна политическая группировка не может противостоять «Единению и прогрессу». В качестве окружения Иззета Талаат предлагает весьма мощное трио: Али Фетхи — министр внутренних дел, Хусейн Рауф — морской министр и Мехмет Кавит — министр финансов. Выбор в высшей степени разумный: близкий Талаату Фетхи — один из тех, кто умело руководил «Единением и прогрессом», будучи его генеральным секретарем. Хусейн Рауф, морской офицер, герой Балканской войны, прекрасно владеющий английским языком и большой поклонник англичан. Наконец, Кавит, дёнме (обращенный в ислам еврей), обладает тем преимуществом, что имеет связи в международной финансовой среде: министр финансов в 1914 году, он ушел в отставку, выражая протест против вступления Турции в войну в союзе с Германией.

Кемаль тоже поддерживал Иззета. Ни в чем не сомневаясь, забыв свою прежнюю позицию о невмешательстве армии в политику, он даже отправляет султану телеграмму, поражающую своей амбициозностью. Он одобряет подписание договора о перемирии во имя спасения страны от полного краха, назначение Иззета великим визирем и введение в состав правительства таких достойных людей, как Фетхи и Рауф. Кемаль не пишет об этом, но по тону послания чувствуется, что его заветное желание — получить пост военного министра. Это тем более очевидно, что в своих «Воспоминаниях», написанных в 1926 году, Кемаль подтверждает, что просил пост военного министра, хотя в тексте телеграммы, найденной турецким историком Баюром, этой просьбы не было.

Можно было бы считать его просьбу закономерной: Энвер уходит в отставку; Кемаль вполне подходит и по возрасту, и по необходимой энергии для должности военного министра, а его друзья, Фетхи и Рауф, тоже войдут в состав правительства. Однако требования Кемаля — сначала стать адъютантом нового султана, а сегодня военным министром — кажутся по меньшей мере наивными, если не нахальными. С какой стати Иззет и особенно Талаат, продолжающий дергать нити политической игры, дали бы столь важный пост одиночке, чьи амбиции не пользуются никакой определенной поддержкой?

Как утешение или щелчок по носу Иззет, совмещающий функции великого визиря и военного министра, адресует ему льстивую телеграмму: «Я надеюсь, что Аллах исполнит мои желания, позволив сотрудничать с Вами после заключения мира» и… назначает полковника Исмета заместителем военного министра. Будущему Исмету Инёню, преемнику Кемаля на посту президента Турции, сейчас 34 года. Товарищ по оружию Кемаля в боях с русской армией, он стал одним из его помощников в группе «Йылдырым». Этот блестящий полковник, которого фон Сандерс считал «одним из наиболее выдающихся турецких генералов», невысокого роста, тщедушный, больше похожий на служащего, чем на офицера, был артиллеристом; но когда он начинал говорить и действовать, проявлялось его истинное лицо, сильная и коварная натура. Кемаль ценил Исмета, и когда Исмета призвали в Стамбул на столь ответственную должность, он вдохновлял его, давая ценные советы и рекомендации.

Тогда как в Алеппо при изнурительной жаре и непрерывных атаках арабов Кемаль пытался спасти честь турецкой армии, Иззет без предупреждения запросил перемирия «в соответствии с принципами президента Вильсона».

Контакты были установлены через британского генерала Таушенда, находящегося в турецком плену после поражения в апреле 1916 года у Кут-эль-Амары. 30 октября 1918 года Рауф и вице-адмирал сэр Сомерсет Гоф-Калторп подписали унизительное для Турции перемирие на борту крейсера ее королевского величества «Агамемнон», стоявшего на якоре в заливе Мудрос перед островом Лемнос. Османская империя согласилась на капитуляцию флота, демобилизацию своей армии, открытие проливов Босфор и Дарданеллы, контроль союзниками железных дорог и признала их право вмешиваться в конфликты в любом месте империи.

Противостояние держав закончилось 31 октября 1918 года в полдень.

