Постаревшие собеседницы

Постаревшие собеседницы

Давно замечено, что несчастья, взрывая какое ни есть привычное течение жизни, нередко сплачивают самых разных людей. Вслед за большими потрясениями часто происходит какой-то новый поворот жизни. Таким узловым событием стали для Анны Андреевны Ахматовой два ее приезда в Москву в 1934 году. Она и ее сын, Лев Гумилев, гостили у Мандельштамов в их новой квартире в писательском доме по Нащокинскому переулку. Первое пребывание Ахматовой было довольно длительным (месяц, во всяком случае), а второе – коротким; оно известно по ее воспоминаниям о Мандельштаме и по мемуарной книге Надежды Мандельштам. Анна Андреевна приехала утром 13 мая, но успела провести с Осипом Эмильевичем лишь один этот день. В ночь на 14-е пришли «гости» с ордером на арест Мандельштама. После того, как его увели, обыск продолжался всю ночь.

С этой минуты Анна Андреевна не покидала Надежду Яковлевну вплоть до отъезда ее вместе с Осипом Эмильевичем в Чердынь, куда он был отправлен по приговору коллегии ОГПУ. В тот же вечер с другого вокзала Анна Андреевна уехала в Ленинград.

С этого года у Анны Андреевны образовались в Москве дружеские связи, длившиеся до конца ее жизни. Среди новых друзей на одном из первых мест нужно назвать Нину Антоновну Ольшевскую, драматическую актрису, жену писателя-сатирика Виктора Ефимовича Ардова. Это ей за четыре дня до своей кончины Анна Андреевна сделала дарственную надпись на «Беге времени»: «Моей Нине, которая все обо мне знает, с любовью Ахматова. 1 марта 1966, Москва», а ранее – в книге «Стихотворения»: «Моей светлой Нине ее Ахматова. Дана на Ордынке 13 июля 1961».

Ордынка – место, упоминаемое почти во всех московских воспоминаниях об Ахматовой. Но до Б. Ордынки (д. 17, кв. 13) Ардовы жили на первом этаже того же писательского дома в Нащокинском переулке, в том же подъезде, где на пятом этаже жили Мандельштамы. Нина Антоновна рассказывает:

– Когда она гостила у Мандельштамов, и я видела, как она подымается по лестнице, я обалдевала. С Мандельштамами мы уже были знакомы. И однажды мы с Виктором поднялись наверх и представились Анне Андреевне… Это такой случай в моей жизни! Даже трудно было себе представить… Как мне повезло!

После ареста Осипа Эмильевича квартира его еще сохранялась, и Анна Андреевна иногда останавливалась там, приезжая из Ленинграда. Принимала ее мать Надежды Яковлевны, а иногда и сама Надежда Яковлевна, приезжавшая в Москву из Воронежа, куда перевели Мандельштама. Так укрепилась их дружба, начавшаяся еще в двадцатых годах в Детском Селе, но несколько замершая из-за переезда Мандельштамов из Ленинграда в Москву. (Мое знакомство с Анной Андреевной и ее сыном Львом завязалось тоже здесь, у Мандельштамов, в 1934 году.)

Несколько раз в эти годы Ахматова останавливалась уже у Ардовых. Нина Антоновна вспоминает:

– Виктор вначале так стеснялся, что вскричал однажды: «Надо проверить, есть ли у нее чувство юмора, или… я умру!»

Как известно, чувства юмора у Ахматовой было предостаточно. В общении с Ардовым у нее установился легкий веселый тон. Артистичный в домашнем быту, человек быстрых реакций, связанный своей литературной работой с театром, эстрадой, цирком, любитель-карикатурист, Ардов был также широко образованным человеком, хорошо знал русскую литературу и историю. Это позволяло Ахматовой не скучать, беседуя с ним. Оба – «полуночники», они иной раз засиживались до 3-х-4-х утра, затрагивая в своих разговорах самые разнообразные темы, Но эта непринужденность отношений в семье Ардовых установилась у Анны Андреевны позже, по прошествии нескольких лет. В первые годы, когда в квартире Ардовых кроме тахты стоял в большой комнате только трельяж, а в другой комнатке жил маленький, пока единственный, сын Нины Антоновны от первого брака – Алеша Баталов, такой близости еще не было. Хотя Нина Антоновна была уже очень привязана к Анне Андреевне, круг знакомств и манера жить Ахматовой удивляли ее, а в Ленинграде она отчужденно наблюдала тамошнюю особенную жизнь Ахматовой. От этой поездки в Ленинград у Нины Антоновны сохранилось одно интересное воспоминание:

Там она мне сказала: «Я, наверное, уже все написала. Стихи больше не рождаются в голове».

