Глава девятнадцатая ПОСМЕРТНЫЙ УСПЕХ
Глава девятнадцатая
ПОСМЕРТНЫЙ УСПЕХ
Вне измеренья времени и вне
Пространств, снующих как веретено,
Он будет жить — пускай хоть суждено
В безумье войн исчезнуть в миг Земле —
И в вечных поисках нестись в седле
Как вестник иль шпион монархов Пната
Тропою звездною над бездной мрака,
Ведомый богом с маской на челе[661].
К. Э. Смит «Г. Ф. Л.»
Лавкрафт составил завещание 12 августа 1912 года. По нему все отходило его матери; в случае, если она умрет раньше его, — его тетушкам, если же одна из них тоже умрет раньше его — оставшейся из них. То есть его единственной наследницей осталась Энни Гэмвелл. Опись его имущества содержала лишь: «Три (3) векселя, датированные 1 февраля 1911 г., причитающийся остаток с которых не установлен, если же таковой имеется, то он обеспечен (sic) закладной на недвижимость, зарегистрированной в Управлении регистрации актов города Провиденс, штат Род-Айленд, в Книге закладных № 305 на странице 482»[662].
Этот остаток вложений Лавкрафта в каменоломню Мариаоно де Магистриса был оценен в пятьсот долларов. Стоимость его литературного имущества не определялась.
Перед смертью Лавкрафт назначил своим литературным душеприказчиком Роберта Барлоу. У обязанности литературного душеприказчика, хотя и распространенной в литературном мире, нет юридического статуса. Литературный душеприказчик — это просто человек, которого завещатель рекомендует для приведения в порядок своих сочинений: продать оставшиеся права, организовать завершение и издание незаконченных работ и так далее. Юридический душеприказчик может последовать совету этого человека, но отнюдь не обязан делать это.
Когда Дерлет собирался продавать сборник Лавкрафта, тот передал ему право на публикацию ряда своих рассказов. Некоторые из них уже были всеобщим достоянием, а другие с тех пор вышли из-под охраны авторского права.
29 января 1941 года, через четыре года после смерти Лавкрафта, умерла Энни Гэмвелл. Она завещала Августу Дерлету и Дональду Уондри «в равных долях весь гонорар, который я могу получить за книгу под названием „Изгой и другие рассказы“ Г. Ф. Лавкрафта; упомянутая книга издается, „Аркхэм Хауз“, Саук-Сити, штат Висконсин, 1939 г.»[663]. Все остальное было поровну разделено между ее подругой Эдной У. Льюис и троюродной сестрой Лавкрафта Этель Филлипс (миссис Рой Э.) Морриш.
Недавно вновь был поднят вопрос о наследстве Лавкрафта — из-за его женитьбы, развода с Соней (законность которого оспаривается) и нового брака Сони. Я не буду вдаваться в эти юридические споры, которые до сих пор не разрешены, скажу лишь только, что пока не будет выигран какой-либо иск против завещаний Лавкрафта и Гэмвелл, они могут считаться юридически действительными. То есть наследники Энни Гэмвелл остаются владельцами литературного имущества Лавкрафта, за исключением тех прав, что были переданы другим.
Вскоре после похорон Лавкрафта в Провиденс приехал Барлоу. Он собрал огромное количество рукописей и писем Лавкрафта и отбыл в Канзас, пообещав разобрать бумаги и составить их каталог.
Прошли месяцы. Барлоу передал Библиотеке Университета Брауна некоторые письма и стихотворения Лавкрафта, которые стали основой тамошней лавкрафтовской коллекции. Однако он отвечал на письма туманно, с опозданием или вовсе оставлял их без ответа. Он был занят в Художественном институте Канзас-Сити; за два года пребывания в этом заведении развились его гомосексуальные наклонности.
Дерлет и Уондри, горевшие желанием заняться сборником рассказов Лавкрафта, становились все нетерпеливее. Уондри пребывал в ярости. Кларк Эштон Смит, узнав, что Барлоу не оправдал его доверия и обокрал Энни Гэмвелл, отправил ему резкое письмо, в котором заявил, что из-за его «неэтичного» поведения больше не желает иметь с ним дел.
Дерлет продолжал сотрудничать с Барлоу, хотя и не без трений. В 1938 году Барлоу уехал из Левенуэрта, отправившись через Мексику в Калифорнию. Перед отъездом он передал остававшиеся у него бумаги Лавкрафта Дерлету и Библиотеке Университета Брауна и больше уже не занимался его литературным имуществом.
Когда Энни Гэмвелл умерла, для оценки книг и бумаг из ее имущества пригласили провиденсского книготорговца X. Дугласса Дэйнэ. В ее доме он обнаружил множество бумаг Лавкрафта, незамеченных Барлоу, в том числе и десятки рукописей, сложенных грудой перед печью для сожжения. Он выкупил все за семьдесят пять долларов или даже меньше и предложил их за эту же цену (или почти такую же) Университету Брауна. Там какое-то время колебались, но в конце концов удовлетворили его скромные требования.
Барлоу приехал в Лейкпорт, штат Калифорния, и остановился у семьи Беков. Двое из четырех сыновей Беков, Клейр и Гру, были любителями научной фантастики и имели печатный станок. В июне 1938 года их «Фьютайл Пресс» («Пустячное издательство») напечатало «Записи и Тетрадь для заметок Г. Ф. Лавкрафта» под редакцией Барлоу.
Затем Барлоу поссорился с семьей и уехал от них. Решив наконец заняться настоящей карьерой, он заинтересовался мексиканской археологией и в течение нескольких лет изучал этот предмет в Калифорнии и Мексике. Он оказался исключительно способным к языкам и научился бегло говорить не только на испанском, на и на науатле, языке ацтеков. Он стал придерживаться крайних антиамериканских и проиндейских взглядов.
