ЗАКАТ «ТРЕСТА»

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

ЗАКАТ «ТРЕСТА»

Хорошо задуманный план Менжинского и Артузова, организовавших «нелегальную» поездку Шульгина в СССР, продлил существование «Треста» не надолго. К сожалению, финал операции совпал со значительным ухудшением международной обстановки. Антисоветские силы за рубежом никак не могли смириться с тем, что, вопреки их прогнозам, СССР готовился торжественно отметить десятилетие Октябрьской революции. Потому–то Советский Союз после относительно мирной пятилетней передышки никогда так близко не стоял перед угрозой новой войны. И руководство страны об этом хорошо знало, в том числе от своей разведки, как политической (иначе называемой внешней), так и военной. Значительная доля информации о надвигающейся угрозе поступала в Москву по каналам «Треста».

Опасность войны резко возросла после установления в Польше, за спиной которой, как всегда, стояли Англия и Франция, диктатуры маршала Юзефа Пилсудского, красиво названной режимом «санации» («оздоровления»). Косвенным тому подтверждением стал разрыв Англией дипломатических отношений с СССР под вымышленным, точнее, спровоцированным предлогом. Тогда же по миру прокатилась настоящая волна нападений на советские представительства и отдельных дипломатов, также инспирированных в основном английскими спецслужбами, но осуществленных, разумеется, чужими руками.

Пока «Тресту» удавалось удерживать контрреволюционные и антисоветские силы за рубежом от массированного проведения в СССР террористических актов и диверсий под предлогом необходимости «накопить» силы для государственного переворота в наиболее подходящий момент. Но теперь эта аргументация не действовала. РОВС и лично Кутепов через ту же Захарченко–Шульц все более категорично требовали от Якушева перехода наконец к активным действиям. Более того, они все чаще стали засылать в СССР боевиков, даже не ставя об этом в известность «Трест».

Таким образом, оперативная обстановка коренным образом изменилась. Потому в феврале 1927 года на совещании у председателя ОГПУ Менжинского было решено операцию «Трест» свернуть. Легко сказать – свернуть.

Свертывание такой операции в известном смысле – дело не менее сложное, чем ее организация. Все должно быть тщательно продумано. Ни в коем случае нельзя нанести ущерб безопасности, поставить под угрозу жизнь многих оперативных работников и привлеченных лиц.

Парадокс: если бы свертывание удалось осуществить строго по намеченному плану, возможно, мы бы и по сей день ничего не знали о «Тресте», как не знаем о многих других успешных операциях советских спецслужб, имен их героев. Запланированному завершению операции «Трест» помешало событие непредвиденное и чрезвычайное. Артузов корил себя за него всю оставшуюся жизнь. Артур Христианович однажды письменно признался, что в своей работе совершил несколько серьезных ошибок, в том числе ту, речь о которой пойдет в данной главе. Эта ошибка нашла отражение и в его личном деле: Артузов получил единственное за все годы службы взыскание.

Обычно каждый день далеко за полночь сотрудники КРО собирались в самой большой комнате отдела, чтобы согреть душу чаем (уже не морковным, а настоящим), а заодно в неофициальной обстановке обменяться новостями. Сюда частенько заходил и Артузов.

Однажды, взглянув на часы и убедившись, что настала пора чаепития, Артузов сложил бумаги в сейф, взял свою кружку и направился в большую комнату. Тихо, чтобы не помешать беседе, открыл дверь. Вместе со всеми, отыскав свободное местечко, с удовольствием пил крепкий чай, бодрящий, освежающий, похрустывал сушками. А из головы не выходило: правильно ли он поступает, продолжая привлекать к операции Опперпута? Артузов думал над сообщением Марии Кокушкиной, свояченицы Стырне, приставленной под видом благой опеки и заботы к Захарченко–Шульц. В «Тресте» Мария Владиславовна взяла на себя секретарские обязанности, помогала Стауницу, кроме того, вела переписку с помощью тайнописи (симпатических чернил) – на жаргоне контрразведчиков «сидела на химии». Время от времени она выезжала в Ленинград, а оттуда через «окно» на границе переходила в Финляндию, где встречалась с эмиссарами Куте–пова, а затем возвращалась в Москву с очередными материалами РОВС, письмами, посылками.

От Кокушкиной Артузову стало известно, что Стауниц вступил с Марией Владиславовной в интимные отношения, плохо относится к жене, не уделяет должного внимания дочери. Похоже, в нем начала преобладать аморальная сторона личности, и вряд ли ему можно доверять, как раньше.

