Творческая лаборатория

Творческая лаборатория

С конца 1999 года группа прекратила свою концертную деятельность и приступила к подготовке нового альбома. Эта работа по многим причинам растянулась почти на полтора года.

Разговоры о записи нового альбома начались давно, ведь все отлично понимали, что на материале трехгодичной давности до бесконечности не поездишь. Но одного понимания было недостаточно, надо было как-то собраться и начать, а это оказалось совсем не просто.

Во-первых, сказывалась общая усталость от затяжных туров. Это обстоятельство, естественно, отражалось и на климате в коллективе. В прессе начали циркулировать слухи о напряженных отношениях внутри группы и даже о ее развале. Музыканты это всячески отрицали, но, как известно, дыма без огня не бывает. Впрочем, понять ситуацию довольно легко: шесть разнохарактерных людей путешествуют вместе, варятся в одном котле на протяжении многих изматывающих гастрольных месяцев, поневоле возникнут раздражение и мелкие дрязги — ситуация, знакомая всем гастролирующим командам.

Во-вторых, давило то обстоятельство, что группа, уже достигшая вполне определенных успехов, не может быть полностью свободной оттого, что она делала ранее. Публика ждет от нее того же самого, просто в новой редакции. Но музыкантам, игравшим одно и то же в течение нескольких лет, обычно хочется чего-то нового, необычного, еще не опробованного. Разорвать этот порочный круг и предстояло раммштайновцам.

Особенно тяжело пришлось Тиллю. С одной стороны, ему надо было выйти из постоянного концертного образа «монстра». Тилль: «Когда постоянно живешь чужой жизнью, очень трудно возвращаться в собственную шкуру. Мне это в принципе нравится, но иногда начинаешь путаться — вышел ты уже из роли или еще нет. Ты уже Тилль или еще маньяк-убийца». С другой стороны, для сочинительства в том же раммштайновском духе в этот образ надо было постоянно возвращаться. Разговор о душевных перевоплощениях Тилля вообще особый. Почти каждому нормальному человеку в принципе понятно, что сценический образ — это лишь игра, маска, с помощью которой артист хочет что-то сказать зрителям, или, в крайнем случае, просто излить душу. Почти, но не каждому. От этого и возникает множество порой кардинально противоположных толкований любого творчества.

Тилль: «Мне всегда нравилось играть роли. И моя самая любимая роль — роль самого себя. Когда постоянно вживаешься в чей-то образ, ты как будто проживаешь вместе со своей еще чью-то жизнь. Это интересно — вроде бы и ты, и одновременно не ты, а кто-то другой, иногда совсем на тебя не похожий. Особенно трудно, когда не понимаешь мотивов, которые толкают людей совершать те или иные поступки. Это же касается и моих текстов».

В начале работы над альбомом, когда обстановку в группе с полной ответственностью можно было охарактеризовать как «разброд и шатание», пресса наполнилась слухами о целой череде различных неприятностей, свалившихся на раммштайновцев. Сначала мировую прессу облетел слух об автокатастрофе, в которую попали участники группы. Администрация коллектива долго хранила гробовое молчание, чем вызвала к судьбе музыкантов неподдельный, но какой-то не слишком здоровый интерес. Вскоре выяснилось, что Тилль действительно попал в аварию, но, к счастью, сильно не пострадал, хотя и сидел на переднем сиденье. Как оказалось, машина, в которой он ехал с друзьями, во время сильного дождя неожиданно потеряла управление и столкнулась со встречным автомобилем. Скорость была не слишком высокой, и все отделались незначительными синяками и ссадинами. Не успели поклонники группы выдохнуть после тревожного сообщения о ДТП, как общественность взбудоражило новое печальное известие. В прессу попало сообщение о гибели одного из участников команды в авиакатастрофе. Пресс-службе группы пришлось немедленно опровергать подобные измышления. В действительности в авиакатастрофе погиб Кристоф Циммерман, один из участников группы Feeling В. Путанице способствовало то, что нынешние раммштайновцы Пауль и Флаке действительно когда-то играли в этой группе. Таким образом, слухи об очередной смерти оказались ошибочными. Группа выразила глубокое сожаление в связи со смертью старого друга и продолжила медленно, но неуклонно работать над новым альбомом.