В 1942 году Барлоу получил в Университете Калифорнии степень бакалавра гуманитарных наук и навсегда уехал в Мексику. Он стал выдающимся археологом и возглавил кафедру археологии в Университете Мехико. Совместно с Вигберто Джименезом Морено он твердо обосновал хронологию доколумбовской Мексики.
Все это время, однако, Барлоу энергично продолжал карьеру любовника-гомосексуалиста. Это было задолго до движения за гражданские права геев, а в Мексике к сексуальным отклонениям относились еще менее терпимо, чем в Соединенных Штатах. 2 января 1951 года Барлоу, которого начали шантажировать из-за его отношений с мексиканскими юношами, покончил с собой, приняв смертельную дозу болеутоляющих средств.
Дерлет предложил сборник рассказов Лавкрафта издательствам «Чарлз Скрибнерс Санз», которое выпустило несколько его книг, и «Саймон энд Шустер». Оба отказались от предложения, но редактор «Саймон энд Шустер» посоветовал Дерлету и Уондри издать книгу самим.
Так они и поступили, назвав свою компанию «Аркхэм Хауз» по лавкрафтовскому вымышленному городу в Новой Англии. Дерлет вложил в дело банковскую ссуду, которую взял на строительство дома, Уондри же наскреб сумму поменьше. В качестве заглавия книги они выбрали «Изгой и другие рассказы», подразумевая не только рассказ «Изгой», но и чувство отчужденности Лавкрафта.
В 1939 году Дерлет и Уондри получили 1268 экземпляров книги, снабженных великолепной суперобложкой Верджила Финлея — молодого художника из Рочестера, штат Нью-Йорк, прославившегося в качестве иллюстратора «Виэрд Тэйлз» и состоявшего в переписке с Лавкрафтом. Огромный том — xiv + 553 страницы мелким шрифтом — содержал почти треть миллиона слов. В него вошли «Введение» Дерлета и Уондри, тридцать шесть рассказов Лавкрафта, а также его эссе «Сверхъестественный ужас в литературе».
На первом Всемирном съезде писателей-фантастов в Нью-Йорке в июле 1939 года готовящаяся книга была анонсирована по предпубликационной цене в три с половиной доллара, после издания она стоила пять. В наши дни розничная цена книги подобного рода составила бы от пятнадцати до тридцати долларов.
«Аркхэм Хауз» получили сто пятьдесят предварительных заказов, но остальная часть издания продавалась так медленно, что исходный тираж оставался в продаже еще четыре года. За это время Дерлет издал под выходными данными «Аркхэм Хауз» сборник своих рассказов и сборник рассказов Кларка Эштона Смита.
Еще в начале сотрудничества Уондри предложил Дерлету опубликовать собрание писем Лавкрафта. Они написали всем корреспондентам Лавкрафта, с кем только смогли связаться, с просьбой одолжить их архивы. Дерлета и Уондри годами заваливали письмами, доставлявшихся в громоздких посылках. Машинистка расшифровывала их, а затем они отправлялись назад.
Итоговая масса расшифровок, общим объемом более двух с половиной миллионов слов, сформировала основу томов «Избранных писем», издававшихся «Аркхэм Хауз» начиная с 1965 года. До настоящего времени вышли три тома; возможно, будут напечатаны еще два[664].
В 1942 году Уондри поступил на военную службу. После этого его работа в «Аркхэм Хауз» сводилась лишь к редакции писем Лавкрафта. В 1943–м Дерлет издал второй крупный сборник Лавкрафта — «За стеной сна». В него вошли ранние, второстепенные рассказы, повести «Сновиденческие поиски Кадафа Неведомого» и «Случай Чарльза Декстера Уорда», некоторые совместные произведения, шестьдесят пять стихотворений, а также воспоминания о Лавкрафте В. Пола Кука. Мисс Макилрайт из «Виэрд Тэйлз» отказалась от «Сновиденческих поисков Кадафа Неведомого» — можно понять, почему под ее редакторством дела журнала не пошли лучше.
После того как «Изгой и другие рассказы» и «За стеной сна» распродались, они стали коллекционными редкостями. По мере того как рос интерес к Лавкрафту, росли и цены на эти книги. По последним сведениям, они приносили двести-триста долларов за том. Позже «Аркхэм Хауз» переиздали эти и другие произведения Лавкрафта книгами поменьше.
Дерлет продолжил издавать книги, не только Лавкрафта и свои, но также и других писателей литературы воображения — Блоха, Блэквуда, Вайтхэда, Говарда, Лейбера и Лонга.
Тщательно следя за издержками, он выжимал из своего издательства кое-какую прибыль. Через несколько лет, когда компания оказалась в дефиците, Дерлет покрыл разницу своими писательскими заработками из других областей. Однажды, когда он оказался на мели и не мог заплатить две с половиной тысячи долларов типографии, его выручил доктор Дэвид Г. Келлер, одолжив деньги под честное слово.
После Второй мировой войны несколько любителей научной фантастики учредили схожие небольшие издательские компании. Почти все они не протянули и десяти лет, «Аркхэм Хауз» же на время написания этой книги все еще на плаву[665].
В 1945 году Дерлет написал повесть в духе Мифа Ктулху «Таящийся на пороге». Она основана на фрагментах Лавкрафта, общим объемом в тысячу двести слов, а также на нескольких его заметках. Произведение было издано «Аркхэм Хауз» как совместное Лавкрафта и Дерлета. Подобным образом Дерлет опубликовал еще несколько рассказов из Мифа Ктулху в сборниках «Единственный наследник и другие рассказы» (1957) и «Комната с заколоченными ставнями» (1959). Вклад Лавкрафта в эти рассказы заключался лишь в нескольких записях из «Тетради для заметок», всю же работу проделал Дерлет, развив и систематизировав Миф Ктулху.