В этот час Кемаль, новый командир группы армий «Йылдырым», сопровождал генерала фон Сандерса на вокзал Аданы: немцы покидали Турцию…

«Спасибо всем, кто удержал меня в стороне от этой неудачи…»

В связи с перемирием 2 ноября 1918 года комитет «Единение и прогресс» созвал чрезвычайный конгресс, на котором присутствовали сто двадцать членов партии. Конгресс проходил в штаб-квартире партии на улице Нуросманис, рядом с Большим базаром. Энвер, Джемаль и несколько других лидеров партии сбежали на борту немецкой подводной лодки. Комитет «Единение и прогресс» самораспускается или, точнее, трансформируется в партию «Ренессанс», подчеркивая разрыв любых связей с прошлым. Но смена «вывески» партии практически ничего не меняет: люди всё те же. И с первых послевоенных дней общественное мнение сурово осуждает комитет «Единение и прогресс» и его политику.

Каков итог пребывания комитета в течение десяти лет (1908–1918) у власти? Османской империи больше не существует: после Балканских войн турки сохранили лишь крошечную территорию в Европе; война в Триполитании лишила их Африки, а Первая мировая война сократила империю до Стамбула и Анатолии. У султана нет больше империи, а его власть сокращается словно шагреневая кожа. Согласно конституции, восстановленной младотурками, султан больше не управляет, а лишь царствует. Эта конституционная эволюция должна была бы обрадовать всех тех, кто боролся против автократии Абдул-Хамида; но постепенно комитет «Единение и прогресс» заменил императорскую диктатуру своей собственной, беспардонно убирая всех политических противников. Что же касается верховной духовной власти султана, то и она совершенно обесценилась: священная война, провозглашенная в 1914 году, должна была бы объединить всех мусульман вокруг султана, «халифа и предводителя верующих». Вместо этого восстали арабы, заявив о своей независимости, в то время как «отряды мусульман» в составе французской и английской армий готовились захватить Анатолию.

Юнионисты подорвали власть султана. Впервые в истории Османской империи власть покинула императорский дворец и Блистательную Порту[16]: она теперь находилась в руках новых людей.

Народ, а четыре пятых населения состояло из крестьян, оставался в стороне от этих политических потрясений. Для него практически ничего не изменилось. Как и прежде, только жители Стамбула могли иногда увидеть султана во время большой молитвы в пятницу или по случаю военных парадов. Для большинства султан-халиф оставался загадочным властелином, чья связь с подданными ограничивалась тремя словами: «Да здравствует султан!» Конституция и установление нового режима принесли османам лишь крохи: двухступенчатые выборы в палату депутатов, организованные часто под давлением власти.

Мало демократии, но много войн: восемь лет из десяти между 1909 и 1918 годами! Восстание албанцев, Балканские войны и военные действия в Триполитании унесли огромное количество жизней; Первая мировая война привела к огромным потерям среди населения империи. Из двух миллионов восьмисот тысяч мобилизованных более трехсот тысяч, а согласно некоторым источникам — шестьсот тысяч погибших, четыреста тысяч раненых, более полутора миллионов пропавших без вести. Армянская община была раздроблена событиями 1915 года. Корреспондент французской газеты «Petit Parisien» считает, что только в Стамбуле более ста тысяч человек умерли от голода и лишений.

Четыре года мировой войны подорвали экономику страны, сельское хозяйство. Хотя правительство требовало обрабатывать землю, культивируемая площадь в Анатолии сократилась вдвое; поголовье скота уменьшилось с 45 до 19 миллионов. Инфляция развивалась головокружительными темпами: стоимость предметов первой необходимости в месяц поднялась с 235 пиастр в июле 1916 года до 4717 в 1918 году.

Тем не менее среди всеобщих бед кое-кто извлек выгоду. Прежде всего государственная казна, которой Австрия и Германия предоставили кредит в 258 миллионов турецких лир. К этим внешним источникам государство смогло добавить 18 миллионов лир первого государственного займа, явившегося символом революции в национальной экономике между 1914 и 1918 годами.

Первая мировая война на самом деле стала для нового правительства подлинной священной войной за развитие экономики. 8 сентября 1914 года правительство объявило об упразднении в одностороннем порядке капитуляций, ставших в течение длительного времени знаком упадка империи, ее подчинения интересам иностранных держав. Таким образом, решение от 8 сентября 1914 года явилось объявлением политической и экономической войны.