– Это, вероятно, было в 1935 г., – замечаю я. – Вскоре стихи стали появляться сплошным потоком, и этот источник уже не иссякал до самой ее смерти. Она отметила в своих записках, что началось это в 1936 году. По-моему, все пошло от стихотворения «От тебя я сердце скрыла». Да вы и сами это знаете.

– Да, да. А Пунин очень обиделся на нее за эти стихи.

– А вы видали когда-нибудь, как Анна Андреевна сочиняет?

Никогда. Она только говорила: «А в голове вертится, вертится…» – и больше ничего. А дня через два так поманит пальчиком и прочтет новое стихотворение. Я обалдевала и ничего не могла сказать, но думаю, что она читала для себя, сама себя проверяла. Читала медленно, слушая себя, покачиваясь вправо и влево, и лицо у нее было вот такое, как на этой фотографии.

Мы рассматриваем фото, сделанное в ленинградской квартире Ахматовой на Красной Коннице, то есть уже в пятидесятых годах. Анна Андреевна сидит в кресле у угла комода, на комоде зеркало в посеребренной оправе, свечи, вазочки с цветами. Лицо у нее строгое.

В тридцатые годы Ахматова не всегда останавливалась у Ардовых, а гостила и у других московских друзей. Приезды ее из Ленинграда большею частью вызывались необходимостью хлопотать о судьбе сына, которого преследовали и тогда, когда он был еще на свободе. Ну, а о несчастье, отраженном в знаменитом «Реквиеме» Анны Ахматовой, напоминать не приходится. У Нины Антоновны, родившей за это время еще двух сыновей, была репрессирована мать. Эта беда заслоняла все остальные чувства. Затем война надолго разлучила Ахматову с Ардовыми. Анна Андреевна, как известно, была эвакуирована в Ташкент в октябре, а Нина Антоновна с тремя детьми – еще раньше Казань, а затем в Чистополь. Ардов был призван в армию, работал во фронтовой печати. Увиделась Анна Андреевна с Ниной Антоновной лишь весной 1944 г. Эта встреча положила начало особой душевной близости между ними. Вернулась Нина в Москву, очевидно, в середине мая. Она ждала ребенка, который вскоре родился, но умер в младенчестве. 31 мая она писала Виктору Ефимовичу:

«Сейчас приехала с вокзала, проводила Анну Андреевну. Очень по этому поводу грущу, она для меня была большой отдушиной и радостью, прямо как в ее же стихах: "Я знаю, ты моя награда за годы муки и труда…" Очень мне было с ней интересно и тепло, а главное умно, от чего я так отвыкла за эти годы одиночества и одичалости. Совсем тоскливо мне будет сейчас без наших ночных бдений, к которым я так уже привыкла за эти дни. Пишу тебе на бумажке, в которой она вчера сделала приписочку».

Приписка такая:

«Дорогой Виктор Ефимович, завтра еду в Ленинград. Очень жаль оставлять Нину Антоновну – мы чудесно провели с ней две недели. У Вас в доме все благополучно. Дети хорошие. Напишите мне. Ахм.».

Это возвращение в Ленинград отражено в четверостишии Ахматовой, впервые напечатанном совсем недавно[219]:

Лучше б я по самые плечи

Вбила в землю проклятое тело,

Если б знала, чему навстречу,

Обгоняя солнце, летела.

События, вызвавшие его к жизни, уже известны в литературе[220]. Это одна из драматических страниц в биографии Ахматовой. Вспомним ее.

Из Ташкента Анна Андреевна торопилась навстречу своему другу Владимиру Георгиевичу Гаршину, который оставался в осажденном Ленинграде. Он так же тяжело переносил разлуку с Анной Андреевной, как и она с ним. Потеряв во время блокады жену, он просил Ахматову окончательно соединить с ним свою жизнь. В их переписке было условлено, что он получит квартиру, где и просил Анну Андреевну поселиться с ним. Она согласилась. Дошло даже до того, что он телеграфно спрашивал ее, согласна ли она носить его фамилию. Анна Андреевна приняла и это предложение. Вот почему в Москве она широко оповещала знакомых, что выходит замуж. Однако в Ленинграде на вокзале Гаршин тут же задал ей вопрос: «Куда вас отвезти?» Это походило на какой-то оскорбительный розыгрыш. Но куда же можно было отвезти Анну Андреевну? В брошенный и запущенный дом на Фонтанке? Одну? Сын, хотя уже и отбыл лагерный срок, работал в Туруханске.