Дарлет также внес в Миф существенные изменения. Отталкиваясь от незначительных упоминаний в сочинениях Лавкрафта — вроде существа по имени Ноденс, — он создал целый пантеон добрых божеств — Старших Богов. Они противостоят Древним и иногда помогают людям в их борьбе с Великими Древними[666]. В лавкрафтовской же Вселенной Ктулху у человечества нет могущественных друзей, достойных упоминания.
Дерлета критиковали за подобную эксплуатацию имени Лавкрафта, а также за его неуступчивость и агрессивность по отношению к другим желавшим перепечатать рассказы Лавкрафта. Он требовал платы за переиздание, даже если рассказы были всеобщим достоянием уже долгое время. Составители антологий (в том числе и автор данной книги), желая сохранить с ним хорошие отношения ради будущих дел, обычно соглашались на его требования.
Дерлет также выдвигал весьма сомнительные притязания на все сочинения Лавкрафта. В 1947 году, узнав, что Соня Грин Лавкрафт Дэвис помышляет об издании некоторых произведений Лавкрафта, он пригрозил ей судебным иском, если она сделает это без его разрешения. За угрозой ничего не последовало, и позже он и Соня помирились, но его позиция была очевидна.
С другой стороны, Дерлет посвящал Лавкрафту значительную часть своих трудов при довольно скромной финансовой отдаче. Без его титанических усилий Лавкрафт мог бы навсегда остаться неизвестным для широких кругов читателей.
Помимо «посмертного сотрудничества» с Лавкрафтом Дерлет написал и множество собственных рассказов, основанных на Мифе Ктулху. Они публиковались в журналах с 1939–го по 1957 год и были собраны в книгах «Аркхэм Хауз» «Маска Ктулху» (1958) и «След Ктулху» (1962). Дерлет отнюдь не обладал лихорадочным воображением Лавкрафта, не был он и любителем напыщенной риторики По: он писал в ясной, простой манере с обилием диалогов.
Традицию Мифа Ктулху продолжили и другие писатели. В 1969 году «Аркхэм Хауз» издали сборник из двадцати произведений под названием «Рассказы Мифа Ктулху». В него вошли рассказы не только членов старого лавкрафтовского кружка, вроде Фрэнка Белнапа Лонга, но также и новичков, в том числе и двух английских новеллистов Дж. Рэмси Кэмпбелла и Брайана Ламли. Репутация Лавкрафта как мифотворца безоговорочна.
Г. Ф. Лавкрафт умер меньше чем через год после самоубийства Роберта Э. Говарда. Обе смерти вызвали поток писем в «Виэрд Тэйлз», отдававших им дань уважения и выражавших соболезнования, а также других публикаций. Роберт Блох написал, что, будь ему известно состояние Лавкрафта, он, если бы потребовалось, пополз бы на четвереньках, лишь бы добраться до его больничной койки.
Кларк Эштон Смит также сошел со сцены. В течение пяти лет он был плодовитым автором «Виэрд Тэйлз». Однако у него не было особого стремления к сочинению прозы — он больше видел себя поэтом, а рассказы писал для того, чтобы зарабатывать на содержание родителей, впавших в старческий маразм. После того как они умерли в 1935–м и 1937–м, он вновь обратился к поэзии, рисованию и скульптуре, и его рассказы стали публиковаться значительно реже.
Уход «трех мушкетеров» нанес «Виэрд Тэйлз» удар, от которого журнал так и не оправился. Начиная с июля 1937 года в каждом из семнадцати последующих выпусков публиковалось какое-либо произведение Лавкрафта — поэзия, перепечатки старых рассказов, а также те, что ранее были отвергнуты, но теперь куплены. Также журнал столкнулся с прямой конкуренцией: сначала, в 1939–1943 годах, со стороны «Анноун» («Неведомое», позже переименованного в «Анноун Уорлдз», «Неведомые миры»), а с 1950–го — со стороны «Мэгэзин оф Фэнтези энд Сайнс Фикшн» («Журнал фэнтези и научной фантастики»). Оба платили больше, чем «Виэрд Тэйлз», и поэтому все сливки с урожая фэнтези сняли они. Нескольких прежних постоянных авторов «Виэрд Тэйлз» — таких как Роберт Блох, Рэй Брэдбери, Генри Каттнер, Фрэнк Белнап Лонг и К. Л. Мур — переманили в другие места с оплатой получше. Угасающий «Виэрд Тэйлз» сократился в размерах и с сентябрьским выпуском 1954 года прекратил свое существование[667].
В сороковые годы, в значительной степени благодаря усилиям Дерлета, интерес к Лавкрафту вырос. К 1950 году он стал культовой фигурой для поклонников, которые непомерно превозносили его и воспринимали любую неблагоприятную критику как личное оскорбление. В пятидесятых интерес немного спал, но в следующем десятилетии быстро возрос вновь.
Когда в 1945 году грозный старейшина американских критиков Эдмунд Уилсон вел колонку рассказов ужасов в «Нью-Йоркер», корреспонденты упрекнули его, что он не упоминает Лавкрафта. Прочтя некоторые его рассказы — которые ему не понравились, — Уилсон уделил фантасту из Провиденса некоторое внимание. Словно приговор суда, он объявил: «К сожалению, после изучения этих книг я воодушевлен не более, чем прежде. Главной особенностью работ Лавкрафта является детально разработанный вымышленный миф, привносящий сверхъестественный элемент в его наиболее почитаемые рассказы. Этот миф предполагает существование расы чужеземных богов и абсурдных доисторических народов, постоянно проделывающих фокусы со временем и пространством и прорывающихся в современный мир, обычно где-нибудь в Массачусетсе».