Государство начало финансировать экономику: был реорганизован Сельскохозяйственный банк, создан Кредитный банк, который должен был стать центральным банком, предполагалось создание целой сети национальных банков. В это же время армяне скрылись, на греков начались гонения вплоть до разрыва дипломатических отношений между Афинами и Стамбулом (июль 1917 года), а французские и английские подданные рассматривались только как враги. От этих акций государства, а также притеснения малых народов и иностранцев выиграли только турецкие предприниматели. В 1914 году их было немного, всего 269 промышленных предприятий, зарегистрированных к тому моменту. Необходимость снабжать продовольствием армию, а также население и союзников поддерживала их активность.

Развитие турецких предприятий способствует поднятию экономики Анатолии. В 1917 году, например, коммерсант из Анкары вместе с шестнадцатилетним сыном Вехби основал компанию по продаже продовольственных продуктов; предприятие стало быстро развиваться благодаря деловым связям со Стамбулом. Лишившись в основном импорта, столица с населением около 750 тысяч человек и притоком немецких и австрийских покупателей стала рынком сбыта для анатолийцев.

Не все предприниматели Анатолии оказались такими же преуспевающими, как Вехби Коч: им недоставало его деловой хватки. И всё же их было немало на анатолийской равнине и на побережье Эгейского моря, землевладельцев, коммерсантов, владельцев небольших промышленных предприятий, банкиров, сумевших благодаря войне добиться определенного успеха, экономического и социального.

Национализм, модернизация, подъем жизненного уровня в Анатолии — таковы главные лозунги экономической политики, проводимой юнионистами.

Подобная политика потрясла Османскую империю. Впервые в ее истории власть в Стамбуле стала защищать турецкий национализм под влиянием тюрок-мусульман, прибывших из России. Был создан Турецкий центр для развития турецкого языка и совершенствования экономического, социального и научного просвещения турецкого народа. Амбициозная идея объединения всех тюрок от Балкан до «оазиса Шелкового пути» заключена в знаменитом высказывании Зии Гёкалпа[17]: «Родина турок — не Турция, и даже не Туркестан, а огромная и бесконечная земля: Туран».

Панисламизм исчез вместе с Абдул-Хамидом. Паносманизм, возникший вслед за ним, просуществовал недолго. Прекрасные декларации парижского заседания 1902 года рухнули перед ростом национализма. Македонцы, армяне, греки, арабы, турки — никто больше не верил в существование Османских соединенных штатов… о чем мечтали в дни революции 1908 года. Накануне 1914 года комитет «Единение и прогресс» решил запретить нетурецким нациям право на создание националистических организаций. Пантюркизм, то есть идея о создании тюркской нации от Балкан до Маньчжурии, и пантуранизм, как более извращенная идея, стали официальной политикой Стамбула. Лидеры «Единения и прогресса» в отличие от своих предшественников, игнорировавших национализм и его силу, решили взять реванш и создать новую Турецкую империю.

В отличие от национализма модернизм не впервые был взят на вооружение османским правительством. Но юнионисты нанесли первый удар по гордиеву узлу, связывающему Османскую империю с исламом: справедливо или нет, долгий путь к современному обществу, начатый османскими реформаторами в XVIII веке, совпал на самом деле с борьбой за секуляризацию общества, превращение империи в светскую страну. Несмотря на последователей тех, кто закрыл университет в 1870 году на тридцать лет после конференции, признанной еретической; несмотря на исламистские организации, стремящиеся доказать, что ислам может стать двигателем модернизации, младотурки реализовали важные реформы: контроль религиозных судей министерством юстиции, приравнивание к государственным служащим мусульманских богословов-законоведов (улемов), управление религиозными школами министерством образования, секуляризация брачных контрактов, разрешение на развод в определенных случаях, открытие лицеев и университета для девушек…

Как бы ни показалось это странным тем, кто не знает турецкого ислама и места женщин в османском обществе, младотурки не побоялись начать свои реформы с Анатолии. Разве религиозные обряды в Анатолии не сохранили свою естественность, простоту и внимание к повседневной жизни, отражающие пасторские традиции предков, пришедших из Центральной Азии? А женщины в сельских местностях Анатолии не участвуют в общественной жизни, как это было у турок до исламизации? Фактически, и та и другая тема — не что иное, как выражение желания младотурок преобразовать Анатолию.