Работа шла вяло: что-то постоянно отвлекало и мешало сконцентрироваться. Именно тогда появилась идея сменить обстановку и куда-нибудь уехать. Но и этот вариант не совсем подходил. Уезжать далеко от дома, где раммштайновцы последнее время были и так нечастыми гостями, где ждали дети и подруги, совсем не хотелось. Кроме того, для записи бывают нужны какие-то инструменты, оборудование или приглашенные музыканты. Не возить же все это за тридевять земель… Было решено отправиться творить в родную немецкую глухомань, подальше от суеты больших городов, на природу, на свежий воздух. На побережье Балтийского моря около маленького городка Хайлгендамм раммштайновцы нашли заброшенную виллу «Haus Weimar» («Дом Веймара»), которую и арендовали. На скорую руку в доме был сделан косметический ремонт и расчищен подвал. В IKEA были куплены шесть кроватей, шесть тумбочек, столько же настольных ламп и кое-какая домашняя утварь. Приглашенный повар оборудовал себе кухню. Вскоре раммштайновцы в полном составе переехали на виллу, захватив с собой передвижную домашнюю студию, которую оборудовали в подвале дома. Именно там и началась наконец нормальная работа над материалом нового альбома.

Монументальная красота балтийского побережья вскоре сделала свое благотворное дело — музыканты возвратились в творческую форму, появились новые идеи, установилась чудесная душевная атмосфера. Стоит ли удивляться, что после такого вот общения с природой на свет родилось несколько баллад, что ранее было совсем не свойственно творчеству раммштайновцев. Сочинением текстов, как и на предыдущих альбомах, вновь занялся Тилль.

Пауль: «Он пишет все, что приходит ему в голову. Мы никогда не подаем ему тему, только решаем, хотим мы использовать эту идею или нет. Потом придираемся по мелочам к его творениям до тех пор, пока „можем стоять у него за спиной“. Тилль так хорош, что, когда ему даешь понять, что его текст должен развиваться в другом направлении, уже на следующий день он приносит новую версию песни. И так, пока не отпадают все проблемы с отдельными словами. Поэтому все продвигается не быстро».

Вести из творческой лаборатории на балтийском берегу регулярно появлялись на сайте официального фан-клуба группы. Из этих сообщений вырисовывалась примерно такая картина. Работа шла каждый день кроме воскресенья с 11 до 6 вечера: «Тилль пишет песни, которые он вывешивает потом на стене. Сейчас там висит около 40 листков, и каждый может подойти и почитать, а главное, сделать сноски и примечания. А в центре нашего „командного пункта“ висит большая доска, которой заведуют Олли и Шнайдер. На ней — недоработанные песни с пометками о том, чего в них еще не хватает. По утрам мы всегда собираемся перед этой доской и пытаемся заменить проблематичные места на что-то более подходящее. Еще ни разу не было, чтобы Тилль принес нам готовую песню. Всегда есть нюансы, которые необходимо доработать. Он рассказывает, что он хотел выразить этой песней, и мы вместе приходим к конечному результату».

Естественно, что не все было так просто. Рихард: «Это важно, конечно, что мы коллективно „шлифуем“ песни, но бывают проблемы: одни говорят: надо оставить так! Другие — переделать! Чаще мы работаем слаженно, как спортивная команда, но я абсолютно этому не радуюсь, потому что я люблю работать один. У меня всегда в голове — что я должен оставить, а что переделать. Это проблема: тут я не могу работать. И это как мания — я должен, самое малое, два часа в день играть на инструменте для себя. В противном случае я не успокоюсь. Как-то я поймал себя на том, что часто бывают ситуации, когда лучше работаешь в плохом настроении, когда тебя переполняют горе и боль. Я пытался работать в хорошем настроении, но по большому счету у меня ничего не получалось. Вероятно, такова судьба музыкантов — черпать вдохновение в горе».

Оливер: «Когда мы записываем альбом, мы не задумываемся о его настроении или направлении, которое он примет. Главное для нас — хорошие песни. Когда встречаешь женщину, которая становится твоей женой, не знаешь, к чему все это приведет, но ты надеешься, что все будет хорошо. Трудно сказать, будешь ли ты счастлив с той блондинкой; чтобы узнать, надо попробовать. То же самое с песнями».