Уилсон описывает сверхмоллюсков из «Тени безвременья» и комментирует: «Теперь, когда ужас бросающего в дрожь откровения, на котором строился длинный и занудный рассказ, оказывается чем-то вроде этого, вы можете смеяться или испытывать отвращение — но, вероятнее всего, вам не суждено испугаться; хотя я признаю — в качестве дани тем способностям, коими обладает Г. Ф. Лавкрафт, — что он, по крайней мере в этом эпизоде своего цикла, касающегося всеведущих конических улиток, заставил меня несколько умерить свой скептицизм. Их место в конце концов заняла раса с другой планеты, на которую Лавкрафт, несомненно, положился как на порождение непреодолимого ужаса, что я совершенно не могу принять: полуневидимые полипообразные чудовища, издающие пронзительные свистящие звуки и уничтожающие своих врагов ураганами. Подобные твари очень хорошо смотрелись бы на обложках популярных журналов, но совершенно непригодны для взрослого читателя. Истина состоит в том, что эти рассказы были халтурой, предназначенной для таких изданий, как „Виэрд Тэйлз“ и „Эмейзинг Сториз“, и где, по моему убеждению, им и следует оставаться.
Единственный подлинный ужас большинства подобных произведений — ужас плохого вкуса и плохого мастерства. Лавкрафт не был хорошим писателем. Тот факт, что его многословный и непримечательный стиль сравнивается со стилем По, является одним из множества печальных признаков того, что писательству уже почти никто не уделяет должного внимания…»
Уилсон заявляет, что воспринимает как «ужасающие» слова профессора Томаса О. Мэбботта: «Лавкрафт — один из немногих авторов, о которых я могу честно сказать, что наслаждаюсь каждым словом его рассказов». Затем Уилсон разносит прилагательные Лавкрафта: «…усеял свои рассказы такими прилагательными, как „жуткий“, „ужасный“, „страшный“, „повергающий в трепет“… Несомненно, одно из важнейших правил при сочинении эффектного рассказа ужасов — никогда не использовать ни одно из этих слов, особенно если в довершение всего вы собираетесь ввести невидимого свистящего спрута». Уилсон продолжал: «Сам Лавкрафт, впрочем, немного интереснее своих рассказов… Его крупное эссе о литературе сверхъестественного ужаса действительно искусное произведение. Он выказывает отсутствие здорового литературного вкуса, восторгаясь Мейченом и Дансейни, которых до некоторой степени признает образцами, однако он всесторонне ознакомился с этой областью — он увлекался готическими романистами — и пишет о ней с большим пониманием».
Уилсон приписывает Лавкрафту «научное воображение, довольно схожее с ранним Уэллсом, хотя и значительно ниже… Но культ Лавкрафта, я опасаюсь, находится даже на более инфантильном уровне, нежели Нерегулярная Армия с Бейкер-стрит и культ Шерлока Холмса»[668].
Выдающийся, но упрямый Эдмунд Уилсон страдал от того же литературного снобизма, что поразил и Лавкрафта: разделения литературы на небольшой класс произведений, которые ему нравились и которые он называл «настоящей литературой», и отвержения всего остального как «халтуры». Он называл Сомерсета Моэма «второсортным», а в другой статье в «Нью-Йоркер» под заголовком «Кого волнует, кто убил Роджера Экройда?» освистал весь детективный жанр. Поскольку он также отвергал Мейчена и Дансейни и написал на роман Толкиена «Властелин колец» три крайне презрительных отзыва, закрадывается подозрение, что он не признавал вообще никакую фантазию.
Это ограниченный взгляд на литературу. Произведения бывают различных видов и служат различным целям. Они предназначены для различных читательских кругов, и их можно классифицировать как хорошие, плохие или так себе по тому, насколько они притягивают к себе читателей. У нас у всех свои собственные предпочтения, но не годится оценивать детскую сказку, роман, разоблачающий условия труда на производстве будильников, и детектив по одним и тем же критериям. В общем, чем больше различных жанров — выполненных со знанием дела — предпочитает читатель, тем больше удовольствия он получает от чтения.
В 1962 году, десятилетие спустя после кампании Эдмунда Уилсона, другой Уилсон — Колин, разносторонний английский писатель и критик — обратился к Лавкрафту в книге «Сила мечтать (литература и воображение)»: «В некотором роде Лавкрафт — ужасная личность. В своей „войне со здравым рассудком“ он напоминает У. Б. Йейтса. Но, в отличие от Йейтса, он нездоров… Лавкрафт совершенно одинок; он отверг „реальность“; он как будто утратил все здоровые чувства, которые нормального человека заставили бы отступить на полпути… Он начал как один из наихудших и самых напыщенных писателей двадцатого столетия, но в конце концов развил в себе некоторую дисциплинированность и расчетливость — хотя так и остался любителем словечек вроде „жуткий“ и „абсурдный“ и таких сочетаний, как „безнадежная, всеохватывающая паника“ и „совершеннейший крайний ужас“. Две его повести, „Тень безвременья“ и „Случай Чарльза Декстера Уорда“ — несомненная второстепенная классика литературы ужасов; также по меньшей мере десяток его рассказов заслуживает существования…
Тем не менее необходимо признать, что Лавкрафт — весьма никудышный писатель…
Впрочем, хотя Лавкрафт и является таким скверным писателем, он обладает некоторой значительностью вроде Кафки. Пускай его произведения и не состоялись как литература, они все же представляют интерес как психологическая история болезни. Жил да был человек, который даже и не пытался принять условия жизни…
Однако Лавкрафт — не единичный чудак. Он творит в узнаваемой романтической традиции. Хоть он и не крупный писатель, в психологическом плане он один из самых интересных людей своего поколения»[669].
Пускай и проявив больше умеренности, нежели другой Уилсон, Колин Уилсон составил неправильное суждение о Лавкрафте. Он приписал непреклонному материалистическому атеисту желание «подорвать реальность» и доказать существование сверхъестественных существ и сил. Воспринимая рассказы более серьезно, чем сам автор, он упустил в них шутливый элемент.