Докладывая Артузову о наблюдениях Марии Владиславовны, Стырне говорил:

– Я о Стаунице. Среди нас он, но не с нами. Не нравится он мне в последнее время.

– Спасибо за предупреждение. Об этом и я думаю… Услышанное встревожило Артузова, тем паче что у него и самого уже который день скребли на душе кошки при мысли о Стаунице. Прогуливаясь по длинному коридору, Артур Христианович стал размышлять. Действительно, со Стауницем, занимавшим видное место в оперативных делах и комбинациях, творилось что–то неладное. Выходит, он, Артузов, чего–то не заметил, где–то допустил ошибку.

Артузов вызвал Стауница на беседу на КК – конспиративную квартиру. Эдуард Оттович пришел весь какой–то взвинченный и в то же время поблекший. Лицо его осунулось, но глаза по–прежнему смотрели напряженно и остро. Попросил разрешения закурить. Курил с жадностью, делая глубокие затяжки.

Артузов говорил мягко и доверительно, ведь никаких конкретных фактов против Стауница у него не было. Ответы были предельно четкими.

– Опавший лист на ветку уж не вернется… Я не какой–нибудь залетный лебедь. Результаты моей работы вам известны. Время требует своего слуги, и я верный слуга порученного мне дела. Я обещал вам верно служить и не отступал от своего обещания…

Хотя Артузов и был внутренне насторожен, но у него не нашлось сил сразу же выразить Стауницу недоверие. Нелегко сомневаться в человеке, который действительно заявляет о себе делом. И делом серьезным. Когда при малейшей ошибке можно и пулю получить, от той же новой пассии – Марии Владиславовны.

Подобные рассуждения и породили снисходительность Артузова, подкрепленную чистосердечными, как ему казалось, заверениями Стауница в своей лояльности. Когда Опперпута только начали привлекать к работе в ВЧК как знатока польской, савинковской и иных разведок, он бросил весьма характерную фразу: «Принимайте всего, какой я есть, или не принимайте вовсе».

Что оставалось Артузову сказать Стауницу в заключение беседы? Безо всяких дипломатических уверток он заявил:

– Не верить в то, что вы только что произнесли, значило бы кровно обидеть вас. Но вы знаете и другое – легковерие мне тоже противно.

Стауниц не задержался с ответом:

– Вероломству чужд. Я знаю, что тащу за собой бремя прошлого. Но оно становится все легче и легче.

«То ли он действительно тяготится своим прошлым, то ли он законченный мерзавец», – с досадой на самого себя подумал Артузов. Сколько колеблющихся людей пришло в революцию и приняло советскую власть. Если вообще не верить людям, сам станешь слабее и уязвимее.

Это оказалось просчетом Артузова, и не только его. Контроль за Стауницем усилен не был, что и привело в итоге к тяжелым последствиям. Увы, время показало, что заверения Стауница (в прошлом он действительно работал вполне добросовестно) уже были спекулятивными фразами. Вращаясь в буржуазной и враждебной среде, он не выдержал, как выдержали Якушев и Потапов, ее постоянного идейного воздействия. Роковую роль в судьбе Стауница сыграли и постоянные соглядатаи от Кутепова супруги Красноштановы, особенно Мария Владиславовна, личность сильная, незаурядная. Недаром за отчаянную храбрость еще в германскую войну она была награждена двумя Георгиевскими крестами{61}, а затем произведена в офицеры.

Мария Владиславовна была ярым приверженцем крайних, террористических методов борьбы с советской властью. К тому же при каждой поездке в Финляндию она получала там от представителя Врангеля Николая Бунакова настоятельные рекомендации склонить Якушева к переходу от тактики накопления сил к активным, то есть боевым действиям.

В Москве Захарченко–Шульц чаще других встречалась именно со Стауницем, в квартире которого жила неделями, не скрывая от его законной супруги близких с ним отношений. Как, впрочем, и от собственного мужа – Радкевича.

Постоянное общение с Захарченко–Шульц было не единственным фактором, разрушившим и без того не слишком прочные идейные и нравственные устои Стауница. Он начал заниматься темными финансовыми махинациями, в том числе и валютными. Стауниц всегда имел денег много больше, чем получал в виде жалованья по ставке кадрового сотрудника ОГПУ.