Флаке: «Большинство идей возникает в виде стихотворений. Но иногда бывает, что мы даем Тиллю инструментальную версию, которая вдохновляет его на создание текста. Например, песни „Weisses Flesch“ и „Leichzeit“ с предыдущего альбома написаны именно таким способом, текст ассоциировался с музыкой. В этот раз так появилась „Adios“, которая первоначально называлась совсем по-другому».

Одновременно с сочинением и шлифовкой текстов ребята работали над их музыкальной огранкой: «Мы всегда начинаем с машин. Первоначально в игру вступает компьютер, и для каждого изменения Флаке или Шнайдер должны подбирать определенное программное обеспечение. Для всего нужно время».

В начале работы у раммштайновцев была идея сделать альбом очень экспериментальным, в духе сильного электропанка. Флаке, например, предлагал записать пару композиций вообще без гитар. Но остальные музыканты и продюсер выступили против, от этой идеи отказались, и работа вошла в стандартное раммштайновское русло. Музыка группы всегда базировалась на жестких металлических ритмах, бритвенно-острых аккордах, монолитной структуре песен, и именно это принесло ей популярность. Рубить сук под собой музыкантам явно не хотелось, но каким-то образом раскрасить и дополнить звучание было просто необходимо. В противовес первоначальному порыву клавишника синтезаторные звуки решено было убавить. Наметился явный сдвиг в сторону готического звучания. Практически во всех записываемых композициях теперь слышался приятный тяжелый мелодизм. Музыка становилась более сложной и одухотворенной. Музыканты решили на этот раз пойти значительно дальше своего показного садомазохизма и прочих извращений. Это и неудивительно: они стали старше, тематика песен значительно расширилась. Рождение жизни и страх смерти, любовь и ненависть, красота и ужас — вот темы, которые теперь вдохновляли музыкантов. Результат был налицо: животная ярость композиций «Feuer Frei!» и «Zwitter» переплеталась с готической медлительной драматичностью «Mutter» и «Nebel».

В работе над песнями (хоть и перемежающейся дружескими шутками и подколами) в обстановке оторванности от внешнего мира у музыкантов иногда возникали серьезные проблемы. Одной из них стала некоторая зацикленность и повторяемость как текстов, так и музыки.

Пауль: «Как композитор ты проходишь через ад. Думаешь, что тебя посетила оригинальная мысль, цепляешься за нее, а потом приходит кто-то и говорит: „А-а, так мы это использовали во втором альбоме“. „Spieluhr“, например, вначале звучал как Prodigy, и нам пришлось очень долго мучиться, чтобы он зазвучал несколько по-иному. Это происходит бессознательно, — ища свое вдохновение, воодушевляешься другими группами. Я полагаю, что к каждой песне можно было бы прикрепить адвоката, который сумел бы найти, где это было украдено».

После выхода альбома критики действительно откопали несколько заимствований. Скажем, вступление «Mein Herz brennt» напомнило многим Puff Daddy. Намеренно ли раммштайновцы сохранили подобные элементы заимствований, свойственные обычно поп-культуре?

Флаке: «К сожалению, мы заметили это слишком поздно — и это нас порядочно взбесило. Поэтому песня чуть было не вылетела из альбома…»

Пауль: «Начну с того, что эта вещь Led Zeppelin, но они ее играют совершенно по-другому — другие звуки, другой ритм… Жалко, конечно, что это заметили… Когда украл, главное — не попасться…»

Флаке: «В любом случае мы не хотели цитировать что-то абсолютно. Хип-хоп же взял это для себя за правило. А когда это делаем мы, нас обвиняют в воровстве».

Постепенно начала складываться концепция альбома. Была идея назвать его «Mein Herz brennt», но потом от нее отказались, так как хотели остаться верными своей тогдашней традиции называть альбомы одним словом.

Заглавной, смысловой композицией была выбрана «Mutter». Столь умиротворенно-детское название резко контрастировало с той тяжелой музыкой, которая вошла в альбом, но, по словам самих музыкантов, именно это обстоятельство давало больше пространства для интерпретации.