Анатолия (название «Анатолия» — греческого происхождения, более предпочтительное, чем Малая Азия или Азиатская часть Турции), примерно равная по площади Франции, становится парадигмой того, что младотурки хотели бы создать. Султаны пренебрегали ею и с XVII века не посещали ее и не направляли туда своих наследников приобрести начальный опыт управления. Младотурки, среди которых ни один из лидеров не был родом из Стамбула, превратят ее в свой Иерусалим, и, как писал немецкий журналист Штюрмер, в 1917 году «настоящий турок, бедный и примитивный, вдруг становится фаворитом». Следует сделать Анатолию исключительно турецкой, поселив там иммигрировавших мусульман, изгнанных с бывших территорий Османской империи в Европе; необходимо также создать в империи наиболее благоприятные условия для турецких коммерсантов, землевладельцев и банкиров. Младотурки не хотят больше, чтобы считали, будто название «Малая Азия якобы было для населения в прошлом более благозвучным, чем Анатолия». Кроме того, «тогда как греки и армяне занимают места служащих в конторах и часто поднимаются по службе до руководящих постов, турки прозябают на самых скромных должностях и наиболее часто занимаются лишь физическим трудом», что, по мнению младотурок, необходимо прекратить.

К концу Первой мировой войны национализм, модернизация и анатолизация принесли примерно столько же вреда, сколько и пользы. Следовало учитывать нехватку времени и денег, военные поражения, оппозицию влиятельных политиков, элитаризм проводимой политики: Турецкий центр насчитывал всего две тысячи членов из числа интеллигенции и студентов. Тем не менее эта политика вызвала необратимый психологический шок, заставивший немецкого журналиста Штюрмера сделать следующий вывод: «Эти изменения ментальности турок, явившиеся результатом борьбы за существование, способствовали довольно благоприятному развитию Турции после войны, излечив ее от чрезмерного роста шовинизма, разумно сведенного до единственной области, способной успешно развиваться, а именно до в основном турецкой Анатолии. Но, с другой стороны, будут необходимы еще железная воля и беспощадная решительность в этом плохо управляемом государстве, чтобы искоренить ложные и вредные идеи сегодняшнего правительства».

Читал ли Кемаль эту книгу Штюрмера? Нет никаких свидетельств, позволяющих так думать, но если он всё-таки читал ее, то, несомненно, очень серьезно отнесся к анализу немецкого журналиста и взял его на вооружение. Выигравшие от политики младотурок, впрочем, станут его главными сторонниками во время войны за независимость, и совершенно определенно, что Кемалю было не занимать ни железной воли, ни непоколебимой решимости.

Через восемь лет после окончания войны Кемаль выскажет мнение о периоде правления младотурок и о войне: «Мой долг поблагодарить всех тех, кто удержал меня в стороне от этой неудачи, но всё же следует напомнить, что сделали они это бессознательно». К чему эта благодарность? Да к тому, что он не смог бы сделать лучше, чем его противники, или еще и к тому, что они подготовили фундамент, без которого он не смог бы предпринять свои реформы и, таким образом, безболезненно воспользоваться печальным опытом лидеров «Единения и прогресса». Когда знаешь Кемаля и его уверенность в себе, второе объяснение кажется более подходящим, но в то же время реализм всегда был также одним из достоинств генерала. Таким образом, формулировка благодарности сохраняет свою двойственность; это не первый и не последний раз, когда Кемаль умышленно прикрывает свои мысли некоторой тайной.

Британский мир

Через три дня после окончания войны и в нарушение положений Мудросского перемирия британская армия оккупирует Александретту и окружающую ее территорию, а также Мосул. Англичане требуют немедленной демобилизации, перемещения артиллерии и продовольственных баз и ухода турецких войск оттуда до 15 ноября.

Правительство пытается протестовать, но безуспешно. Из Аданы раздается голос Кемаля, полный ярости, но в то же время забавно оттененный формулировкой в британском духе: «Я должен заявить, что лишен деликатности, позволяющей понять и оценить как джентльменский поступок английского представителя, так и необходимость отвечать на него ожидаемой любезностью». Но Иззет-паша не поддерживает его и 11 ноября предпочитает подать в отставку. В течение трех дней английский крейсер плывет к Мосулу. Почти каждый день Кемаль отправляет телеграммы в Стамбул, гневно осуждая поведение англичан и предлагая сопротивляться этому силой.