Слабость Стауница к деньгам заметило посольство страны, с которой он имел связь, поскольку снабжал ее разведку информацией, подготовленной в ОГПУ. Посольство подогревало жадность Стауница. Резидент разведки кроме обговоренной платы за «услуги», контролируемые «Трестом», стал понемногу ссужать его деньгами «в личном плане». Постепенно долг Эдуарда Оттовича возрос до 20 тысяч рублей – суммы по тем временам огромной (напоминаем, что тогда в СССР были в обращении серебряные рубли и золотые десятки). Стауницу всегда хотелось жить «на солнечной стороне». Он прикинул, что, оказавшись за границей, сможет получить большие деньги, если предоставит новым хозяевам те сведения о работе ОГПУ, которыми располагал. Алчность плюс идейное и моральное воздействие Захарчен–ко–Шульц толкнули его на прямое предательство.

В апреле 1927 года Мария Владиславовна в очередной раз прибыла в Ленинград из Финляндии для краткосрочной встречи с руководителями «Треста». Стауниц был также командирован в Ленинград, он же должен был 12 апреля переправить Марию Владиславовну обратно в Финляндию. «Переправщик» имел инструкцию доставить к границе только одну женщину, но Стауниц сказал ему, что должен помочь ей донести тяжелый чемодан с вещами. «Переправщик» поверил ему и разрешил Стауницу подойти к «окну». Стауниц подхватил чемодан, подтолкнул Марию Владиславовну и вдруг неожиданно для всех рванул к границе. Изумленный «переправщик», ничего не поняв, крикнул:

– Куда же вы? Вернитесь, там уже чужая сторона! Стауниц даже не обернулся и быстро скрылся в ельнике – он боялся получить вдогонку пулю.

Ничего сперва не поняла и Захарченко–Шульц. Когда она нагнала Стауница, то с яростью набросилась на него:

– Что ты натворил? Кто разрешил тебе переходить границу? Что все это значит, в конце концов?

– Всего лишь продолжение старого, – скрывая улыбку, произнес Стауниц. – Рывок на свободу. Начинаю приходить в себя…

– От чего?!

– От раздвоенности. Теперь могу открыться тебе, что являюсь сотрудником ОГПУ и все время работал на него.

На секунду Захарченко–Шульц утратила дар речи. Потом взорвалась:

– Тебя расстрелять мало, мерзавец!

– Может быть, и так, Мария Владиславовна, но из расстрела много выгоды не извлечешь. Я кое в чем буду очень полезен и твоему Бунакову, и самому Александру Павловичу.

– Все равно, так и знай, я буду настаивать на твоем расстреле.

Через полчаса их встретили давно уже поджидавшие За–харченко–Шульц финские пограничники и по ее распоряжению немедленно доставили обоих на заставу, откуда Оппер–пут был препровожден в тюрьму…

Узнав об измене Опперпута–Стауница, Менжинский вызвал Артузова для объяснений.

Провал? Безусловно. Оказавшись по ту сторону границы, Опперпут мог изрядно напакостить (он и напакостил), не говоря уже о том, что теперь нужно было срочно свертывать многие игры, которые вели чекисты в ряде стран, отзывать в Москву работающих там сотрудников, о которых знал, мог знать или вычислить Опперпут (таких набралось достаточно много).

С тяжелыми мыслями шел Артузов в кабинет Менжинского, удрученный случившимся, готовый выслушать неприятные, но справедливые слова.

– Садитесь, Артур Христианович, – неожиданно мягко, с каким–то участием в голосе сказал Менжинский, сочувственно щуря близорукие глаза за стеклами пенсне. – Я понимаю ваше состояние. У вас сейчас острая потребность в доверии. Вам в нем не отказано, но я хочу сказать другое. Бегство Опперпута для нас не трагедия, хотя приятного в этом мало. Всякая борьба наполнена драмой. Обстоятельства на сей раз оказались не на нашей стороне. Но, может быть, это даже и к лучшему.

– К лучшему? – удивился Артузов. – Почему?

– Я докладывал о случившемся товарищу Сталину, – помедлив, ответил Менжинский. – Ожидал, не скрою, реакции самой резкой. Для меня было полной неожиданностью спокойствие, с которым генсек выслушал меня. Потом сказал те слова, которые вы только что услышали от меня. Я их лишь повторил: «Может, оно и к лучшему». Я тоже удивился, как и вы сейчас. Оказывается, «Трест» уже начал мешать нашим некоторым центральным ведомствам именно в силу своей мощи в глазах западных политиков. К примеру, партнеры нашего Внешторга заметно сократили переговоры с нами, перестали подписывать ранее обговоренные контракты. Они настолько уверовали, что «Трест» вот–вот совершит государственный переворот, что пришли к выводу: выгоднее выждать, пока это произойдет, чем связываться с обреченным на исчезновение партнером.

– Понял, – несколько успокоившись, но все же подавленно ответил Артузов.