Критика Колина Уилсона имела продолжение. Он посетил Провиденс и прочел в Библиотеке Университета Брауна магистерскую диссертацию по Лавкрафту Джеймса Уоррена Томаса. Томас был настолько потрясен расизмом Лавкрафта, что после этого смог увидеть в нем мало хорошего — подобно стороннику «сухого закона», который пишет о По, но не может пройти мимо того факта, что По был алкоголиком. Поэтому он оживил свой труд выражениями вроде «бесполый неудачник», «мягкотелое и эгоистичное создание» и «неженка-психопат». Они так возмутили Дерлета, что он убедил Томаса отказаться от планов по изданию диссертации книгой.
После переписки с Дерлетом Уилсон изучил Лавкрафта более внимательно. Не позже 1967 года он написал: «Теперь же я хочу признать, что моя оценка Лавкрафта в „Силе мечтать“ была излишне резкой»[670]. Более того, он написал научно-фантастический роман «Паразиты разума», в котором использовал лавкрафтовские мотивы. В Соединенных Штатах книга была напечатана издательством «Аркхэм Хауз».
В 1963 году должность ответственного редактора «Фэнтези энд Сайнс Фикшн» занимал Аврам Дэвидсон, писавший в жанре научной фантастики и фэнтези с изрядной долей юмора. В январском выпуске он написал веселую, хотя и крайне пристрастную рецензию на «Единственного наследника и другие рассказы» Дерлета — Лавкрафта: «„Единственный наследник и другие рассказы“ — увлекательная и забавная вещица. Ей-богу, Говард Филлипс Лавкрафт обладал незаурядным писательским талантом, но вот беда — то, что он вытворял с этим талантом, было срамом, чудачеством и сверхъестественным ужасом. Если бы он спустился к черту с чердака своей тетушки и при помощи Федеральной программы помощи писателям УОР получил работу, то смог бы издавать путеводители, которые навеки стали бы классикой и подлинным счастьем для читателя. Вот только он остался там, укутавшись от холода — которого больше было в его сердце, нежели на термометре — до самого кончика своего длиннющего новоанглийского подбородка, поддерживая свое существование девятнадцатицентовой банкой бобов в день, переписывая (за гроши) дрянные рукописи писателей, чья полнейшая безграмотность была бы сущим благом для всего человечества, и заодно творя собственные отвратительные, страшные, омерзительные и ужасающие произведения: о людоедствующих Тварях, рыскавших по кладбищам; о человекозвериных гибридах, зверевших с возрастом до ужасающего скотства; о бурчащих шогготах и Старших Существах, вонявших по-настоящему отвратительно и постоянно пытавшихся прорваться через Пороги и Захватить Мир, — складчатых, чешуйчатых, аморфных мерзостях, подстрекаемых худющими новоанглийскими чудаками, которые обитали на чердаках и которых в конце концов Больше Никто и Никогда Не Слышал и Не Видел. Черт возьми, помоги же им хоть что-нибудь.
Короче говоря, мальчики и девочки, Говард был с заскоком — вот и все.
Конечно же, Август Дерлет считает иначе. Август Дерлет — весьма активный, весьма плодовитый писатель, проживающий в Висконсине и написавший что-то около восьмисот одиннадцати книг под своим именем — или под псевдонимами, не все ли равно? В некотором смысле об Августе Дерлете можно сказать, что он изобрел Г. Ф. Лавкрафта, вызволив его из заслуженной безвестности в архивах „Виэрд Тэйлз“… У нас у всех есть мечты, обращенные в прошлое. Хорас Гоулд [прежний редактор „Гэлэкси Сайнс Фикшн“] был бы не прочь заняться любовью с Нефертити. Сам я чего бы только ни отдал, лишь бы налить чай для доктора Джонсона. А Август Дерлет — я в этом абсолютно уверен — продал бы душу Сверхъестественному Ужасу, чтобы сотрудничать с Г. Ф. Лавкрафтом. И теперь он ее продал».
Дэвидсон завершает: «Как я и говорил, Дерлет старается изо всех сил, но этот фокус у него совершенно не проходит — потому что он слишком нормальный, Лавкрафт же был свихнувшимся, как пятидолларовый кекс с изюмом»[671].
В то время как Колин Уилсон считал Лавкрафта никудышным писателем с интересными идеями, коренившимися в его неврозах, Дэвидсон полагал, что писатель Лавкрафт хороший, но был испорчен этими же неврозами — которые он называл «вредоносными». Как и Колин Уилсон, Дэвидсон, исследовав Лавкрафта более глубоко и все обдумав, пришел к выводу, что его прежнее суждение о Лавкрафте было чересчур придирчивым и что о Лавкрафте как о человеке и как о писателе можно сказать много хорошего.
Среди других, кто отзывался о Лавкрафте, — Винсент Старретт, считавший, что «лучшее из его рассказов — среди лучшего того времени». Питер Пензольдт, автор «Сверхъестественного в литературе» (1952), писал: «В произведениях Лавкрафта есть как огромные достоинства, так и огромные недостатки… Он был слишком начитан… По сути, его вдохновили столь многие, что часто оказываешься в недоумении, что же такое Лавкрафт на самом деле…» Согласно профессору Колледжа Вашингтона и Джефферсона Джону Э. Тейлору, Лавкрафт был «величайшим американским автором рассказов ужасов со времен По», в то время как Айзек Азимов называл его «больным подростком». Дрейк Дуглас, автор книги «Ужас!» (1966), утверждал: «Рассказы Лавкрафта написаны великолепно. Вероятно, ни одному другому писателю ужасов — в том числе и самому По — не удалось столь удачно отразить подлинную атмосферу страха, ужаса и кошмара… Высокообразованный человек, Лавкрафт пользовался английским языком в его совершеннейшей и изысканнейшей форме. В его сочинениях нет ни низкопробности, ни пошлости… Они представляются чуть ли не викторианскими — неспешный, бесподобно богатый и изящный стиль в духе Диккенса и Стивенсона. Его работы демонстрируют вновь и вновь, что подобный стиль — безоговорочно самый эффективный для рассказов ужасов. Лавкрафтовские произведения и вправду среди лучших рассказов, созданных в нашей стране, и только их содержание — ибо слишком часто, даже сегодня, сочинение ужасов не воспринимается как серьезная литература — не дает им считаться образцами формы и стиля…
В своей избранной области Лавкрафт не имеет равных, за возможным исключением По, которого сам он называл „мастером“… Быть может, мы еще увидим тот день, когда Говард Филлипс Лавкрафт, Род-айлендский отшельник, займет в американской литературе должное место рядом с почитавшимся им Эдгаром Алланом По»[672].
