Глава II КОЛЛЕГИ, ИЛИ ТВОРЧЕСКАЯ КОММУНАЛКА

Глава II

КОЛЛЕГИ, ИЛИ ТВОРЧЕСКАЯ КОММУНАЛКА

«Мне попадаются не лица, а личное оскорбление!»

Раневская

Раневская жила в большой коммуналке — в мире искусства — так, как лишь и можно там выжить: ворча, огрызаясь, руками и ногами вцепившись в дверь собственной комнатушки.

«Для меня всегда было загадкой — как великие актеры могли играть с артистами, от которых нечем заразиться, даже насморком. Как бы растолковать бездари: никто к вам не придет, потому что от вас нечего взять. Понятна моя мысль неглубокая?»

(Раневская, из зап. книжки)

Раневская говорила:

— Птицы ругаются, как актрисы из-за ролей. Я видела как воробушек явно говорил колкости другому, крохотному и немощному, и в результате ткнул его клювом в голову. Все, как у людей.

— Я не признаю слова «играть». Играть можно в карты, на скачках, в шашки. На сцене жить нужно.

— Это не театр, а дачный сортир. В нынешний театр я хожу так, как в молодости шла на аборт, а в старости рвать зубы. Ведь знаете, как будто бы Станиславский не рождался. Они удивляются, зачем я каждый раз играю по-новому.

О новой актрисе, принятой в театр «Моссовета»:

— И что только ни делает с человеком природа!

— У нее не лицо, а копыто, — говорила об одной актрисе Раневская.

— Смесь степного колокольчика с гремучей змеей, — говорила она о другой.

Главный художник «Моссовета» Александр Васильев характеризовался Раневской так: «Человек с уксусным голосом».

О коллегах-артистах:

— У этой актрисы жопа висит и болтается, как сумка у гусара.

— У него голос — будто в цинковое ведро ссыт.

Об одном режиссере:

— Он умрет от расширения фантазии.

— Пипи в трамвае — все, что он сделал в искусстве.

Раневская о проходящей даме: "Такая задница называется «жопа-игрунья».

А о другой: «С такой жопой надо сидеть дома!»

Обсуждая только что умершую подругу-актрису: — Хотелось бы мне иметь ее ноги — у нее были прелестные ноги! Жалко — теперь пропадут…

Однажды Раневская участвовала в заседании приземной комиссии в театральном институте.

Час, два, три…

Последней абитуриентке, в качестве дополнительного вопроса, достается задание:

— Девушка, изобразите нам что-нибудь очень эротическое, с крутым обломом в конце…

Через секунду приемная комиссия слышит нежный стон:

— А… аа… ааа… Аа-а-а-пчхи!!!

Раневская и Марецкая идут по Тверской. Раневская говорит:

— Тот слепой, которому ты подала монетку, не притвора, он действительно не видит.

— Почему ты так решила?

— Он же сказал тебе: «Спасибо, красотка!»

Встречаются Раневская и Марлен Дитрих.

— Скажите, — спрашивает Раневская, — вот почему вы все такие худенькие да стройненькие, а мы — большие и толстые?

— Просто диета у нас особенная: утром — кекс, вечером — секс.

— Ну, а если не помогает?

— Тогда мучное исключить.

— Критикессы — амазонки в климаксе.

— Когда нужно пойти на собрание труппы, такое чувство, что сейчас предстоит дегустация меда с касторкой.

— Деляги, авантюристы и всякие мелкие жулики пера! Торгуют душой, как пуговицами.

Режиссера Варпаховского предупреждали: будьте бдительны. Будьте настороже. Раневская скажет вам, что родилась в недрах МХАТа.

— Очень хорошо, я и сам так считаю.

— Да, но после этого добавит, что вас бы не взяли во МХАТ даже гардеробщиком.

— С какой стати?

— Этого не знает никто. Она все может сказать.

— Я тоже кое-что могу.

— Не делайте ей замечаний.

— Как, вообще?!

— Говорите, что мечтаете о точном психологическом рисунке.

— И все?

— Все. Впрочем, этого тоже не говорите.

— Но так же нельзя работать!

— Будьте бдительны.

Варпаховский начал издалека. Причем в буквальном смысле: на некотором расстоянии от театра. Репещии происходили наедине с Раневской, на одной из скамеек Сретенского бульвара. Ей это показалось забавным: заодно и воздухом можно дышать.

— Фаина Георгиевна, произносите текст таким образом, чтобы на вас не оборачивались.

— Это ваше режиссерское кредо?

— Да, пока оно таково.

