Глава 11. Коллеги. Часть 1
Глава 11. Коллеги. Часть 1
Первым человеком, с которым я познакомился, был Лауда. Он был уже очень стар, на целых десять лет старше меня.
Поскольку у меня вообще не было идолов, он тоже не мог им стать. Лауда был гонщик-бизнесмен, это вызывало во мне уважение, но было так далеко от меня, что не особо интересовало. Кроме того, я не мог в нем найти ни капли общего безумия, для этого Лауда был слишком приземлен, с тогдашней точки зрения даже скучен.
С самого начала я был уверен в том, что хороший гонщик не может быть славным парнем. Так что Кеке Розберг хорошо вписывался в мои представления.[33] Хотя он был даже старше Ники, но при этом намного непосредственней. Первые контакты были многообещающими, так как Кеке был полностью готов следовать за мной до границ глупостей, туда, где всем прочим становилось слишком круто. В некоторых случаях о нем можно было просто снимать кино.
Подъезд к трассе Ле Кастеллет, Розберг передо мной. Когда мы остановились перед воротами, я слегка стукнул его авто в зад, просто потому что почувствовал необходимость сделать это. Он спокойно вышел из машины, залез на капот моей BMW, прошел по крыше, остановился ненадолго, проверил двумя прыжками ее прочность, спустился по багажнику, не торопясь вернулся к своей машине и поехал дальше.
Подобными изъявлениями любви Кеке Розберг завоевал мое сердце. Из всех гонщиков Формулы 1 начала 80-х годов он больше всех походил на тирольца.
Розберг нравился мне и как гонщик, так как в то время я оценивал их не по результатам, а по шоу, мужеству и тому, как они кидались в драку. У Розберга было сердце льва и к этому гениальное владение машиной.
Нельсон Пике[34] был тоже примерно таким, как представляют себе гонщика. Он владел кораблем и самолетом, был всегда окружен стильными девчонками и был свободным, легкомысленным типом. Супер-талант, но, вероятно, не особо трудолюбивый, что в то время еще не привлекало внимание. Между 1986 и 1988 годами падающая и поднимающаяся кривые Нельсона Пике и Айртона Сенны пересеклись в широком спектре соперничества и ненависти. Из-за моей дружбы с Сенной я автоматически держал дистанцию к Пике, а заодно и к Просту. Прошли годы, прежде чем я избавился от предрассудков и сегодня я нахожу, что Алан Прост более чем в полном порядке.
Как гонщик Прост производил на меня впечатление своими четырьмя чемпионскими титулами, хотя для меня по-прежнему много значило мое представление об идеальном гонщике. Если Мэнселл обгонял в невозможных местах по внешнему радиусу или Розберг прыгал через поребрики, то мне это нравилось больше, чем постоянная производительность того, кого называли «профессором».
Сенна получил отдельную главу в этой книге. Так как он был в хороших отношениях с Тьери Бутсеном, я тоже сблизился с бельгийцем. Он был упорный гонщик, на грани великой звезды, но, в общем, все-таки слишком порядочным и безобидным.
Важной фигурой для первой половины моей карьеры стал Найджел Мэнселл. Его никто не знал хорошо, он был странным типом. В конечном счете, эта непредсказуемость отразилась на его карьере, и он стал чемпионом только тогда, когда в общем уже было поздно.
Та сердечная теплота, которую он распространял вокруг себя, не выдерживала более близкого контакта. Собственно, ему не нужны были друзья, и он их не искал. Его недоверчивость была слегка чрезмерна даже для Формулы 1.
Как гонщик он был природным феноменом, диким и безумным. Он действительно мог применить ту силу, которая выражалась даже в его телесном сложении. По чистой скорости я держал его под контролем, но его достижения в гонках стали для меня проблемой. На протяжении гоночной дистанции Найджел просто лучше справлялся с тему большими усилиями на руле, которых требовала Ferrari 1989 года. Моя выносливость уже тогда была так себе, а авария в Имоле не способствовала улучшению положения.