– Но это не снимает с вас ответственности за провал со Стауницем, – напомнил ему Менжинский. – Нам надо научиться на этом примере принимать не только победы, но и поражения, в этом залог стойкости. Сие во–первых. Во–вто

рых, уже длительное время наша игра шла без сучка и задоринки. Это должно было нас насторожить. Опперпут попал в их руки. Он, конечно, многое приукрасит, преувеличит свою роль, будет всячески изобличать нас. Войдя во вкус, остановиться трудно. Наша задача – зародить у Кутепова, Бунакова, Маркова и прочих искру недоверия к Опперпуту.

Артузов начал перебирать в памяти «наследство», которое оставил Опперпут после своего бегства, вспомнил о найденной записке жене: «Ты услышишь скоро обо мне как о международном авантюристе».

Этот человек с обликом шекспировского Калибана{62} (так его отныне про себя называл Артузов), нравственный урод и отщепенец, был еще и поразительно тщеславен. Теперь его, видите ли, прельстила сомнительная слава международного проходимца от шпионажа. Кажется, эта фраза из записки наталкивает на одну идею, вернее, напоминает кое о чем.

Собранный и внутренне напряженный, готовый немедленно приступить к самым энергичным действиям, вышел Артузов из кабинета председателя и старшего товарища. Теперь главное – не медлить…

* * *

Меж тем, еще находясь в тюрьме (впрочем, вскоре он был освобожден), Опперпут рассказал представителям финской и английской разведок, что «Трест» – мистификация ОГПУ.

* * *

В первую очередь «Трест» сообщил полякам, что один из деятелей организации – Опперпут – является провокатором. Одновременно западные буржуазные газеты сообщили, что Опперпут вводил РОВС в заблуждение: не совершал, а только имитировал террористические и диверсионные акты и, боясь разоблачения и провала, бежал за границу. Возможно, что он будет выдавать себя за сотрудника (теперь, после побега, – бывшего) ОГПУ.

Это возымело должное действие и поколебало доверие эмигрантских кругов к откровениям Опперпута. Вскоре в ОГПУ получили очередной номер белоэмигрантской газеты «Руль». Она вопрошала: «С какими новыми заданиями приехал Опперпут?» Подобный же материал напечатала и другая газета – «Свобода». Значит, предпринятые Артузовым меры оказались эффективными.

Опперпут оказался в безвыходном положении, к тому же его разоблачение «Треста» как мифа ОГПУ компрометировало и Захарченко–Шульц.

Обеим газетам Опперпут ответил через рижскую «Сегодня». Пытаясь оправдаться, он клялся, что всеми средствами готов доказать свою лояльность свободному западному миру, требовал проверить его в деле. Более того…

В мае, сразу по возвращении из Советского Союза, За–харченко–Шульц с аналогичной целью – оправдаться перед РОВС – вместе с Радкевичем сколотила группу боевиков, численностью до тридцати человек, которую назвала Союзом национальных террористов. Инициатором создания союза был генерал Кутепов, который давно поделился этой идеей с Марией Владиславовной, но дальше слов некоторое время дело не шло. Мария Владиславовна не замедлила ухватиться за эту спасительную идею, увидев в ней единственную возможность реабилитировать и себя, и своего любовника. К тому же ее обуревала жажда мести. Она была человеком действия и не собиралась ничего откладывать в долгий ящик. Боевики ее группы стали готовить сразу несколько террористических актов в Москве и других городах Советского Союза. В одном из них она намеревалась лично принять участие. Причем вместе с Опперпутом. Последнему ничего не оставалось, как согласиться. Назвался груздем – полезай в кузов…

Более того… Желая выслужиться перед Кутеповым, РОВС, его «внутренней линией», Опперпут составил своего рода боевую экспозицию Союза национальных террористов, которую отослал генералу. Этот поразительный по своему откровенному цинизму документ красноречивее самых убедительных изобличений показывает идейный и моральный облик как своего автора – Опперпута, так и его новых соратников. Приведем из него лишь несколько самых интересных предложений, ни самим Кутеповым, ни другими деятелями РОВС не отвергнутых.