Регион Мосула, расположенный на севере Месопотамии, к западу от Персии, представляет значительный стратегический интерес для Британской империи. Мосул, находящийся на рубеже арабских, турецких, персидских и курдских территорий и служащий вехой на пути в Индию, на Кавказ, к Красному морю и Персидскому заливу, обладает также значительным количеством нефтяных месторождений. В 1898 году султан взял под свой контроль доходы от добычи нефти. Через три года шах предоставил концессию, охватывающую пять шестых персидской территории, авантюристу Арси. Немедленно англичане взяли под свой контроль разработку персидских нефтяных месторождений

Созданная в 1909 году Англо-персидская нефтяная компания в 1914 году перешла под контроль британского адмиралтейства. Однако амбиции Лондона не ограничивались Персией. С 1907 года дипломаты сумели поставить под сомнение соглашение, заключенное между султаном и немцами о поиске и разработке нефтяных месторождений в регионах Мосула, Басры и Багдада. Накануне Первой мировой войны англичане и немцы объединились против другого претендента на нефтяные богатства — американского контр-адмирала Колби М. Честера, который уже в течение нескольких лет пытался добиться концессии у султана. Они создали Турецкую нефтяную компанию, в которой немцам принадлежало 25 процентов, англичанам через Англо-персидскую компанию — 50 процентов, а оставшиеся 25 процентов разделили Королевская голландская компания, ее основатели Детердинг и Гульбенкян.

В ходе переговоров, объединивших союзников с целью подготовки раздела османской «шкуры», британские интересы не были достаточно защищены. Подписывая соглашение Сайкс — Пико[18] в мае 1916 года, Лондон признал за Парижем зону влияния, охватывающую не только Ливан, Сирию, большую часть, богатую хлопком и медью, на юге Анатолии, но и север Месопотамии, где и находится регион Мосула.

Военная операция в начале ноября 1918 года, таким образом, является актом насилия как по отношению к соглашению Сайкс — Пико, так и перемирию. Фактически в октябре англичане написали французскому правительству, что «эволюция событий» делает устаревшим соглашение 1916 года и его следует пересмотреть.

Не заботясь об ответе Парижа, Лондон приступает к действиям. Англичане подписывают Мудросское перемирие, в то время когда французский адмирал Амет командует флотом союзников в Средиземном море. А премьер-министр Великобритании Ллойд Джордж заявил премьер-министру Франции Клемансо в традиционной английской манере: «Если адмирал Амет хочет поставить свою подпись под договором о перемирии, как и его итальянский коллега, я не возражаю…»

Англичане не довольствуются этим успехом. Они захватывают порт Измир, затем форты Дарданелл. Когда корабли союзников бросают якорь в Босфоре, англичане высаживают тридцать тысяч солдат, то есть больше, чем французы и итальянцы вместе взятые. В Ливане и Сирии их сорок пять тысяч, что примерно в шесть раз превышает число французских солдат. В крупных городах Анатолии они размещают комендатуры и секретные службы, в которых в основном сотрудничают мобилизованные гражданские лица, знающие турецкий, греческий, армянский и курдский языки. Таким образом, они создают разветвленную информационную и пропагандистскую сеть, которую поддерживает присутствие английских войск вдоль железной дороги в Анатолии.

Политика англичан, по-видимому, приносит свои плоды. Разве не заявил султан, комментируя условия перемирия: «Какими бы суровыми ни были эти условия, мы принимаем их. Дружественная политика Англии, по нашему мнению, не изменилась. Позже мы сможем завоевать их прощение и их милость»? Правда, согласно другому источнику — французскому офицеру, поддерживавшему с султаном дружеские отношения, — тот якобы заявил, что он рассчитывает на Францию. Эта противоречивая информация не должна нас удивлять: это чисто дипломатическая игра султана, пытающегося противопоставить мощные европейские державы. А Вахидеддин, бывший личным советником своего старшего брата Абдул-Хамида, унаследовал его хитрость и коварство; он не нуждался в чьих-либо уроках в этой области.