Флаке: «Мы отчетливо понимали это, когда делали наши фотографии для обложки. Собственно, мы плаваем там как мертвые тела в формальдегиде, но между тем многие интерпретируют это как околоплодную жидкость. И вопрос „почему?“ так и просит ответа „Мы не знаем заголовка лучше, чем этот“. Конечно же, название „Feuer Frei“ („Открыть огонь!“— Примеч. автора.) не звучало бы так дико».

Пауль: «„Mutter“ — это эмоциональное понятие с возможностью обширного восприятия. Мы стараемся показать открытые для трактовки вещи; мы боимся пошлости, банальности и однозначности. В „Heirate mich“ речь идет о некрофилии, но мы бы никогда не стали использовать в ней припев: „Некрофилия, ты прекрасна, как никогда!“ Из-за того, что мы назвали очень тяжелый альбом „Mutter“, сразу же возникли вопросы. Я хочу быть предельно откровенным — для меня это название слишком патетическое, прежде всего потому, что оно содержит в себе идею об отношениях между сыновьями и матерью. Для меня эти отношения давно ясны, чего не скажешь об остальных участниках группы».

В конце апреля 2000 года материал для новой пластинки был более-менее готов. Его даже удалось опробовать на нескольких тайных берлинских вечеринках для особо приближенных поклонников. К сожалению, время поджимало, поэтому более серьезной обкатки не было, о чем музыканты сильно жалели. Работа в деревенской глуши так понравилась раммштайновцам, что для окончательной, чистовой записи альбома было решено отправиться так же подальше от индустриального шума, на юго-восток Франции, в «Mirorval Studios». Студия довольно известна в музыкальной среде, ранее в этой рок-н-ролльной кузнице записывались такие легендарные группы, как Pink Floyd (альбом «The Wall» ), The Cure, Sade, AC/DC.

На помощь в нелегком звукозаписывающем деле был призван проверенный шведский продюсер Якоб Хелнер, работавший над предыдущими альбомами команды. Сомнений в выборе у музыкантов не было: «Якоб — идеальный продюсер для Rammstein, потому что он не вмешивается в сочинение песен. Лишь когда песни готовы, мы начинаем вместе работать над тем, чтобы сделать их более сильными. С другой стороны, он знает, как придать музыкантам уверенность в своих силах так, чтобы они смогли максимально выложиться во время записи. Он очень дисциплинирован и пунктуален. Он так концентрируется на своей работе, что после дня, проведенного с нами в студии, шатается, как будто выпил лишнего».

Шесть недель, проведенных во Франции, по всей видимости, надолго останутся в памяти шестерых немецких парней: «Мы записывались во Франции, на винограднике. Уже с утра бутылки дребезжали, светило солнце, это было просто невероятно! Вечером из холодильника появлялось розовое вино. И если мы его не выпивали, хозяин виноградника очень на нас сердился. Это был абсолютный рай». Тут самое время вспомнить французскую поговорку: «Если вино мешает работе, бросай работу». Сочетать такую расслабленную атмосферу с типичной немецкой основательностью было весьма проблематично. Пауль: «Время работы в студии стоит дорого, про это тоже нельзя забывать, и для записи все должно быть подготовлено наилучшим образом. Поэтому в студии невозможно расслабиться. Я всегда удивляюсь группам, которые могут репетировать и развлекаться одновременно. У нас так не бывает. Мы всегда стараемся делать заготовки, полуфабрикаты. Сначала идешь в репетиционное помещение, играешь до тех пор, пока уже больше не можешь. После чего отправляешься с записанным материалом в студию. На этот раз всю работу мы проделали даже дважды: один раз — записав все на бобину, затем — в электронном виде, чтобы посмотреть, что получилось». Работы предстояло много. Надо было не только довести все записи до ума, но и выбрать одиннадцать песен, которые войдут в альбом. Выбирать было из чего: «Мы изменились, да и материала сейчас больше, нежели раньше. На этот раз мы выбирали из тридцати песен». Были композиции, которые полностью удовлетворяли группу, но по различным, в основном коммерческим соображениям были положены на полку. Решено было отказаться от различных экспериментальных задумок. Например, от нескольких медляков, потому что «безумие для группы, играющей метал, вставлять в альбом три баллады».

Памятуя о французской винной расслабухе, совершенно не удивительно, что окончательно доделать запись там так и не удалось. Для финальной подчистки и микширования стали искать новую студию. И на этот раз добрые люди присоветовали остановиться на бельгийской «Galaxy». В июне работа над альбомом продолжилась вместе с маститым звукоинженером Рональдом Прентом.