«После первых ударов по живым целям центр тяжести должен быть перенесен на промышленность, транспорт, склады, порты и элеваторы, чтобы сорвать экспорт хлеба и тем подорвать базу советской валюты. Я полагаю, что для уничтожения южных портов на каждый из них нужно не более 5—10 человек, причем это необходимо сделать одновременно, ибо после первых же выступлений охрана их будет значительно усилена… После первых же выступлений необходимо широко опубликовать и разослать всем хлебным биржам и крупным хлебно–фуражным фирмам сообщение Союза Национальных Террористов, в котором они известят, что все члены СНТ, находящиеся в России, не только будут сдавать советским ссыпным пунктам и элеваторам свой хлеб отравленным, но будут отравлять и хлеб, сдаваемый другими. Я не сомневаюсь, что даже частичное отравление 3—4 пароходов, груженных советским хлебом, независимо от того, где это будет сделано, удержит все солидные фирмы от покупки советского хлеба. Конечно, о каждом случае отравления немедленно, весьма широко, должна быть извещена пресса, чтобы не имели место случаи действительного отравления иностранцев. То же самое можно будет сделать с другими советскими экспортными съестными продуктами, например с сибирским маслом. При введении своих людей в грузчики, портовые и таможенные служащие это будет сделать нетрудно. Этим был бы нанесен Советам удар, почти равносильный блокаде… Помимо этого, уничтожение элеваторов не только сильно удорожит хлеб, но и ухудшит его качество. Я совершенно не сомневаюсь, что на это нетрудно будет получить в достаточном количестве технические средства, вплоть до хорошо вооруженных моторных лодок. Если бы таковые были получены, то можно было бы развить и некоторое пиратство для потопления советских пароходов… Ведь сейчас имеются моторные лодки, более быстроходные, чем миноносцы. При наличии моторного судна можно было бы устроить потопление долженствующего скоро возвращаться из Америки советского учебного парусника „Товарищ“. При медленном его ходе настигнуть его в открытом океане и потопить так, чтобы и следов не осталось, не так уж было бы трудно. А на нем ведь исключительно комсомольцы и коммунисты. Эффект получился бы потрясающий. Потопление советских нефтеналивных судов могло бы повлечь к нарушению контрактов на поставку нефтепродуктов и колоссальные неустойки. Здесь мы найдем широкую поддержку от нефтяных компаний. Когда американские контрабандисты имеют свои подводные лодки и аэропланы, разве нам откажут в получении хороших моторных лодок, если мы докажем свое?

Надо немедленно начать отправку в Россию различными способами агитационной литературы с призывом к террору и к самоорганизации террористических ячеек, выступающих от имени СНТ…

Необходимо, чтобы отправляемые террористы при выступлениях всегда бросали записки, что покушение или акт сделан такой–то группой СНТ, постоянно меняя нумерацию, чтобы создать иллюзию мощи СНТ и сбить с толку ГПУ…

Для уничтожения личного состава компартии придется главным образом применить культуру микробов эпидемических болезней (холера, оспа, тиф, чума, сибирская язва, сап и т.д.)… Если удастся наладить отправку в Россию культур микробов, то один террорист сумеет вывести в расход сотни коммунистов… Организовать отправку культур микробов очень легко через дипломатов–контрабандистов. Очень многие дипломаты лимитрофных государств занимаются провозом в Москву контрабанды и возят ее сразу до 10 пудов (3—4 чемодана). За провоз берут от 150 до 300 долларов за чемодан… При некоторой осторожности через них можно будет отправлять и газы, и взрывчатые вещества. Только всем этим предметам нужно придать товарный вид, то есть чтобы дипломаты и посредники не знали, что они в действительности везут… Культуры бацилл отправлять лучше всего в упаковке от духов, одеколона, эссенции, ликеров и т. д. Газы – под видом каких–либо лаков в жестяной или стальной упаковке, взрывчатые вещества – красок, ванили, которая пересылается в жестяных коробках…

При выборе целей для таких терактов надо иметь в виду только те учреждения, где все без исключения служащие, а также посетители, являются коммунистами. Таковы… все областные комитеты ВКП(б), все губернские комитеты ВКП(б), все партийные школы, войска ГПУ и органы ГПУ… »

Всего Опперпут назвал около 80 учреждений и организаций – первоочередных объектов на совершение по отношению к ним терактов и диверсий.

В начале июня 1927 года две группы террористов – по три человека в каждой – пересекли финско–советскую границу. Первая группа в составе Марии Захарченко–Шульц, Александра Опперпута (получившего новую кличку Ринг) и некоего Вознесенского (настоящие имя и фамилия – Юрий Петерс) приехала в Москву. Для диверсии было выбрано общежитие сотрудников ОГПУ, которое располагалось в бывшей гостинице на Малой Лубянке, 3/6.