Несомненно, компетентные люди разнятся во мнениях относительно Лавкрафта. Однако, нравятся его сочинения или нет, как писателя его надо воспринимать серьезно.
Первой книгой рассказов Лавкрафта, добившейся широкого распространения, был сборник в мягком переплете, который Дерлет выпустил в 1945 году для Изданий Вооруженных Сил — «Данвичский кошмар и другие сверхъестественные рассказы». После Второй мировой войны переиздания лавкрафтовских сборников в мягком переплете появлялись все чаще и чаще, а в 1970 году издательство «Баллантайн Букс» и его филиал «Бигл Букс» начали печатать полное собрание сочинений Лавкрафта в бумажной обложке.
В 50–е годы книги Лавкрафта были изданы за рубежом по меньшей мере на пяти иностранных языках. Самое большое воздействие Лавкрафт оказал на Францию: в 1970 году там было продано триста тысяч экземпляров его книг в мягком переплете.
По мотивам рассказов Лавкрафта было снято не менее полудюжины кинофильмов — как приличных, так и отвратительных. «Случай Чарльза Декстера Уорда» был превращен в «Особняк с привидениями» и приписан в анонсах не Лавкрафту, а По. «Цвет из космоса» стал «Умри, чудовище, умри!» — снятый британской компанией, он поменял место действия на Англию[673].
Джеймс Шевилл, профессор Университета Брауна, написал пьесу «Причуды Лавкрафта», которая в 1970 году шла в Провиденсе на протяжении месяца. Это сюрреалистическая феерия, преподносимая как «серия снов Г. Ф. Лавкрафта». В пьесе фигурируют Гитлер, ядерные исследования, Хиросима, ракеты на Луну, Роберт Оппенгеймер и прочие явления постлавкрафтовской эпохи. Сам Лавкрафт появляется на сцене несколько раз, но только чтобы произнести расистские высказывания, часть которых взята из его ранних сочинений.
Три провиденсских профессора — Бертон Л. Сент-Арманд и Кит Уолдроп из Университета Брауна и Генри Л. П. Беквит-младший из Род-Айлендской художественной школы — организовали шествие в ночь на 15 марта 1970 года. Более ста пятидесяти человек, в основном студентов, прошли с фотовспышками и фонарями по лавкрафтовским местам на Колледж-Хилл. Мероприятие закончилось чтением «Грибков с Юггота» рядом с Домом, которого все избегали.
Примкнуть к победившей лавкрафтовской партии поспешили и оккультисты. Кеннет Грант, писавший для британского издания «Человек, миф и магия», заявил, что лавкрафтовские «древние источники мудрости запретны для человека» и что его зловещие существа, обитающие вне измерений, действительно существуют. Кто знает? Говорили, что в 1971 году студент Университета Брауна, снимавший комнату на Барнс-стрит, 10, видел призрак Лавкрафта.
В августе и сентябре 1959 года, чтобы освободить место для нового Дома искусств Листов при Университете Брауна, дом Сэмюэля Мамфорда на Колледж-стрит, 66 был перенесен на два квартала севернее. Его адрес стал Проспект-стрит, 65. Теперь он обращен на стоящую через дорогу церковь Христианской науки с зеленым куполом — что, я не сомневаюсь, вызвало бы у его прежнего жильца язвительный комментарий.
Что же нам думать о Лавкрафте? И, прежде всего, о его произведениях? За двадцать лет сочинительства Лавкрафт написал шестьдесят с лишним профессионально изданных рассказов (точное количество зависит от того, как рассматривать пограничные случаи — «призрачные» и совместные работы, краткие зарисовки). Это приличный результат для не полностью занятого писателя, однако усердный писатель с полной занятостью смог бы создать в несколько раз больше.
Эти рассказы подразделяются на несколько классов: дансейнинские фантазии, сновиденческие повествования, рассказы об ужасах Новой Англии, рассказы Мифа Ктулху, а также несколько sui generis[674]. В нескольких также появляется тема гулов, в других — тема захвата разума. Подобные классы не исключают друг друга, и многие рассказы относятся к двум и даже более из них. Так, «Сновиденческие поиски Кадафа Неведомого» одновременно и сновиденческое повествование, и дансейнинская фантазия, и рассказ Мифа Ктулху, звучит в повести и тема гулов.
Почти все рассказы Лавкрафта находятся на границе между научной фантастикой и фэнтези, либо же близки к ней. Ранние тяготеют к чистому фэнтези, поздние — к фантастике, а в некоторых сочетаются черты обоих жанров. В ранних произведениях конфликт представлен борьбой добра и зла, сходной с подобной концепцией в христианстве и других религиях. В поздних же лавкрафтовские инопланетяне и существа уже не характеризуются добром или злом в традиционном понимании — они просто своекорыстны, как и любые другие организмы.
Лавкрафт был очень большой лягушкой в очень маленькой луже — в поджанре страшного рассказа. Если вы согласны, что в литературе воображения в целом и в литературе ужасов в частности нет ничего infra dignitatem[675], тогда и нет причин не считать хорошего писателя в этом жанре таким же достойным, как и хорошего писателя в любом другом жанре.