«Galaxy» на тот момент считалась одной из лучших студий в мире или, по крайней мере, в Европе: «Там такие толстые оконные стекла, что в одном зале может взлетать реактивный истребитель, а в соседнем в это же время звучать пианино. Эту студию можно сравнить с залом аэропорта», — рассказывали раммштайновцы. «Но оказалось, что дело не только в качестве, то есть в оснащении студии. Мы хотели только микшировать записи и по наивности думали, что для сведения музыки атмосфера не важна. Но Бельгия — уродливая страна, поэтому у нас так ничего и не вышло». (Тут стоить отметить, что немцев вообще не слишком жалуют во многих европейских странах. Поэтому таким характеристикам Бельгии удивляться, наверное, не стоит. Сказывается скорее разница в европейских менталитетах, чем творческие разногласия.) Вероятно, работа в Бельгии так контрастировала с тем, к чему уже успели привыкнуть участники коллектива, что, не успев начаться, она была прервана. Решено было найти новую студию и звукорежиссера, который смог бы претворить все музыкальные задумки участников группы в жизнь.

С таким вот хорошим настроением вернулись в Европу. Надо было доделывать альбом, который был хорош, но чего-то в нем все же не хватало, и найти звукорежиссера, способного понять, чего именно. Как назло, выяснилось, что у всех известных в этой области людей катастрофически не было времени, а неизвестно с кем работать не хотелось. Но тут раммштайновцам наконец повезло: они случайно познакомились со шведом Штефаном Глауманом, который был не только профессионалом в этой области, но и имел свободное время. Правда, Штефан сразу поставил несколько условий. Во-первых, он предупредил, что работает медленно, а во-вторых, «раз это вы чего-то от меня хотите, а не я от вас, то вы и приезжайте ко мне в Стокгольм». «Там у него жена и дети», — с пониманием отреагировали раммштайновцы и в октябре приехали в полном составе в шведскую столицу, где им суждено было провести почти три месяца. «Мы снимали зловещую, темную квартиру, но зато теперь никогда не заблудимся в Стокгольме». Работа шла в крошечной, вечно сумеречной «MVG Studio»: «Микшерский пульт тоже был очень маленький. И когда принесли еще два пульта, в помещении могло поместиться еще лишь два человека. В Стокгольме уже в два часа дня становится темно, а светло — только в 11 утра. Так что много за это время просто не успеть. В основном мы проводили время в кафе напротив, где была сибирская кухня, и ужасно скучали». Но, как потом выяснилось, это штефановское «медленно», оказалось тем самым «верным», и спустя три месяца альбом получился именно таким, каким хотели его слышать сами музыканты.

Но и на этом они не успокоились, по-прежнему не хватало какого-то музыкального монументализма. Именно тогда фонограмму обогатили симфоническим звучанием «Filmorchester Babelsberg» (Симфонического оркестра киностудии «Бабельсберг»). Симфоническая мощь придала долгожданную законченность композициям «Mutter», «Mein Herz brennt» и финальной «Nebel», превратив их в полные драматизма эпические драмы.

Стоит отметить еще несколько интересных моментов из истории этой записи. Голос ребенка в композиции «Spieluhr» принадлежит Кире Линдеманн, дочери Рихарда. (Некоторая путаница с фамилией объясняется тем, что мать Киры — бывшая жена Тилля, которая позже имела роман с Рихардом. Они никогда не были женаты, и у Киры осталась фамилия матери.) А вот женский голос, звучащий в композиции «Sonne», — вовсе не настоящий, он создан Флаке с помощью компьютера.

Подводя итог всей этой полуторагодичной работе, можно смело констатировать, что группе удалось создать именно такой альбом, который от нее и ждали — мощный, брызжущий неистовой энергетикой громоподобных гитарных риффов и зубодробительного ритма барабанов, неистовый и в то же время неожиданно мелодичный, затягивающий слушателя с первых минут в зловещую пучину осовремененных готических образов и не отпускающий до последних аккордов финальной композиции.

Тексты нового альбома хоть и стали, по мнению критиков, более «сбалансированными», особого изменения в своей тематике не претерпели.

