«А мне бы только любви немножечко…» Любовь, война и товарищ Троцкий
Вскоре после возвращения из Персии в Москву Блюмкин поселился в Большом Афанасьевском переулке, в квартире Кусиковых. Ему выделили маленькую, зато отдельную комнату. Эту комнату делила с ним и его жена.
Все-таки Шершеневич напрасно писал о Блюмкине:
А мне бы только любви немножечко
Да десятка два папирос.
В реальной жизни ему нужно было гораздо больше. Не в том примитивном смысле, когда мечтают о сундуках с золотом, банковских счетах или роскошных виллах. Наверное, Блюмкин не отказался бы от хорошей жизни, но все же главную цель видел в другом — в переустройстве мира при своем активном участии. И, как человек тщеславный и эгоцентричный, более всего хотел, чтобы его имя осталось в истории.
Как известно, «продолжительные думы» Васисуалия Лоханкина из «Золотого теленка» тоже сводились к «приятной и близкой теме»: «Васисуалий Лоханкин и его значение» или «Лоханкин и его роль в русской революции». Но не стоит сравнивать этого карикатурного персонажа с нашим героем, который все же не лежал на диване, предаваясь мечтаниям. Ради идеи, в которую Блюмкин, безусловно, верил («кто был ничем, тот станет всем»), он готов был действовать, менять окружающую действительность и не жалеть себя. Правда, и других тоже. Покоя в жизни он явно не искал. Что же до любви…
* * *
Как помним, с первой женой (или невестой) Лидой Соркиной он расстался, и она даже участвовала в покушении на него. Однако к моменту отъезда в Персию, то есть к июлю 1920 года, он был уже женат. И надеялся, что всерьез и надолго. Не зря же его жена отправилась с ним в неспокойную Персию, где шла война и свирепствовали тиф и малярия. Значит, была готова разделить судьбу мужа.
Его избранницей на этот раз стала Татьяна Файнерман. Она была старше Блюмкина на три года — родилась в 1897 году в городе Вознесенске Херсонской губернии. Ее отец пользовался немалой известностью в литературных и журналистских кругах. Его знали Горький, Чехов, Леонид Андреев и даже Лев Толстой. Именно благодаря Толстому Файнерман добился известности, которая, впрочем, имела явно нездоровый оттенок.
В молодости Исаак Файнерман увлекался чтением (и учением) Толстого и стал ярым толстовцем. Он переехал в Ясную Поляну, принял православие, работал там учителем в сельской школе, которую создали Толстой и его дочери. Потом уехал в Кременчуг и там усиленно проповедовал толстовство. Интересно, что одним из тех, кто слушал его рассуждения об «опрощении» и «нравственном самосовершенствовании», был молодой полтавский семинарист Георгий Гапон — будущий «провокатор поп Гапон». А молодой и увлекавшийся в 1893–1894 годах толстовством дворянин Иван Бунин учился под руководством Файнермана ремеслам, за счет которых существовали толстовские общины[38].
Исаак Файнерман занимался еще много чем — столярным делом, лечением зубов, но известным стал после того, как начал писать в газеты и журналы под псевдонимом «Тенеромо». Почти сразу же он нащупал «золотую жилу» — свое знакомство с Толстым. Тенеромо выпустил несколько книг и множество статей о писателе — в том числе и свою переписку с ним. Они принесли ему скандальную славу. О Тенеромо говорили, что он «продает Толстого оптом и в розницу», «эксплуатирует факт знакомства с гением» и печатает о нем «слухи и прочую галиматью».
Рассказывали, например, что Тенеромо мог целыми днями просиживать возле забора у имения Толстых и наблюдать в щелочку за всем происходившим, а через несколько дней в какой-нибудь крупной газете появлялась огромная статья «Как живет и работает великий писатель Лев Николаевич Толстой и как он разговаривает с пташками и букашками».
Чехов как-то поиронизировал: «Тенеромо часов не вытаскивал, кошельков не воровал и золотых коронок изо рта не выкручивал, но он делал несоизмеримо худшие вещи: устно и печатно выдавал себя за друга и конфидента Толстого, Чехова, Андреева».