Сопровождаемый Марией Владиславовной (она теперь глаз с него не спускала и одного не оставляла), Опперпут днем разведал подступы к общежитию, выходящему в тихий переулок. Вход в гостиницу не охранялся. В ночь на 4 июня Опперпут, прикрываемый своими сообщниками, проник в здание и заложил в коридоре, в непосредственной близости к жилым комнатам, мощный заряд английского производства весом четыре килограмма, со взрывным устройством. На некотором расстоянии от него расставил небольшие меленитовые шашки, взрывы которых, по его замыслу, не позволили бы никому приблизиться к основному толовому заряду, чтобы обезвредить его в случае обнаружения. Затем Опперпут обильно полил пол коридора керосином, чтобы за взрывом сразу же последовал пожар. Когда все было готово, он чиркнул спичкой и поднес огонек к концам бикфордовых шнуров… Сам стремглав кинулся бежать. На миг остановился во дворе и тут услышал взрыв первой шашки. Он снова побежал – по его расчетам, чудовищной силы взрыв вот–вот должен был до основания разрушить все здание и похоронить под обломками спящих жильцов. В ближайшей подворотне, прижавшись к облупленной стене дома, его поджидали Захарченко–Шульц и Вознесенский. Взрыва так и не произошло.

Нет, не чудо – мужество чекистов предотвратило гибель десятков людей, не позволило свершиться белогвардейской провокации. Первая же взорвавшаяся шашка разбудила нескольких сотрудников, спавших в ближней комнате. Они выбежали в коридор, все мгновенно поняли и, рискуя жизнью, оборвали тлеющие шнуры и обезвредили адскую машину.

Узнав о ночном происшествии, Артузов сразу догадался, чьих рук это дело: Калибана! Банки с иностранными надписями выдали организаторов диверсии. Тотчас был отдан приказ о поиске террористов, и вскоре чекисты вышли на их след.

Боевики попытались уйти за кордон в районе западной границы. Опперпута чекисты с помощью местных жителей окружили неподалеку от деревни Алтуховка Смоленской губернии. Перед этим еще 18 июня он едва не попался близ Яновского спиртоводочного завода. Тогда, ранив пытавшихся задержать его милиционера Лукина, рабочего Кравцова и крестьянина Якушенко, он сумел бежать. На сей раз удача отвернулась от Опперпута: в перестрелке он был убит.

«1927 года. Июня 19 дня. На хуторе гражданина дер. Ал–туховка МИХАЙЛОВА Кузьмы Гурьевича, Брилевского сельсовета, Гриневской вол., Смоленского уезда, мы, нижеподписавшиеся, составили настоящий акт в том, что произведенной облавой сотрудниками ОО БВО (Особого отдела Белорусского военного округа), милиционерами конного резерва Смоленской губернии, красноармейцами артполка 64–й дивизии, крестьянами прилегающих деревень, в лощине, прилегающей к хутору Алтуховка, при оцеплении убит гр–н преследуемый в течение последней недели, начиная от гор. Дорогобужа, станция Пересня, и места убийства. Приметы убитого: фуражка темно–зеленого цвета, полинявшая с красноармейским значком, черный пиджак английского покроя, серые брюки в полоску, рубашка серая. При убитом обнаружены: 1) Документ на имя БОРИСОВА Николая Петровича, выданный Московским Советом за № 3844 от 27 апреля 1927 года, 2) Записная книжка в черной обложке, 3) пятьсот финских марок, 4) четырнадцать рублей 42 к. советскими знаками, 5) безопасная бритва, 6) черные открытые металлические часы, 7) золотой перстень клеймо „На–та“, 8) маленький маузер № 348232, 9) к нему 4 патрона, 10) большой маузер № 46302, 11) к нему семнадцать патронов. Одежда убитого снята в целях опознания. Подписали присутствовавшие:

Уполномоченный 00 БВО

Начальник конного резерва Смолгубмилиции

Член Брилевского сельсовета

Хозяин хутора

Присутствовавшие граждане».

Захарченко–Шульц и Вознесенский пошли к границе другим путем. Возле местечка Рудня на дороге из Смоленска в Витебск они остановили легковой автомобиль, принадлежавший штабу Белорусского военного округа. Угрожая оружием, они потребовали от водителей (тех было двое), чтобы они развернули машину, шедшую в Смоленск, и повезли их к Витебску. Водители наотрез отказались. Одного из них – Сергея Гребенюка – террористы тут же убили, второго – Бориса Голенкова – ранили. Рядовые красноармейцы до конца выполнили свой долг и успели вывести автомобиль из строя.

Убедившись, что воспользоваться машиной им не удастся, Захарченко–Шульц и Вознесенский скрылись в лесу. И снова местные крестьяне пришли на помощь чекистам. При участии добровольцев, изъявивших желание задержать убийц, была организована погоня. Преступники были настигнуты в районе станции Дретунь и убиты в завязавшейся перестрелке.