Альбом открывает композиция «Mein Herz brennt» («Мое сердце горит»). Это песня на фантастическую тему о существе вроде русского лешего или Бабы-яги, которое приходит по ночам к детям и пугает их. В общем, такая своеобразная детская страшилка:

Так, дорогие детишки, ну-ка, внимание сюда!

Я — голос из подушки,

Я принес вам кое-что с собой,

Я вырвал это из моей груди,

Это сердце позволяет мне

Веки закрывать.

Я пою до восхода солнца,

И, как яркий свет на небосводе,

Горит мое сердце!

Они приходят к вам по ночам —

Демоны, духи и черные феи,

Они выползают из глубокого подвала

И глядят из-под вашей кровати.

Они приходят к вам по ночам

И заставляют вас плакать,

Они ждут пробужденья луны

И впиваются в мои холодные вены.

Вторая композиция на альбоме — «Links 2, 3,4» («Левой 2, 3, 4»). В этой песне текст уже довольно важен и в какой-то мере является ответом на многочисленные обвинения группы в правом радикализме. Под звуки военного марша в ироничной форме группа пытается изложить свои политические взгляды, «„Мое сердце бьется слева“ — как еще понятнее мы можем передать наши взгляды? Мы просто хотели доказать этой песней, что мы не должны автоматически быть „правыми“. Мы не воспринимаем мир разделенным на „правых“ и „левых“. Мир основывается на сложном взаимодействии, и его нельзя просто разделить чертой и определить, кто с какой стороны стоит. Для нас существует только одно разделение людей — на хороших и плохих. Деньги — это то, что господствует в мире. Это корпорации, которые держат в своих руках все ниточки, они и составляют политический спектр для дураков, которые их выбирают, за что они этим же самым дуракам дают по морде».

Можно ли сердце разбить?

Могут ли сердца говорить?

Можно ли терзать сердца?

Можно ли сердца похищать?

Они хотят, чтобы мое сердце было справа,

Но тогда я опускаю взгляд,

Но оно бьется слева!

Левой!

Могут ли сердца петь?

Может ли сердце разорваться на части?

Могут ли сердца быть чистыми?

Может ли сердце быть каменным?

Они хотят, чтобы мое сердце было справа,

Но тогда я опускаю взгляд,

Но оно бьется слева!

Завистники не хотят это знать…

Песня «Sonne» («Солнце»), ставшая одним из главных хитов альбома, получила многочисленные интерпретации и журналистские комментарии. На самом деле все несколько проще. Первоначально она была написана для известного украинского боксера Виталия Кличко как сопровождение выхода боксера на ринг. По каким-то причинам мастерам ринга композиция не понравилась, и ее так и не использовали по прямому назначению. Тогда раммштайновцы создали на ее основе новую интерпретацию сказки про Белоснежку и семь гномов, которую мы можем теперь видеть в одноименном клипе.

Один, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять, конец.

Все ждут света,

Бойтесь или не бойтесь,

Солнце светит из моих глаз,

Сегодня ночью оно не зайдет,

И мир громко считает до десяти:

…

ОДИН — встает солнце,

ДВА — встает солнце,

ТРИ — оно самая яркая звезда из всех,

ЧЕТЫРЕ — встает солнце,

ПЯТЬ — встает солнце,

ШЕСТЬ — встает солнце,

СЕМЬ — оно самая яркая звезда из всех,

ВОСЕМЬ, ДЕВЯТЬ — встает солнце.

Солнце светит из моих рук,

Оно может спалить, может ослепить вас,

И когда оно вырвется из кулаков,

Ляжет с жаром на лицо,

Ляжет с болью на грудь,

Равновесие будет потеряно,

И ты повалишься на землю,

И мир громко считает до десяти…

Главная, концептуальная песня альбома — «Mutter» («Мать»). Оливер: «Вообще-то это песня о человеке, который не получал материнской любви и решил убить свою мать, но не буквально, а символично убить — просто покинув ее. Речь в песне идет том, как хорошо иметь настоящую мать».

Слезы толпы очень седых детей,

Я нанизываю их на белый волос,

Бросаю в воздух мокрую цепь

И желаю себе, чтобы у меня была мать.