Ей пришлось искать убежища у знакомых. Не менее полугода она жила у Лидии Яковлевны Рыбаковой. Московские друзья долгое время ничего об этом не знали. Поэтому Нина Антоновна недоумевала, когда получила 14 июля (то есть через полтора месяца после отъезда Анны Андреевны из Москвы) такую телеграмму: «Сообщите здоровье целую вас нежно живу одна благодарю за все Ахматова».

Нина Антоновна рассказывает:

– Фраза «живу одна» меня насторожила, но догадаться было еще трудно.

Три недели длилось недоумение, пока 6 августа не пришла новая телеграмма:

«Гаршин тяжело болен психически расстался со мной сообщаю это только вам Анна».

Вслед за этим пришла открытка, написанная через 3 дня, 9 августа:

«Дорогая моя, спасибо за письмо – оно тронуло меня и напомнило Вас и себя, какой я была в мае. Получили ли Вы мою телеграмму, знаете ли мои новости? Я все еще не на Фонтанке, там нет воды, света и стекол. И неизвестно, когда все это появится. Была в Териоках (2 дня) – читала стихи раненым. Крепко целую Вас и детей. Привет маме, думаю об ее мучениях. И пусть мне напишет Николай Иванович. Ваша Анна.

Получила милое письмо от Ардова.

Простужена, лежу. Что-то неладно с сердцем».

– Какая сдержанная открытка, – говорит Нина Антоновна, – и какая способность сострадать и участвовать во всех горестях и заботах окружающих.

Да, верно. В этом послании, уместившемся на одной открытке, можно почувствовать всю силу ахматовского слова. Она вновь обрела свое достоинство поэта и гражданина. Она может сострадать чужому горю – думает о смертельной болезни Нининой матери, актированной из лагеря, чтоб умереть на руках у дочери. Она хочет говорить с друзьями, просит писать ей и Нину, и старого друга Николая Ивановича Харджиева. И только в одной полуфразе дано понять о тяжелой травме, перенесенной за эти два месяца. Но теперь с этим покончено. В августе она уже не та, «какая была в мае».

Мы с Ниной обсуждаем эту безобразную историю.

Нина повторяет ту самую версию, которую я уже изложила выше со слов Анны Андреевны. Нина продолжает:

Но это не совсем так. Вот и вы помните, что Гаршин к ней приходил еще несколько раз, пока она его не попросила прекратить эти посещения.

– Я даже знаю, как это было, – говорю я, – Анна Андреевна мне рассказывала так. Он приходил к ней в дом Рыбаковых и объяснялся. Наконец, Анна Андреевна указала ему, в какое глупое положение он ее поставил, не посчитавшись даже с ее именем. «А я об этом не думал», – ответил он. Вот это и взорвало Ахматову. И никогда она ему этого не простила. А вы знаете, Нина, что в пятидесятых годах, когда Гаршин уже перенес инсульт, он просил через кого-то прощения у Анны Андреевны? Она ничего не ответила. Тем не менее ему отпустили его грех от ее имени… «Он заплакал и лег в постель, – презрительно отозвалась Анна Андреевна, рассказывая мне об этом. А потом, подумав и помолчав, добавила: – И как это можно, самовольно говорить от моего имени!»

Нина:

– …Не думаю, чтобы она любила Гаршина. Это была уже привязанность старых людей друг к другу.

– А как вы думаете, Нина, кого она любила больше всех?

-Я так и спросила ее однажды. Она после долгой паузы сказала как бы самой себе: «Вот прожила с Пуниным два года». Это и был ответ.

– Что же он означал?

– Что с Пуниным надо было уже расходиться, а она еще два лишних года с ним прожила. Значит, любила.

Нина продолжает:

– Пунин очень любил Анну Андреевну. Я не говорю уже об его письме из Самарканда, которым Анна Андреевна гордилась и многим показывала. Но куда они [221] дели его записку из лагеря! Я сама ее видела, Анна Андреевна мне показывала. На клочке какой-то оберточной бумаги. Он писал, что она была его главной любовью, помню хорошо фразу: «Мы с Вами одинаково думали обо всем».