В прозе Лавкрафта есть характерные черты, к которым многие критики относятся неодобрительно, — в особенности изобилие субъективных прилагательных вроде «ужасный». Мне и самому это не нравится. Но вместо того чтобы отвергнуть данную черту как «никудышный стиль», более объективно было бы сказать, что это стиль, ныне вышедший из моды. Он был популярен в эпоху романтизма, приблизительно между 1790 и 1840 годами, и широко употреблялся По и его готическими предшественниками. Сегодня он не пользуется благосклонностью, но моды меняются, и, быть может, однажды он вернет былую популярность.
Чтобы получать от чтения этого стиля удовольствие, требуется некоторое усилие — так же как и при чтении устаревшей прозы Уильяма Морриса или Э. Р. Эддисона, в отличие от произведений в живой и краткой современной манере. Но многие находят, что усилие стоит того. Если читатель не ограничен наипоследнейшими литературными веяниями, то он получит от Лавкрафта большое удовольствие — от его многословного, неспешного стиля и всего остального.
Некоторые из ранних рассказов Лавкрафта — как, например, серия «Герберт Уэст» — никчемны практически по всем критериям. Но он неуклонно совершенствовался. В 30–х годах он проявил себя, несмотря на все свои стилистические чудачества, искусным рассказчиком. Как некогда постулировал Бернард Де Вото, важнейшим качеством хорошего рассказчика является отнюдь не точность наблюдений, или сердечное человеческое сочувствие, или техническое совершенство, или сюжетная изобретательность — как бы полезны все они ни были, — но специфическая яркость воображения, позволяющая писателю завладевать читательским вниманием и волей-неволей удерживать его на протяжении всего рассказа. Этим, я полагаю, Лавкрафт обладал в достатке.
Принимающегося за Лавкрафта необходимо предупредить, что слишком много рассказов, прочитанных за раз, могут утомить его повторением одних и тех же художественных приемов и сюжетных построений. И это характерно для большинства авторов коротких рассказов — все художественные писатели склонны повторяться.
Некоторые иностранные энтузиасты заходят слишком далеко, называя Лавкрафта одним из величайших писателей всех времен. Я отнюдь не ожидаю, что в обозримом будущем он будет расцениваться наравне с Гомером, Шекспиром и Толстым. Но он вполне может догнать По. По работал в более разнообразных жанрах, нежели Лавкрафт, — он фактически изобрел детективный рассказ, — и его влияние распространилось дальше, чем это когда-либо может удаться Лавкрафту.
Как непрофессиональный сочинитель Лавкрафт написал изрядное количество хлама. Равным образом и По — например, его пустая, бессмысленная «Эврика». Нужно перечитать все его собрание сочинений, включая и вымученные, унылые пробы в юморе, чтобы понять, насколько скверным он порой может быть. Все это, однако, риск славы. Последующие поколения требуют издания юношеских произведений, незаконченных работ и литературных неудач кумиров, в то время как промахи и брак незначительных писцов благополучно забываются.
Тем не менее в области, которую Лавкрафт выбрал для себя, он, по моему мнению, находится на одном уровне с По — а может, и затмевает его.
Более того, даже принимая в расчет литературные недостатки Лавкрафта, он все равно обладал потрясающим воображением. Его Миф Ктулху — вымысел, стоящий в одном ряду со Страной чудес Льюиса Кэрролла, Барсумом Берроуза, Зимиамвией Эддисона, Страной Оз Баума, Гиборейской эпохой Говарда и Средиземьем Толкиена. Изложив собственные неврозы и кошмары в литературной форме, он пронзил чувствительные участки в душах читателей. Он оказал огромное влияние на писателей своего поджанра. Его произведения — добротное и здоровое развлечение, а это — если только не придерживаться лавкрафтовских идей об «искусстве-ради-искусства» — и есть наипервейшая задача художественной литературы.
А сейчас рассмотрим карьеру Лавкрафта. Здесь у нас рассказ ужасов иного рода: предостережение, каким писателем быть нельзя. С практической стороны Лавкрафт обладал просто талантом поступать неправильно. Используя современные популярные выражения, он был «лузером», неудачником. Он упрямо гордился своей неисправимой непрактичностью. Если потенциальный писатель действительно не предпочитает посмертный успех или же полное отсутствие такового, то он должен помнить об этих уроках.
Ему необходимо основательно совершенствовать свое мастерство — все его стороны. Например, научиться печатать на машинке. Равным образом весьма полезна и стенография (к освоению которой Лавкрафт относился с презрением — на том основании, что для образованного человека это невозможно)[676]. Ему следует знать бизнес, а также авторский аспект сочинительства (учет, бухгалтерию, договор, авторское право и так далее). Все подобные вещи излагаются в книгах и на курсах. Он должен проявлять активность, инициативность, гибкость и крайнюю самодисциплинированность. Он должен держать себя в хорошей физической форме. И ему не следует снобистски относиться к сочинениям, отличным от собственных.
Далее, если ко всему прочему он обладает врожденным талантом, то может и не провести свои последние годы жизни, подобно Лавкрафту, в беспрерывном крахе, из-за нехватки денег отказывая себе даже в умеренных, разумных желаниях. Если бы Лавкрафт действительно не заботился о деньгах и вещах, для покупки которых деньги и необходимы, то можно было бы сказать, что он был счастлив в своей бедности. Но, как мы видели, он отнюдь не был счастлив в этом отношении, даже если и пытался делать при этом хорошую мину.
Иногда говорят, что Лавкрафт мог бы больше преуспеть, если бы отказался от «призрачного авторства» ради полной занятости писательством. Однако даже если бы он удвоил или утроил производительность рассказов и повестей, то все равно не смог бы продать их намного больше, чем ему это удалось. Многие годы его рынок был ограничен «Виэрд Тэйлз», а редакторы не любят публиковать слишком много произведений одного и того же типа.
Подобное положение изменилось лишь позже. В последние годы жизни Лавкрафта его рассказы стали более тяготеть к научной фантастике. После его смерти литературные критерии научно-фантастических журналов, особенно «Эстаундинг Сториз», возросли. И проживи Лавкрафт дольше, он мог бы обеспечить себе прочное место в области научной фантастики 40–х и последующих годов.