— Не изменяйте ему как можно дольше. Очень мило с вашей стороны иметь такое приятное кредо. Сегодня дивная погода. Весной у меня обычно болит жопа, ой, простите, я хотела сказать спинной хрэбэт, но теперь я чувствую себя как институтка после экзамена… Посмотрите, собака! Псина моя бедная! Ее, наверно, бросили! Иди ко мне, иди… погладьте ее немедленно. Иначе я не смогу репетировать. Это мое актерское кредо. Пусть она думает, что ее любят. Знаете, почему у меня не сложилась личная жизнь и карьера? Потому что меня никто не любил. Если тебя не любят, нельзя ни репетировать, ни жить. Погладьте еще, пожалуйста…

Когда перебрались в театр и отвлекаться стало не на что, Раневская взяла свое. Она репетировала только с теми актерами, с которыми хотела. Ее собирался бить один из артистов, которому она сделала грубое замечание насчет несвоевременного выхода, — реплику Раневская действительно подала очень тихо.

— А вы говорите громче, тогда я услышу, — сказал бедняга, и без того уязвленный эпизодической ролью санитара, которую вынужден был исполнять.

— Что?! Кто это?! Я впервые вижу вас в театре. Это рабочий сцены? Я не работаю с любителями! Скажите, чтобы меня немедленно заменили.

Ее, конечно, никто не собирался менять.

Это она отменяла мизансцены, переставляла отдельные фразы, куски текста и даже мебель на сцене и за кулисами. Внезапно ее раздражил огромный диван, на котором в перерыве отдыхали актеры, и она приказала его уничтожить. Узнавший об этом Михаил Погоржельский пришел в ярость и выговорил Раневской многое из того, что думал по этому и другим поводам. Обескураженная открытым и справедливым напором, Раневская промолчала и через несколько минут перестала вдруг слышать реплики, подаваемые Погоржельским по ходу репетиции.

Постоянными придирками она довела до слез Ию Саввину. Потом звонила с извинениями, которые потрясали величественной откровенностью: «Я так одинока, все друзья мои умерли, вся моя жизнь — работа… Я вдруг позавидовала вам. Позавидовала той легкости, с какой вы работаете, и на мгновение возненавидела вас. А я работаю трудно, меня преследует страх перед сценой, будущей публикой, даже перед партнерами. Я не капризничаю, девочка, я боюсь. Это не от гордыни. Не провала, не неуспеха я боюсь, а — к вам объяснить? — это ведь моя жизнь, и как страшно неправильно распорядиться ею».

Терпели все. Терпели все. Потому что видели, что могло получиться из этого хаоса, сора, скандала и склок.

Как и ожидалось, то и дело возникала мхатовская тематика.

— Вы очень торопитесь, — говорила она Варпаховскому, — у вас, наверно, много работы на стороне, как теперь принято выражаться. Вы халтурщик, а я мхатовка, могу репетировать с утра до ночи. Я вас возненавижу, бедный!

С ужасом ждали появления декораций. И не напрасно.

— Где первый ряд?

— Вот он, Фаина Георгиевна.

— Этого не будет!

— Но почему?

— Я убегу, я боюсь публики. Я вам аплодирую, но я не буду играть. Если бы у меня было лицо, как у Тарасовой… У меня ужасный нос… Макет великолепный, фантазия богатая, рояль надо купить коричневый… — говоря это, Фаина Георгиевна отодвигала стулья метра на два в глубину сцены.

— Скажите Фаине Георгиевне, — обращался Вapпаховский к помощнику режиссера Нелли Молчадской, — скажите ей, пусть выходит вот так, как есть, с зачесанными волосами, с хвостом. Он все еще имел наивность думать, что кто-то способен влиять на Раневскую.

Памятуя советы осторожных, он тщательно подбирал слова после прогона:

— Все, что вы делаете, изумительно, Фаина Георгиевна. Буквально одно замечание. Во втором акте есть место, — я попросил бы, если вы, разумеется, согласитесь…

Следовала нижайшая просьба.

Вечером звонок Раневской:

— Нелочка, дайте мне слово, что будете говорить со мной искренне.

— Даю слово, Фаина Георгиевна.

— Скажите мне, я не самая паршивая актриса?

— Господи, Фаина Георгиевна, о чем вы говорите! Вы удивительная! Вы прекрасно репетируете.

— Да? Тогда ответьте мне: как я могу работать с режиссером, который сказал, что я говно?!

Кино — заведение босяцкое.

О своих работах в кино: «Деньги съедены, а позор остался».

— Сняться в плохом фильме — все равно что плюнуть в вечность.

— Получаю письма: «Помогите стать актером». Отвечаю: «Бог поможет!»

— Когда мне не дают роли, чувствую себя пианисткой, которой отрубили руки.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.