Техническая неизбежность и творческая необходимость

Техническая неизбежность и творческая необходимость

Ну а теперь я кинусь в другую крайность и буду реабилитировать кукол на нитках.

Сравнительно недавно в кукольных театрах многих стран возникло очень интересное явление, которое придало ниткам не только технический смысл, но и смысл образный. Сделало их художественно, а не технически условными.

Прежний императив – не обращайте внимания на нитки, старайтесь их не замечать – превратился в прямо противоположный: смотрите, смотрите на нитки. Смотрите на кукловода, который управляет этими нитками. Смотрите, как слитны движения рук кукловода с движением куклы. Смотрите, как сочувствует кукле кукловод. Смотрите, как кукла радостно покоряется кукловоду, как сливается она с ним! Смотрите! Это же дуэт. И нитки стали не неизбежностью, а необходимостью.

Не знаю, кто первым в двадцатом веке вышел на эстраду, ведя перед собой куклу на нитках. Думаю все-таки, что это был одиночка, а не группа видимых актеров, ведущих кукол на сцене театра. Уличные актеры, играющие куклами, не скрывая себя перед зрителями, бывали и в древние времена и в средневековье. Вы легко обнаружите их на средневековых гравюрах. Политические карикатуры на тиранов, дергающих своих подчиненных за нити власти, использовались многими художниками и прошлого и нашего времени, да и в газетах мы часто встречаем такие определения, как «марионеточное правительство» или «марионеточное государство». Эта образная формула говорит о том, что управляют каким-либо правительством или государством некоторые чужие правительства, кланы, концерны. Дергают «нитки» президентов, министров или генералов, и те становятся «марионетками». Все это свидетельствует не только о распространении, особенно в прошлом, кукол на нитках (иначе никто и не стал бы проводить таких параллелей), но еще и о том, что сами нитки могут служить поводом для образных ассоциаций и иметь самостоятельное, в данном случае иносказательное, значение. Так вот этим образным самостоятельным значением ниток, управляющих куклами, стали пользоваться многие кукловоды.

На Московском Международном фестивале семьдесят шестого года выступали известные английские кукольники Энн Хогарт и Джан Бассел. Я видел этот спектакль в Лондоне несколько лет тому назад. Состоял он из маленьких встреч самого Бассела с персонажами веселых детских книжек, написанных Энн Хогарт. Основным героем этих книжек является ослик Мафин. Отдельные книжки переведены на русский язык моей женой Ольгой Образцовой и Натальей Шанько и изданы в нашей стране. Книжки веселые, добрые, хорошие. Героев книжек – пингвина Перигрина, страуса Освальда, кенгуру Кэтти и особенно ослика Мафина – любят все английские дети. Существуют полотенца, скатерти, салфетки с изображениями этих героев. Существуют игрушки, сделанные по этим рисункам. Появление на кукольной сцене и Мафина, и Перигрина, и кенгуру Кэтти превращается для английских детей в счастливую встречу с давно знакомыми друзьями. Бассел сидит на полу кукольной сцены как на скамеечке, играя на маленькой гитаре, а зверята выходят из-за кулис. Их ведет Энн Хогарт, скрытая, как это обычно бывает, задником сцены и падугой, из-за которой к куклам тянутся нити. Я сказал «скрытая». Так и было, когда я впервые увидел это представление. А на фестивале в Москве падуги не было. Энн Хогарт была видна. Видно было, как она держит в руках вагу (это сумма планочек, к которым прикреплены нитки) как она качает то одну, то другую планочку, чтобы ослик мог бегать, ходить, садиться, кланяться или качать головой. Нитки из досадной неизбежности превратились в радостную необходимость. Они стали нервами Мафина, а его физическое поведение и психология наглядно рождались поведением Энн Хогарт.

Но полностью реабилитированными нити оказались для меня, когда я увидел их в руках кукольника из Штутгарта Альбрехта Розера. Впервые я встретился с ним на одном из западноевропейских фестивалей, а в семьдесят шестом году он приехал на Международный фестиваль к нам в Москву.