Исаак Файнерман-Тенеромо был, однако, человеком не без способностей и к тому же оперативным. Он быстро понял, какие перспективы открывает перед литератором синематограф, и стал одним из первых киносценаристов в России. Он организовал съемки похорон Толстого в 1910 году, а два года спустя по его сценарию Яков Протазанов и Елизавета Тиман сняли немой художественный фильм «Уход великого старца» — о последних днях жизни Толстого.
Этот фильм вызвал небывалый общественный скандал. Дети писателя назвали его «возмутительным надругательством над памятью отца», а журнал «Вестник кинематографии» в том же 1912 году с негодованием писал:
«В самом деле, неужели же идеал кинематографии и высшее напряжение ее интересов в том и заключаются, чтобы показать, как Лев Николаевич готовит из полотенца петлю, зацепляет его за крюк и (нам стыдно писать это!) просовывает в эту петлю свою голову, или как Софья Андреевна (жена Л. Н. Толстого. — Е. М.) бежит к пруду с намерением утопиться и затем падает на землю, дрыгая ногами?»
Скандал вызвал и другой фильм по его сценарию — «Безумие пьянства». 22 мая 1914 года газета «Раннее утро» в рубрике «Мир экрана» сообщала:
«В одном из специальных кинематографических журналов появилось возмутительное объявление. Приводим его текст дословно:
„Сенсация! К борьбе с пьянством драма наших дней ‘Безумие пьянства’ по сценарию И. Тенеромо со слов Льва Николаевича Толстого“.
В погоне за сенсацией гг. авторы сценариев переходят всякие границы приличия, самовольно распоряжаясь даже такими именами, как имя Л. Толстого.
Г. Тенеромо написал с его слов сценарий, а нашелся даже такой кинематографщик, который выпускает на рынок сценарий, написанный самим гр. Толстым.
Нужно ли добавлять, что гр. Л. Н. Толстой ни одного сценария не написал и никому тем для них не давал. Пора очистить русскую кинематографию от подобных авторов сценариев. Они только компрометируют ее».
В советское время Тенеромо стал одним из сценаристов фильма «Еврейское счастье» по рассказам Шолом-Алейхема. Среди сценаристов был Исаак Бабель, а главную роль в фильме сыграл Соломон Михоэлс. Умер Файнерман-Тенеромо в 1925 году, оставив о себе весьма противоречивую память.
Вернемся, однако, к его дочери и Блюмкину.
Они познакомились осенью 1919 года. По крайней мере на допросах в Министерстве государственной безопасности в 1950 году Татьяна Файнерман говорила следующее: «Я сошлась с Блюмкиным осенью 1919 года и прожила до 1925 года».
Она окончила гимназию в Елисаветграде с золотой медалью, училась в Киевском медицинском институте, затем — на медицинском факультете Московского университета. 25 июля 1920 года ее мобилизовали и направили на работу в Управление военного комиссара московских медфакультетов. Вскоре она отправилась с мужем в Персию.
После Персии Татьяна Файнерман вернулась на медицинский факультет, но в 1922 году решила поменять специальность и поступить в Высший литературно-художественный институт (ВЛХИ). В заявлении, поданном в приемную комиссию, она писала: «Живя и воспитываясь в семье журналиста и литератора… я всегда глубоко интересовалась литературой, историей, гуманитарными науками. Мои литературные начинания относятся к 1913–14 гг., но действительность показала, что для воплощения в жизнь творческих замыслов мне необходимы знания, систематические занятия, приобрести которые я смогу, работая в Литературно-художественном институте». В институт ее приняли — в Российском государственном архиве литературы и искусства сохранилось личное дело студентки Файнерман.
Их семейная жизнь вряд ли протекала спокойно. Яков то был занят учебой, то кутил с друзьями в кафе, то пропадал в командировках на «внутренних фронтах», а их в 1921–1922 годах в Советской России было предостаточно.
