Бегом за рукописью

Бегом за рукописью

Верно ли, что Ахматова относилась к своим рукописям «равнодушно, с пренебрежением, бросала их и оставляла где попало»? Это я прочла в газете «Советская Россия» (№ 291 от 20 декабря 1989 г.).

Сразу вспомнилось стихотворение Ахматовой «Надпись на поэме». Подразумевается ее «Поэма без героя». Но автор предупреждал своих издателей, чтобы «Надпись…» никогда не печатали вместе с названной поэмой. В чем здесь секрет? В стихотворении выражена мольба о спасении. И обращена она не к Богу, не к Музе и не к другу, а к… рукописи. Она, сама рукопись, служит поэту собеседником и хранителем ее тайн. Перечтем «Надпись на поэме»:

И ты ко мне вернулась знаменитой,

Темно-зеленой веточкой повитой,

Изящна, равнодушна и горда.

Я не такой тебя когда-то знала,

И я не для того тебя спасала

Из месива кровавого тогда.

Не буду я делить с тобой удачу,

Я не ликую над тобой, а плачу,

И ты прекрасно знаешь почему.

И ночь идет, и сил осталось мало,

Спаси ж меня, как я тебя спасала,

И не пускай в клокочущую тьму.

Стихотворение написано в начале сороковых годов в Ташкенте, где Анна Андреевна оказалась после эвакуации из осажденного Ленинграда. Строки о спасении рукописи из «кровавого месива» – это не риторика. К ним есть реальный комментарий.

Случайно я узнала об этом с чужих слов. Когда посадка на самолет была уже закончена, объявили, что можно поместить еще одного человека, если пассажиры бросят свои вещи. Будто все согласились, но Ахматова сказала, что в таком случае она останется в Ленинграде, без своих вещей она лететь не может. Свидетели ее осудили, заподозрив в ней барахольщицу. В действительности она спасала свою рукопись. В конце концов она, видимо, успела как-то облегчить свой небольшой багаж. Но с рукописями не рассталась. Когда через две недели, эвакуированная уже из Москвы в Чистополь, она встретилась там с Лидией Корнеевной Чуковской, в руках ее был узел, который она «судорожно прижимала к груди» (см. «Записки…» Л. Чуковской).

Повышенный интерес к рукописи «Поэмы без героя» – именно к рукописи – не покидал Ахматову в течение многих последующих лет. Безмерно страдая от невозможности напечатать свое любимое детище полностью, Анна Андреевна тиражировала его во множестве машинописных экземпляров. Она изобрела особенное графическое расположение отдельных кусков текста, утвердив надолго систему разных виньеток, начертаний эпиграфов и собственноручных надписей. Отдельные экземпляры она дарила не только друзьям и знакомым, но и незнакомым, мнение которых о «Поэме…» она хотела бы услышать. Даже дарственные надписи на этих экземплярах были стандартизированы. «Дано такому-то (инициалы) в такой-то день такого-то месяца и года, Москва или Ленинград». И это не единичный случай исключительного внимания Ахматовой к своей рукописи.

Вспоминаю 1951 год. Анна Андреевна уже несколько месяцев живет в Москве у Ардовых. Утром в последних числах мая мне неожиданно звонит по телефону Виктор Ефимович Ардов. «Так вот, – говорит он, как водится, без всякой паники, – Анну Андреевну в больницу кладут. У нее предынфарктное состояние. Так вы приезжайте». Минут через 20-25 я уже на Ордынке.

Во дворе стоит машина «неотложной помощи». Весь персонал на месте, чего-то ждет. А наверху Анна Андреевна отказывается двинуться с места, пока не дождется меня. Я спешу к ней подойти. Она протягивает мне толстую папку со своими рукописями и рабочий экземпляр сборника «Из шести книг» с авторской правкой. «Храните у себя», – говорит она мне. Мне неловко перед Ардовыми, но, в сущности, поступок ее вполне естествен. Дом Ардовых напоминает проходной двор. Тут и соавторы Виктора Ефимовича, пишущие для эстрады, и подруги Нины, актрисы со своими заботами, и гурьба школьных товарищей Миши и Бори Ардовых, – все это приходит и уходит, ночует, уезжает в другой город, сваливается на голову без предупреждения, и даже портниха из соседней квартиры заходит со своими клиентами в столовую Ардовых для примерки перед большим зеркалом. В такой обстановке Анна Андреевна не могла быть спокойна за судьбу своих рукописей.