Как всегда это бывает, приехавшие театры оказались очень разными по своему составу, по направлениям и стилю. Были спектакли абсолютно беспомощные и были очень хорошие по теме и по форме, по точности адресата, по исполнению. Были претендующие на философскую глубину и были по-счастливому наивные и тем самым прекрасные. Были предельно изобретательные и в то же время ясные, и были в такой степени заумные, что расшифровать содержание вряд ли я бы отважился. Были традиционные национальные и были реставрировавшие традиции. Были пантомимы, оперы, политические памфлеты. Были всякие. И казалось просто невозможным, чтобы все зрители остановили свое внимание на каком-то одном спектакле. А так случилось. Таким спектаклем, вернее, таким представлением было выступление Розера.

Для меня Розер уже не был открытием, так как я не в первый раз его видел. Хотя это не совсем правда, потому что, сколько бы раз ни видеть Розера, он всегда кажется открытием. Стройный и теперь уже немолодой, в темно-сером спортивном костюме, он стоит на небольшом помосте. Его ассистентка передает ему вагу, на которой висит кукла. Она неживая, но, как только Розер взял вагу, кукла зашагала. Это была очень точная, совсем не кукольная, деловая, серьезная походка. Кукла-клоун. Традиционный немецкий клоун. Он пианист. Подойдя к роялю, он сел на стул и посмотрел вверх на Розера. Все ли, мол, у него готово. По-видимому, все. Надо начинать играть. Нет, оказывается, не все. Рояль слишком далеко от стула, и клоун не может до него дотянуться. Розер поглядел на ассистентку, и та пододвинула рояль. Можно начинать? Нет, теперь стул слишком близко к роялю. Клоун опять смотрит на Розера, и Розер, одной рукой держа вагу с нитями, другой отодвигает стул. Можно начинать? Нет, нитка зацепилась за стул. Клоун не в силах двинуть рукой и опять смотрит на Розера, а Розер на ассистентку. Та освобождает нитку, и клоун вежливым поклоном благодарит ее за помощь. Наконец-то можно играть. Играет клоун так виртуозно, что все время игра его покрывается аплодисментами, но в конце он до того разошелся, что последним ударом промахнулся правее верхнего регистра клавиатуры. Аккорд тем не менее прозвучал, что очень удивило клоуна.

Потом старушка быстро-быстро вязала чулок и рассказывала разные сплетни, путая немецкие и русские слова. Говорила-то собственно не старушка, а Розер. Вовсе не скрывая этого, как не скрывал он и того, что это его пальцы двигают старушкиными руками. Но так как движения актерских рук ритмически абсолютно совпадали с движением рук кукольных, а движение кукольной головы совпадало с розеровскими словами, то это удивительное слияние становилось прекрасным. И не мешали тут нитки, а помогали, соединяя двух исполнителей одной роли.

Потом Розер вывел на помост маленькую девочку, и, хоть была она ему по колено, они стали друзьями. Она осторожно трогала его за штанину и просила танцевать. И они танцевали. Розер всего только одной ногой, а она всем телом. Но это был настоящий парный танец. Трогательный, веселый, нежный. Танец кончился, и оба они ушли, повернувшись к нам спиной. И девочка обнимала своей маленькой рукой большую розеровскую ногу.

Затем вылетел аист. Сделал круг над Розером. Натянутые нити шли от руки актера к корпусу и крыльям аиста. Птица опустилась на землю, чистила клювом крылья, что-то клевала и потом, так же широко раскрыв огромные белоснежные крылья, сделала круг над розеровской головой и опустилась где-то за ним.

Я не в силах перечислить все номера, которые показывает Розер. О нем можно было бы написать книгу. Но мне сейчас хочется только одного. Как можно яснее объяснить, что нитки, соединяющие Розера с куклой, становились не техническим средством показа кукол, а образно-тематическим. Хотя, может быть, зрители и не думали об этом. Не думали, но чувствовали, иначе не взрывались бы аплодисментами и криками «браво».