Вторая группа террористов в составе Виктора Ларионова, Дмитрия Мономахова и Сергея Соловьева 7 июня совершила теракт в Ленинграде. Боевики метнули две бомбы (взорвалась только одна) в зал Ленинградского партийного клуба (бывшего Делового клуба) на Мойке, 59, где в это время читали странную для тех лет и аудитории лекцию об… американском неореализме. При взрыве было ранено двадцать шесть слушателей, половина из них – тяжело. Один коммунист при попытке задержать преступников был смертельно ранен. Террористам удалось скрыться.

В августе бывший капитан Александр Балмасов и Александр Сольский также перешли финско–советскую границу, прошли всю Карелию и направились к… Киеву. Оба были задержаны и впоследствии расстреляны.

Несколько раньше был задержан на территории СССР бывший штабс–ротмистр лейб–гвардии Кирасирского полка Георгий Эльвенгрен, участник многих контрреволюционных заговоров и терактов. Это Эльвенгрен при поддержке Савинкова с группой террористов готовил весной 1922 года в Берлине покушение на советскую делегацию (в ее составе были Г. Чичерин, М. Литвинов, Л. Красин, В. Боровский, X. Раковский, Н. Нариманов и другие ответственные работники), следующую на Генуэзскую конференцию через германскую столицу.

Эльвенгрену, а также еще тринадцати террористам и шестерым шпионам был вынесен смертный приговор…

Дабы отомстить за гибель жены, перешел нелегально границу и Георгий Радкевич вместе с уже упомянутым ранее Дмитрием Мономаховым. Он добрался до Москвы и 6 июля 1925 года бросил бомбу в бюро пропусков ОГПУ (подъезд выходил на Лубянскую площадь). Погоня настигла террористов возле Подольска. В перестрелке Радкевич был убит (по иной версии, застрелился сам). Мономахову же и на сей раз удалось скрыться…

* * *

Так завершилась деятельность «Треста». Сразу после бегства Опперпута почти одновременно в Москве и на периферии были арестованы все члены МОЦР – настоящие контрреволюционеры и заговорщики.

Ошеломленный масштабом провалов, сам Врангель вынужден был признать: «Попались на удочку ГПУ почти все организации. Огромное большинство политических деятелей чувствуют, что у них рыльце в пушку, что углубление вопроса обнаружит их глупую роль».

За утрату должного контроля над ставшим предателем агентом Опперпутом–Стауницем Артузов получил свое первое и последнее взыскание; неожиданно мягкое, но воспринятое им самим очень тяжело – ему «поставили на вид». Но на карьере Артура Христиановича эта история отразилась гораздо серьезнее. С 1921 года в ОГПУ существовало Секретно–оперативное управление (СОУ), координирующее деятельность всех оперативных отделов. Начальником СОУ был Менжинский, его заместителем Ягода, Артузов числился помощником начальника, возглавляя все это время КРО.

После смерти Дзержинского, когда Менжинский был назначен председателем ОГПУ, начальником СОУ стал Ягода, почти откровенно относившийся к Артузову с неприязнью (на что тот отвечал полной взаимностью). Воспользовавшись болезнью Менжинского, Ягода реорганизовал работу СОУ и превратил его фактически в «прообраз» будущего Главного управления государственной безопасности НКВД. В СОУ входили отделы: Секретный, Контрразведывательный, Особый{63}, Информационный, Транспортный, Восточный, а также Отдел центральной регистрации. Иностранный отдел (ИНО) в СОУ не входил, поскольку его тогдашний начальник Михаил Трилиссер одновременно был заместителем председателя ОГПУ.

Первым помощником начальника СОУ был назначен известный чекист Терентий Дерибас, вторым помощником – Артузов, секретарями – Игнатий Сосновский и Павел Буланов, уполномоченным (затем старшим уполномоченным) – Борис Гудзь из КРО.

Для Артузова это было явным понижением, поскольку Дерибас, став первым помощником, оставался начальником Секретного отдела, а его спустя несколько месяцев от должности начальника КРО освободили. Новым начальником контрразведки стал Ян Калистович Ольский (Куликовский), бывший заместитель Артузова и по совместительству первый помощник начальника Особого отдела.

Артузов глубоко уважал Дзержинского и Менжинского, полученные от них приказы, распоряжения, указания всегда выполнял точно, искренне старался сделать это наилучшим образом. Им не требовалось «подминать» его под себя, как, впрочем, всех остальных сотрудников ВЧК—ОГПУ, независимо от занимаемых ими должностей.