То, что именно этот буйвол стремился продемонстрировать всему миру приступы слабости и ложился на носилки чаще любого другого гонщика, очень всех веселило. Он любил театральные жесты. Если получал маленький порез, он не просил залепить это по-быстрому пластырем, а поднимался на подиум и кровоточил для камеры. Он также любил вылезти из машины и упасть без сил. Каждый раз это было гигантское шоу, и английские журналисты только еще больше его раздували.
Когда мы расстались, Мэнселл провел еще один незначительный год в Ferrari и на этом ему, в общем-то, настал конец, он объявил о своем уходе. А потом он по случайности получил свободный кокпит в Williams. Мэнселл использовал свой шанс фантастическим образом. Так он, уже уходя, почти в сорок лет, стал одним из самых успешных гонщиков всех времен. Лично я очень уважал его за это и, что бы о нем не говорили, он был одним из тех характеров, которые так нужны цирку Формулы 1.
После Сенны у меня в течение следующих пяти лет был только один единственный team mate и тем более велика его роль для меня: Жан Алези. У него есть все задатки настоящего гонщика, прежде всего великолепное владение машиной и храброе сердце. Если нужно, он становится диким псом и глубоко погружается в безумие за приделами реальности.
Почему Алези не стал чемпионом мира? Потому что у него, подобно мне, есть способность оказаться в правильной команде в неправильный год и потому что у него пропасть между супер-талантом и базовыми основами гоночного вождения. Он слишком нетерпелив, не интересуется техникой и избегает необходимой работы над мелочами. Что касается его как человека, то мне понадобилось некоторое время, чтобы это выяснить, но теперь я знаю: за буйной сицилийской внешностью скрывается добрый парень. Можно ли пойти с ним разведку, я так и не понял.
Дэймон Хилл считается человеком, который случайно заполучил лучшую машину, был никем по сравнению с Простом и Сенной, а потом снова благодаря случаю вписался в поворот и стал чемпионом просто потому, что Williams был чемпионской машиной. Что значительно меньше бросается в глаза: Хилл — упорный малый, который хорошо умеет настроить свою машину. Он знал, чего хочет от нее, и умел затем превратить это в победы. Конечно, время от времени он делал глупости, но были такие этапы, как, например, дождевая гонка в Сузуке 1994, где он ехал просто сенсационно. Я так понимаю, что если человек может один раз проехать сенсационную гонку, то у него есть достаточный потенциал. Вопрос только в том, достаточно ли часто он его использует?
В общем, в моих глазах Хилл выглядит лучше, чем его считают. Как человек он мне тоже нравится, потому что он такой непосредственный англичанин, как и принято представлять себе англичан. Однако что творится у него в голове, я не узнал и до сегодняшнего дня.
Также не стоит забывать, что Хилл был бы двукратным чемпионом мира, если бы Шумахер не сбил его в 1994 году в Аделаиде. Сезон 1997 дает нам слишком мало оснований судить об Дэймоне Хилле, для этого команда Arrows слишком экзотична, да и (по сравнению) коллега Педро Диниц — тоже. Этот сын миллиардера хороший парень и отличный гонщик, который вообще-то уже должен был бы сидеть в команде среднего класса и без приданого. Его просто считают человеком, который привык всегда и везде приносить с собой деньги. И поэтому ему будет очень трудно попасть в команду-лидер. Хотя им и не нужны его деньги, но с типичным «плательщиком» они связываться не хотят, это не подходит к их имиджу.
Существуют много типов гонщиков: с большим природным талантом, особенно агрессивные, скрупулезные, умные, трудолюбивые, небрежные, такие, которые дико много работают, чтобы превзойти собственные границы, и такие которым все удается само. Меня вечно раздирало между природным талантом, который может овладеть всем с помощью рефлексов и бойцом+рабочим, который в конце и добивается успеха.
Среди «крутых гоночных типов» я бы поставил Розберга перед Алези и Мэнселлом. Но что касается списка самых выдающихся гонщиков моего времени, то таких было пять: Лауда, Пике, Прост, Сенна и Шумахер. Из них Сенна и Шумахер в моем представлении более всего отвечают всем критериям отточенного, идеального гонщика. По сумме своих качеств они необыкновенно близки друг другу, но поскольку на вершине может быть только один, то это скорее Сенна. У него была еще и необыкновенная харизма, природное обаяние, которое понимали на всех континентах.