Розера нельзя спрятать за падугой кукольной сцены, хоть он и мог бы в этом случае играть куклами все, что он нам сыграл. Так же летал бы аист, так же танцевала девочка. Но тема исчезла бы совсем (остались бы только великолепные движения кукол и сумма ниток над их головами). Тема милой глупости клоуна, поддержанная внимательно-снисходительной помощью актера, тема нежной дружбы девочки и взрослого человека, тема счастливой свободы прекрасной птицы и, наконец, последняя тема, о которой я еще не рассказал.

Из-за спины Розера вышел инвалид. Одна нога – живая, другая – палка. Вышел, тяжело стуча деревянной ногой. На груди – повешенная через шею шарманка. Старая, как он сам. Инвалид долго играл на шарманке какой-то вальс. Розер серьезен. Он ничего не «изображает» своим лицом. Ни горя, ни сочувствия. Потому что ведь это не сегодняшнее горе инвалида. Это уже давно просто его жизнь. Руки Розера, как всегда внимательно, движутся и берут то одну, то другую нитку. Потом одна рука, держа нитку, медленно протягивается вперед, и тогда инвалид протягивает свою руку. Прямо к зрителям. За подаянием. Я не много знаю произведений искусства, которые бы так лаконично, так просто и так эмоционально раскрыли антивоенную тему. У людей взрослых, совсем не сентиментальных, на глазах неожиданно появились слезы.

Розер не «новаторствовал», ничего не «выдумывал», никого не «поражал» техническими приемами, а из всех приехавших в Москву кукольников разных стран единогласно вышел на первое место. На фестивале, слава богу, не было премий. Я не люблю премий в искусстве. Они не создают, а разрушают дружбу. Но кого бы я ни спрашивал после фестиваля: «Кто из наших гостей понравился больше всего?» – все в один голос говорили: Розер, Розер, Розер.

В чем победа Розера? В слиянии приема и темы. В органическом врастании приема в тему.

Я уже рассказывал, что когда-то Акимов, посмотрев премьерный спектакль нашего театра «Обыкновенный концерт» (тогда он назывался так), прислал мне телеграмму: «Поздравляю и подло завидую». Вероятно, и я сейчас мог бы послать такую же телеграмму Розеру, но она состояла бы из много раз повторенного слова: «Поздравляю, поздравляю, поздравляю». Слово «завидую» я не мог бы написать. Это была бы неправда, потому что великолепный прием и великолепная игра Розера вряд ли были бы применимы в целом спектакле. Разве что только как эпизод.

Мы в свое время поставили два спектакля с куклами на нитках. Один был, по существу, подражательный и назывался «Цирк на сцене». Я рассказывал о нем. Подражал он балаганному спектаклю. Куклы имитировали фокусников, жонглеров, танцоров. Это была не пародия, не насмешка над исполнительскими штампами, как получилось впоследствии с целиком пародийным спектаклем «Необыкновенный концерт». Темы (кроме имитации цирковых номеров) не было. Сверху мотались безусловно видимые нити, которые несли не смысловую, как у Розера, а чисто техническую нагрузку, отчего чудо преображения неживого в живое если не вовсе исчезало, то, во всяком случае, чрезвычайно уменьшалось. Мы не любили этот спектакль, и довольно скоро он из нашего репертуара исчез. Вторым «марионеточным» спектаклем был ершовский «Конек-Горбунок». Нам казалось, что выбор этой системы кукол оправдан прежде всего тем, что Иван все время на этом Коньке летает. Мы ошиблись. Именно полеты-то у нас и не получились. Но почему же полет аиста у Розера был просто великолепен и раскрывал тему? Его свободу и красоту. А у Конька ничего из этого не вышло. Да именно потому и не вышло, что у Розера нити слились с темой и превратились в образ, а у нас те же нити оказались просто видимым техническим средством, технической грязью. Какое же это чудо – летящий над облаками Конек, коли видно, как его волокут пучком ниток. Нет, ничего не получилось у нас с куклами на нитках, и хоть «Конек-Горбунок» в общем-то имел успех, был очень «постановочен» и «красив», мы все-таки с репертуара его сняли. Не лежала у нас к нему душа.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.