Известно, что за время учебы в Академии Блюмкин находился в «боевых командировках» по крайней мере дважды. Летом 1921 года его направили в 27-ю Омскую дивизию, которая воевала на «внутреннем фронте» в Нижнем Поволжье, иными словами, подавляла крестьянские восстания. Дивизия была «с традициями» — созданная в 1918 году, участвовала в Гражданской войне, подавляла Кронштадтский мятеж в марте 1921-го и восстание крестьян в Тамбовской губернии. По приказу РВС СССР от 26 сентября 1925 года она получила наименование 27-й Омской Краснознаменной им. Итальянского пролетариата стрелковой дивизии. В истории осталась даже песня о ней:
В степях приволжских, в безбрежной шири,
В горах Урала, в тайге Сибири,
Стальною грудью врагов сметая,
Шла с красным стягом Двадцать седьмая…
Ее видали мятежным мартом
На льду залива форты Кронштадта.
Стальною грудью врагов сметая,
Шла с красным стягом Двадцать седьмая.
И труд свободный оберегая,
Стоит на страже Двадцать седьмая.
Стальною грудью врагов сметая,
Стоит на страже Двадцать седьмая.
Но если вспыхнет сражений пламя,
Взовьется снова алое знамя.
Стальною грудью врагов сметая,
Пойдет в атаку Двадцать седьмая!
Летом 1921 года этой дивизией командовал Витовт Путна. Ее штаб, или, как тогда писали в сводках, «штаб. войск низовий Волги» («штаб Низволги» 15 июля был переименован в штаб 27-й Омской стрелковой дивизии) находился в Саратове. Там же располагался и штаб 79-й стрелковой бригады, в которую был направлен Блюмкин. Командовал бригадой Григорий Хаханьян.
Бригада гонялась за «бандитами». В оперативной сводке за 21 июня, например, говорилось, что «в связи с появлением банд в Холерском районе б<атальо>н 236 полка с командой пулеметной и разведчиков <в> 23 часа 50 мин. 20.6. выступили из сл. Елань…». 25 июня сообщалось, что «79 бригада <отправлена> для ликвидации банд на островах р. Волги в районе Щербаково — Кресты из Камышина на буксире „Переправа“ в 16 час. 30 мин.» и т. д.
Интересно, что в связи с переходом на «штаты мирного времени» бригаду хотели расформировать, но не успели и начали формировать снова. Очевидно, это было связано с всплеском крестьянских восстаний. К 1 августа 79-я бригада дислоцировалась в Саратове и насчитывала, согласно сводке от 28 июля, 968 бойцов, а всего «1865 едоков».
По некоторым данным, Блюмкин был назначен на должность временно исполняющего обязанности начальника штаба 79-й бригады, а потом стал и временно исполняющим обязанности комбрига, но в обнаруженных архивных документах эти назначения никак не отражены. Во всяком случае, Блюмкин, вероятно, находился в Поволжье не очень долго. В начале сентября он был уже совсем в другом конце страны.
В конце августа 1921 года Блюмкина назначили начальником штаба 61-й бригады 21-й Пермской дивизии. Бригада действовала в Сибири — в районах Барнаула, Кузнецка, Новониколаевска, Бийска. Ее основные задачи, как и задачи 79-й бригады, заключались в «борьбе с бандитизмом», то есть с контрреволюционными выступлениями местного населения.
В Российском государственном военном архиве сохранилась целая пачка телеграмм, которыми обменивались командования 61-й бригады и 21-й дивизии, в которую бригада входила. Фамилия Блюмкина в них действительно встречается, и не раз. Первая оперативная сводка за подписью «врид (то есть временно исполняющий дела. — Е. М.) начштабриг 61 Блюмкин», посланная начальнику штаба дивизии в Барнаул, датирована 28 августа 1921 года.
Сводки направлялись ежедневно, и судя по их содержанию, бригада в целом находилась в относительно спокойных условиях. Любопытная деталь: телеграммы полны грамматических ошибок, что часто затрудняет их прочтение. Уровень образования телеграфистов, служивших в Красной армии тогда, все-таки оставлял желать лучшего. Вот наиболее характерный пример (орфография сохранена):
«НАЧШТАДЫВУ 21 БАРНАУЛ
ЧЕРЕЗ ПАЛИДКОМА БР НОВОНИКОЛАЕВСКА (то есть телеграмма направлена через политкома — политического комиссара — бригады из Новониколаевска. — Е.М.)