Михаэль Шумахер является эпохальным событием для цирка Гран-при и событием для Германии. Штефан Беллоф был последним немецким супер-талантом, фантастическим гонщиком и сильной, харизматичной личностью. И как раз в той фазе, когда он был на пути к прорыву и месту в лучшей команде (чем Tyrrell), он разбился во время 1000-километровой гонки в Спа 1985. Это была опасная эпоха для спортивных машин, со смертельными авариями Манфреда Винкельхока и Йо Гартнера. Машины группы С были почти так же быстры как и Формула 1, но ни на трассах, ни на машинах у них не было такой инфраструктуры безопасности как в Формуле.
Я уверен, что Штефан Беллоф при обычных обстоятельствах стал бы одним из великих. А так Германии пришлось все дольше и дольше ждать гонщика, соответствующего званию ведущей автомобильной нации.
Поэтому сначала я был озадачен, когда начался весь этот вой по поводу Шуми, так как немцы во многом принимали желаемое за действительное, еще до того, когда стало ясно, что это парень умеет по-настоящему. Для меня все шло слишком быстро, к тому же учитывая его поведение, которое можно было бы назвать заносчивым. То, что он в 23 года уже сцепился с Айртоном Сенной (в 1992 году в Хоккенхайме дело чуть было не дошло до драки), мне казалось чрезмерным, но сегодня я бы назвал это типичным сигналом: идет человек с характером.
Мой начальный скепсис, конечно, дал журналистам повод для горячих историй. На этом можно было немного пощекотать межнациональные эмоции немцев и австрийцев (а если так?).
Я не завидовал быстрому взлету Шумахера, я просто хотел подождать. Кроме того, его поведение было все-таки несколько самоуверенным, и я выдал одно из моих высказываний. В газетах он дал мне ответ, мы обменялись репликами, не доводя до того, чтобы произошло что-то особенное.
Параллельно Шумахер выдал свои результаты и когда-то наступил день, когда мне пришлось разделять симпатии и спортивные достижения. И мне не оставалось ничего другого, кроме как признать, что он один из великих. Окончательная точка поворота наступила, когда я как будто сел в его машину, Benetton, в конце сезона 1995. Я подумал: «Бог мой, на этой машине он выиграл чемпионат!» Это машина попросту не была той, на которой можно стать чемпионом. Только человек представляющий из себя что-то особенное мог сделать это. Тут я окончательно понял, что парень в порядке и, недолго думая, сообщил это каждому, кто хотел услышать.
Благодаря этому признанию он тоже немного оттаял, и у меня появилась возможность узнать, что скрывается за фасадом классного парня. В своей любви к порядку он все еще типичный немец, и я не мог бы себя представить лежащим с ним рядом в шезлонге в Сан-Тропе. Но между нами все же возникли неплохие товарищеские отношения.
Так я смог сам узнать, что он — совершенно одержимый. Где-то в Европе мы проехали Гран-при, и у обоих сразу же были тесты в Монце. Это чрезвычайно изнурительно. Гоночный уик-энд полностью опустошает тебя физически и ментально, и если сразу после этого нужно тестировать, от усталости тебе хочется только домой. В данном случае оказалось, что нам обоим потом нужно в Монако, и мы выехали из Монцы вместе.
Михаэль добыл Fiat Ulysse. Его манера вождения сильно напомнила мне мою собственную несколько лет назад. С красивыми заносами под проливным дождем, во всяком случае, с невероятной отвагой и полной отдачей. Незадолго перед Монако, было 10 часов вечера, он включил сигнал поворота, мы сворачиваем и едем на картодром. Имейте в виду, что у нас на руках волдыри, потому что уже восемь дней подряд мы ежедневно проезжали в машине Формулы 1 по полной дистанции Гран-при, а теперь он хотел покататься на картах! Я его послал куда подальше, и мы только выпили кофе возле трассы и, слава богу, поехали домой.
Когда после гонки мы вместе летим, в самолете он первым делом включает видеокассету. Видеозапись гонки, которую ему только что вручили. Instant Replay! Я хочу этим сказать: он одержимый и, кроме своего очень большого таланта и опыта, он еще и находится в той стадии, когда попросту любит все эти вещи и занимается ими с удовольствием.