Не было солнца, которое мне светило,

Не было груди, которая рыдала молоком,

В мое горло вставлен шланг,

И у меня нет пупка на животе,

Мама

В ее легких живет угорь,

На моем лбу родимое пятно,

Удали его поцелуем ножа,

Даже если затем я должен буду умереть.

Мама

Мама

Дай мне силу!

«Zwitter» («Гермафродит»). «Хоть песня и называется „Гермафродит“, но прямого отношения ее содержание к этому понятию не имеет. Тилль поет о том, что в нем, как и в любом другом человеке, есть мужская и женская стороны. И что было бы лучше, если бы мы были гермафродитами, тогда нам не нужно было бы общаться с девушками. Было бы намного проще жить, потому что мы могли бы сами себя удовлетворять».

Я украл у нее поцелуй,

Она захотела его повторить,

Я больше не отпустил ее,

Так мы растаяли и стали одним целым,

И меня это очень устраивает,

Я самое прекрасное двуполое существо,

Две души в моей груди,

Два пола — одна страсть,

Гермафродит,

Я стал другим,

Я самый прекрасный человек из всех,

Я вижу чудесные вещи,

Раньше я их не замечал,

Я могу осчастливливать себя каждый день,

Я могу сам себе дарить розы,

Здесь нет вторых и нет третьих,

Один и один — один и тот же.

Гермафродит,

Я и один, и не один,

Я могу быть сам с собой,

По утрам я целую свое отражение,

Вечерами я засыпаю сам с собой,

Когда другие искали девушек,

Я мог оплодотворять сам себя,

Поэтому-то я и не отчаялся,

Когда мне сказали: «Трахай самого себя».

«Ich will» («Я хочу»). «Песня посвящена толпе. Она специально для тех, кто любит поорать». Стоит обратить внимание на последние строчки — они как раз о восприятии группы фанатами и о тех бездумных поступках, которые те часто совершают под влиянием часто абсолютно фантастических и примитивных интерпретаций творчества своих кумиров.

Я хочу, чтобы вы мне доверяли,

Я хочу, чтобы вы мне верили,

Я хочу чувствовать ваши взгляды,

Я хочу контролировать каждый удар сердца.

Я хочу слышать ваши голоса,

Я хочу нарушить покой,

Я хочу, чтобы вы меня хорошо видели,

Я хочу, чтобы вы меня поняли.

Вы видите меня?

Вы понимаете меня?

Вы чувствуете меня?

Вы слышите меня?

Можете ли вы нас слышать?

Можете ли вы нас видеть?

Можете ли вы чувствовать нас?

Мы не понимаем вас!

Композиция «Adios» («Пока!») оказалась одной из тех редких песен, которые были написаны Тиллем не заранее, а уже после того, как ребята наиграли ему готовый музыкальный фрагмент. В тексте этой энергичной, жестко-ритмичной композиции идет речь о наркомании. Становится понятно, почему группу обвиняют в чем угодно, но уж никак не пропаганде наркотиков:

Он кладет иглу на вену

И просит музыку проникнуть внутрь,

Между шеей и предплечьем,

Мелодия тихо попадает в тело.

Для тебя ничего нет,

Ничего для тебя не было,

Ничего не останется для тебя,

Навсегда…

Он вытаскивает иглу из вены,

И мелодия выходит из кожи,

Скрипки сгорают с визгом,

Арфы врезаются в плоть…

Он открыл глаза,

Нет… не открыл.

Идея «Spieluhr» («Часы с музыкой») исходила от Тилля. «Нам всем очень понравилась картина с ребенком и часами. Я сказал себе, что ребенок в конце будет выкопан и спасен. Мы не настолько увлечены готикой, чтобы во всех своих песнях заживо погребать детей…»

Маленький человечек притворился умершим,

Просто хотел побыть один,

Маленькое сердце остановилось на время,

Его признали мертвым,

В сырой песок зарыли,

С музыкальной шкатулкой в руке.

…

Лишь мороз проник в ребенка,

Он завел часы с музыкой.

Мелодия разносится по ветру,

Из-под земли малыш поет…

«Hallelujah» («Аллилуйя») не вошла в альбом, но была выпущена на сингле. «Однажды мы в газетах прочитали историю про священника, который изнасиловал мальчика. У него не было женщины, и для него это было формой любви. Он не считал себя насильником, он говорил, что таким образом выражал свою любовь».