1921 Г 12 СЕНТЯБРЯ ОПЕРСВОДКА 15 ЧАС…
ПО РАЙОНЕ РАЗПАЛАЖЕНИЯ 181 ПАЛКА И УЧАЗТКА ОХРАНЫ ЖД 183 ПАЛКА БИС ПЕРЕМЕН
ОТ 182 ПАЛКА СВЕДЕНИЙ НЕ ПАЗТУПАЛО…
НШТАДБРИГ 61 БЛЮМКИН ВАЕНКОМ РЯБОВ АДЪЮТАНТ БУДКОВ».
Иногда, впрочем, случались боестолкновения: в оперсводке от 9 сентября, к примеру, говорится, что «для ликвидации бандитов в районе деревне Маровково, что 15 верст северо-восточнее г. Кузнецк от Свободбатальона 61 бригады 8 сентября направлен отряд в числе 65 штыков при 2-х пулеметах». По некоторым данным, позже Блюмкин заменял и комбрига.
Осенью 1921 года Блюмкин вернулся из Сибири в Москву, чтобы продолжить учебу. Но окончить Академию ему не удалось. В 1922 году его отчислили.
Почему это произошло? Никаких документов, связанных с этим событием, в архивах не обнаружено. По одной версии, Блюмкин оказался «жертвой обстоятельств». Осенью 1922 года в Академии началась «большая чистка». Из нее отчислили почти половину курсантов и слушателей. «Чистка» объяснялась тем, что слишком «пестрый состав слушательской массы парализовал целесообразные учебно-административные мероприятия» и к тому же многие слушатели больше времени проводили в командировках, чем в учебных аудиториях.
Будучи слушателем Восточного отделения, Блюмкин уже проходил одну чистку — партийную, которой была охвачена вся РКП(б). Стояла задача очиститься от «чуждых элементов», так что «партчистки» шли во всех организациях и советских учреждениях. По результатам отчетов партийцев и собеседований с членами партии партийные организации решали — оставлять их «в рядах» или исключать. В Военной академии через «чистку» прошел даже ее начальник Михаил Тухачевский. Блюмкин тоже тогда не стал исключением.
Однокашник Блюмкина по Восточному отделению Александр Бармин писал в мемуарах:
«Следующим вызвали широкоплечего слушателя с гордой осанкой, Якова Блюмкина. Если бы Блюмкин мог дать волю своему красноречию, то перед слушателями развернулась бы одна из самых романтических и авантюрных историй.
— По рождению я еврей, из буржуазии, — начал свою исповедь Блюмкин. — После гимназии стал профессиональным революционером. Состоял в левом крыле партии эсеров, во исполнение решения партии в июле тысяча девятьсот восемнадцатого года убил германского посла графа Мирбаха. Организовывал и руководил деятельностью подпольных групп в тылу Белой армии на Украине. В составе партизанских групп выполнял специальные задания, несколько раз был ранен. В качестве члена ЦК Компартии Персии вместе с Кучук-ханом принимал участие в революции в этой стране.
Комиссия тогда решила, что слушатель Блюмкин достоин „высокого звания члена партии пролетариата“.
Но с учебой дело обстояло хуже, чем с партией. И „учебную чистку“ Блюмкин, судя по всему, уже не прошел и был отчислен из Академии.
5 октября 1922 года Реввоенсовет Республики разослал специальный циркуляр, в котором говорилось, что отчисление из Академии „безусловно, не имеет сколько-нибудь дискредитирующего значения, а свидетельствует о том, что данное лицо при имеющемся служебном стаже и полученной общей подготовке не соответствует прохождению курса высшего военно-учебного заведения. В условиях же практической работы откомандирование для многих должно явиться благоприятным моментом, позволяющим пополнить существующие пробелы“. Отчисление не закрывает в будущем путь в Академию».
По другой версии, отчисление Блюмкина было связано с иными обстоятельствами — его взял к себе на работу «демон революции», нарком по военным и морским делам Лев Троцкий.