Теперь Генрих Григорьевич Ягода был не только прямым (как заместитель председателя ОГПУ), но и непосредственным начальником Артура Христиановича Артузова – по линии СОУ. Артузов как дисциплинированный сотрудник обязан был беспрекословно и точно выполнять его распоряжения. Но он был не из тех, кто позволял кому бы то ни было «подминать» себя… Став начальником ИНО, Артузов отошел от сугубо контрразведывательной деятельности и, тем самым, собственно следовательских дел. К тому же не принято было и сотрудникам самого высокого должностного положения вникать в дела других отделов. В должной степени это относилось и к Артузову.

Сегодня не секрет, что уже в конце 20–х годов в ОГПУ, да и во всех советских учреждениях не только зародились, но окрепли и развивались неслужебные отношения. А попросту – карьеризм, бюрократия, борьба за власть, «хлебные» места, а в замаскированной форме – стяжательство, насколько это было возможно в те времена и в тех масштабах. Шла скрытая борьба различных кланов за влияние и властные должности на местах и, разумеется, в центральном аппарате. Борьба тем более опасная для всех, кто только мог быть затронут сферами ОГПУ и самих ее участников, что происходила в стенах самого могущественного силового ведомства.

Разобраться в ее перипетиях крайне затруднительно даже спустя восемьдесят лет. Тем более выносить приговоры – кто был прав, кто виноват. Потому ограничимся только известными фактами.

По устным распоряжениям давно забытых второстепенных лиц были арестованы десятки важных агентов – секретных внештатных сотрудников. Главным образом из числа «бывших людей», задействованных в крупных и успешных операциях ВЧК—ОГПУ. Их не расстреливали, даже не осуждали, просто держали за решеткой «про запас» во Внутренней тюрьме. На случай, пригодятся в свое время в какой–то подковерной борьбе, схватке, просчитанной интриге.

14 декабря 1929 года во время служебной командировки был арестован Александр Якушев, работавший в лесозаготовительной организации «Верхневолголес» и проживавший там, где и жил с семьей: Москва, Плотников переулок (это на Арбате), дом 12. Арестован без санкции прокурора и даже без ордера на арест. Последний был оформлен лишь… четыре с половиной года спустя – 31 марта 1934 года! Подписал ордер заместитель председателя ОГПУ Г. Е. Прокофьев, сам к операции «Трест» ни малейшего отношения не имевший. Обвинение стандартное для всех лиц, выезжавших даже по служебным надобностям за границу: измена, шпионаж и т. п. Якушев требовал вызвать к следователю своих руководителей Артузова и Стырне в первую очередь. Никто из них вызван не был. Сегодня мы можем только гадать, почему… Доподлинно известно только одно: все они, а также другие ответственные сотрудники ОГПУ—НКВД, задействованные в операции «Трест», по делу Якушева не свидетельствовали и мясорубку Большого террора за единичными исключениями не пережили.

Борис Гудзь рассказывал автору, что Артузов очень тяготился как самим фактом ареста Якушева, так и бессилия от сознания, что ничем помочь ему не может. 5 апреля 1934 года Александр Александрович Якушев был осужден к 10 годам лишения свободы и 12 февраля 1937 года скончался в лазарете Соловецкого лагеря.

Самарский исследователь Михаил Тумшис выдвинул версию, что арест и долгое сидение Якушева в тюрьме и лагере связаны с попыткой дискриминации председателя ОГПУ Вячеслава Менжинского. Прямых доказательств в пользу данной версии пока не найдено. Тем не менее она правдоподобна, а потому не может быть отвергнута с порога. Симптоматично, что Георгий Прокофьев всего через полгода после смерти Якушева был расстрелян «в особом порядке».

Доподлинно известны по меньшей мере два факта, способные по тем временам и нравам скомпрометировать кого угодно. Так, еще до Первой мировой войны публицист В. Менжинский в ряде газетных статей жестоко критиковал партийного журналиста В. Ленина. Явление нормальное. Никто из споривших уже после войны и революции никакого значения этому не придавал. Но теперь… О–о!

Далее. Александр Якушев и Вячеслав Менжинский учились одновременно на малочисленном юридическом факультете Санкт–Петербургского университета, правда, Якушев на курс моложе, и не могли не знать друг друга. К тому же Якушев не мог не быть знакомым по банковским делам и светской жизни со старшим братом Менжинского – Александром.

Это ли не компромат!

Данный текст является ознакомительным фрагментом.