В 1958 году вышла в свет ненавистная Ахматовой ее куцая книга «Стихотворения» – первая после постановления 1946 года. На подаренном мне экземпляре она надписала: «Остались от козлика ножки да рожки». Когда еще не все авторские экземпляры были раздарены, часто среди разговора Анна Андреевна объявляла, что ей надо еще поработать над своей книгой. Она шла в другую комнату, брала с собой клей и там склеивала страницы, на которых были напечатаны стихи из цикла «Слава миру». Затем аккуратно переписывала другие стихи и вклеивала их в книгу. Причем в каждом экземпляре были другие стихи. Она надеялась таким способом сохранить для потомства свои ненапечатанные стихотворения. К сожалению, обладатели этих книг не поняли намерения Ахматовой, и этот своеобразный авторский сборник избранных стихов остался неизученным.

Еще эпизод: в начале шестидесятых годов я гостила в Ленинграде у Анны Андреевны. Ее, впрочем, не было в городе, она находилась в Комарове. Мы условились, что в воскресенье я тоже туда приеду.

Выдался непредвиденно жаркий день, а я взяла с собой из Москвы только тяжелое пальто и грубые полуботинки на резиновой подошве. Пока я добралась до Финляндского вокзала, я была уже измучена. А тут еще попала в большой перерыв в курсировании пригородных электричек. В зале ожидания ни одного свободного местечка. Простояла целый час, если не больше. Затем суетливая посадка в поезд, и в вагоне все места тоже уже заняты. Еще часок на ногах. В Комарове плетусь со станции к даче Ахматовой. Вижу, навстречу быстро идут две полузнакомые женщины. Это – бывшие соседки Ахматовой и Пуниных по квартире на Красной Конницы. Торопятся на станцию. А через минуту вижу, как их пытается догнать Анна Андреевна. Спотыкается о проступившие из-под земли огромные корни старых сосен, почти бежит. «Что случилось?» – спрашиваю я в ужасе. «Случилось большое несчастье, – задыхается Анна Андреевна, – я забыла в городе свою записную книжку…» В эту минуту приблизилась Ира Пунина, медленно шедшая позади в пижамных штанах. «Как мне все это надоело», – брюзжит она. Я поворачиваю назад и веду Анну Андреевну к станции. Там все благополучно. Соседки успели купить три билета. Я сажаю их в поезд, а сама возвращаюсь на дачу. Ехать в город я уже не в силах. Я была уверена, что бывшие соседки доставят Анну Андреевну на ее новую квартиру в писательском доме по улице Ленина. На следующее утро Анна Андреевна приезжает в Комарово на литфондовской машине совершенно умиротворенная. Записная книжка при ней. О подробностях не спрашиваю, и она ничего не говорит.

Вспоминаю еще один характерный эпизод. В августе 1965 г. я опять живу у Анны Андреевны в Ленинграде. Она готовится при мне к телевизионной записи своих воспоминаний о Блоке. Намереваясь показать телезрителям его дарственную надпись на книге «Стихи о Прекрасной Даме», выдвигает верхний ящик комода и вскрикивает: «Посмотрите, что здесь делается?» В ящике перемешаны в хаотическом беспорядке книги. Это сборники стихов с дарственными надписями. Авторы – Блок, Гумилев и другие поэты, современники молодой Ахматовой. «Я сама перед отъездом в Москву все аккуратно сложила, – в гневе говорит Анна Андреевна. – Здесь кто-то рылся и очень торопился, видите?»

«Бедная мама! Она так беспокоилась о "своих бумажках", а то, что вышло с ними, пожалуй, наихудшее из всего. И ничего нельзя было сделать», – писал мне Лев Николаевич Гумилев в 1967 или 1968 году, когда после смерти Ахматовой ее архив перешел во владение Ирины Николаевны Пуниной.

Ну, похоже ли все рассказанное здесь мною на портрет беспечного поэта, нарисованного в «Советской России» рукой неосведомленного человека? Имею в виду Вал. Гольцева и его статью «Досужие домыслы верного друга», обрушившую отравленные стрелы на книгу Анатолия Наймана «Рассказы о Анне Ахматовой». Врач, исцелися сам!