Однако самым вопиющим упущением Лавкрафта была его несостоятельность воспользоваться возможностями романа. Ему говорили снова и снова, что хотя книгоиздатели и не заинтересованы в сборнике его рассказов, они весьма охотно ознакомились бы с его романом — но он так ничего и не сделал. Он мог бы написать такой роман когда угодно в период 1926–1936 годов, если бы уделил ему то время, что потратил на неоплаченные работы вроде «Сверхъестественного ужаса в литературе» или путевых заметок о Квебеке. Он даже не напечатал «Случай Чарльза Декстера Уорда», так и не приступил к намеченной новоанглийской хронике. За это время публикации романа добились многие менее талантливые писатели.
Другим его упущением была неспособность превратить в источник дохода несколько тематических разновидностей публицистики, которые ему весьма удавались — о старине, архитектуре, фольклоре, путешествиях и популярной науке. Он писал на эти темы, но только в письмах и для любительской прессы. Он знал о Федеральной программе помощи писателям и ее путеводителях по Америке, поскольку на нее работал его друг Лидс, но и пальцем не пошевелил, чтобы к ней присоединиться. Он также мог бы профессионально выступать с лекциями по этим темам. Судя по некоторым лекторам, которых мне довелось слышать, его высокий голос не послужил бы роковым препятствием. Апатия, робость и антикоммерческие предубеждения удерживали Лавкрафта от того, чтобы хотя бы рассмотреть эти источники дохода.
Наконец, рассмотрим саму личность. Лавкрафт не был «с заскоком» — он был человеком, который из-за врожденных склонностей (шизоидной личности) в сочетании с ненормальным воспитанием надолго задержался в развитии. Он проявлял юношескую самоуверенность, претенциозность, догматизм и предрассудки, а также робость в знакомствах и отношениях с новыми людьми даже на четвертом десятке — спустя более чем десятилетие, когда вышел из юношеского возраста. В некоторых отношениях — например в сексуальных и денежных — он так и не повзрослел.
Его воспитали в консервативной пуританской традиции аристократии янки, и он долгое время придерживался этих взглядов. Однако из-за изоляции, избалованности, литературных пристрастий и нехватки живости он усвоил лишь негативные стороны этого мировоззрения — его аскетизм, воздержанность, скупость, неприкасаемость и замкнутость. Он упустил положительные — дух соперничества, тягу к завоеваниям, усердие, предприимчивость, практичность, проницательность и выработанную готовность возиться с неприятными задачами во имя долгосрочных интересов.
Он принял сильную дозу американского нативизма девятнадцатого столетия — местной разновидности расизма или национализма, из-за недавних мировых событий подобная позиция представляется гораздо более худшей, нежели она казалась в начале века, когда была широко распространена и уважаема. Неудача Лавкрафта завоевать положение в обществе укрепила его предубеждения, которые оказались удобным объяснением его неуспеха. «Банды запаршивевших чужаков», считал он, лишили его исконного права.
Эти взгляды расходятся с его добротой, дружелюбием, мягкостью, обходительностью и альтруизмом в отношениях с отдельными личностями — неважно, со «старыми американцами» или же с представителями национальных меньшинств. Это было еще одним противоречием, с которым ему приходилось бороться. Оно усугубляло его трудности в браке и проживании в большом городе. Он разрешил этот парадокс лишь в последние годы жизни, отказавшись почти от всех своих национальных предрассудков. Однако тогда было уже слишком поздно, чтобы это заметно изменило его жизнь.
То, что Лавкрафт мог предложить миру много хорошего, видно из его посмертного успеха. То, что ему не удалось использовать свои способности, благодаря которым он мог бы вести приличный образ жизни, очевидно. Некоторые полагают, что Лавкрафта не заботило отсутствие мирского успеха. Томас заканчивает свою диссертацию: «Так закончилась жизнь, которая, как представляется, большей частью была прожита — с целенаправленным, искренним пренебрежением влияний современного общества — именно так, как того желал Говард Филлипс Лавкрафт».
Я не верю в это, хотя Лавкрафт и убедил в этом многих своей видимостью фаталистического спокойствия. Плотно сжатые губы, однако, были лишь частью его кодекса поведения. Когда он порой сбрасывал маску, обнажалось все его безысходное несчастье: «…существует немного таких полных неудачников, которые удручают и раздражают меня больше, чем многоуважаемый Эйч-Пи-Эль. Я знаю лишь несколько человек, чьи достижения убывают более последовательно, не отвечая их стремлениям, или у кого вообще меньше причин жить».
Черты характера, преградившие Лавкрафту путь к земной славе, уже были определены: потакание собственным слабостям, бесполезное растрачивание времени, антикоммерциализм, дилетантизм, донкихотство и прочее. Но самым ужасным оружием его беса противоречия, я полагаю, была способность легко давать рационалистическое обоснование. Это обычное явление среди людей, владеющих словом и способных ясно излагать свои мысли, — благодаря их умственной живости это не составляет для них труда.
Лавкрафт знал о своих недостатках, опознав их в «Генри Рикрофте» Гиссинга. Однако вместо того, чтобы попытаться исправить их, он предпочел выдумывать убедительные оправдания, отговорки и рационалистические обоснования своих вредоносных поступков и взглядов, например: «Касательно отсутствия проталкивания — в мои дни джентльмен не позволял себе заниматься саморекламой».
Шизоидная личность Лавкрафта всячески препятствовала ему реалистично воспринимать превратности жизни, в то время как блестящее мастерство обращения со словом позволяло ставить себе в заслугу свои слабости — вместо того чтобы стараться их преодолеть. Карьера преуспевающего писателя, например, требует напряженной самодисциплины, у Лавкрафта же она отсутствовала — и он пытался поставить себе в заслугу само это отсутствие, заявляя, что у джентльмена нет «причин… делать что-либо кроме того, что велит его фантазия».