Он был двойственный, Пунин; то элегантный, в черном костюме, с галстуком (иногда «бабочкой»), таким его знали на лекциях. Одна из студенток говорила мне, что более интересных и остроумных лекторов она не слышала. Дома, если он был в форме, был так же обаятелен, любезничал со мной, а в другой раз сидит в халате, в тапочках, раскладывает пасьянс, еле кивнет и не разговаривает… Как-то я сказала А. Г. Габричевскому: «Вы все знаете о литературе, об искусстве…», а он: «Нет, это Пунин все знает».

Лидия Корнеевна описала в своих «Записках», как Пунин однажды отказал Анне Андреевне в возможности пользоваться сараем для дров – там, мол, все заложено его дровами. Но Лидия Корнеевна не поняла. Это было при мне, – Нина Антоновна рассказывает об этом очень уверенно. – Это он дразнил Анну Андреевну. Она слушала его с улыбкой. А на другой день все было распилено и уложено. Они тогда уже разошлись, но Пунин часто забегал к ней в комнату. Называл ее «Анна Андреевна».

Разговор с Ниной Антоновной перешел на Модильяни. Она вспоминает:

– О Модильяни Анна Андреевна говорила посмеиваясь, всегда улыбаясь, как при приятном воспоминании. Рассказывала: «Когда в Париже я его в первый раз увидела, подумала сразу – какой интересный еврей. А он тоже говорил (может, врал!), что, увидев меня, подумал: какая интересная француженка».

Показывала рисунок Модильяни, висевший у нее, когда она еще жила с Николаем Николаевичем, и говорила: «Может быть, он будет самым знаменитым у них художником». Очевидно, это было еще в первые годы нашего знакомства, потому что я тогда и имени Модильяни не слыхала.

Анна Андреевна находила у Толи Наймана [222] сходство с Модильяни.

О Судейкиной я слышала от Анны Андреевны еще до войны, когда она прочла «Ты в Россию пришла ниоткуда». Она говорила об Ольге, что она была очень красивая, но никогда не говорила ни об ее уме, ни о ней как об актрисе. «К театру я была равнодушна», – объясняла она. Привлекало ее в Судейкиной то, что она была «секс-бомбой», как теперь говорится. Рассказывала: «Мы обе были влюблены в одного человека», но имени Артура Лурье не называла. Они никак не могли разобраться, в кого же из них двоих он был влюблен.

О других больше молчала. О Недоброво и Анрепе[223] не говорила со мной никогда.

Я ее спросила: «Кого вы больше всех цените из поэтов вашего окружения в пору акмеизма!» – «Гумилева». Я удивилась: «А не Мандельштама!» – «Ну, это, видно, мое личное, особенное дело – любить Гумилева», – сказала с усмешкой.

В другой раз я ее спросила: «Чьи стихи были для вас переломными!» – «Некрасова: "Кому на Руси жить хорошо". Сейчас я его не люблю, не ценю его стихи о крестьянах, потому что это неправда. Но он – поэт».

И она стала читать наизусть «Мороз Красный Нос». «А второй поэт – Маяковский. Ну, это мой современник. Это – новый голос. Это настоящий поэт». И она прочитала, опять на память, его стихи о любви. Никак не могу вспомнить, какие именно.

Тут Анна Андреевна рассказала, как в Ленинграде она шла по улице и почему-то подумала: «Сейчас встречу Маяковского». И вот он идет и говорит, что думал: «Сейчас встречу Ахматову». Он поцеловал ей обе руки и сказал: «Никому не говорите».

А я, – признается Нина, – не могла беседовать с Маяковским. Я даже уходила, когда он был, так я его боялась. Я встречала его с Норой Полонской. Незадолго до смерти он сказал при мне: «Мне бы надо стихи о любви писать. Так хочется».

Вероника Витольдовна Полонская, которую Маяковский в своей предсмертной записке назвал членом своей семьи, – подруга Нины Антоновны с самых первых лет их артистической жизни в Художественном театре. Анна Андреевна часто встречала ее на Ордынке и много говорила с Ниной Антоновной о ее судьбе. Не случайно стихотворение Ахматовой «Маяковский в 1913 году» первоначально было посвящено «Н. А. Ольшевской» с датой «1940 3-10 марта»[224], В план работ Анны Андреевны Полонская включена как героиня отдельного очерка[225].

– Нина, а как было с Цветаевой? Вы были дома, когда она пришла к Анне Андреевне?

Ардов был знаком с Цветаевой по Дому творчества в Голицыне. Он сказал Анне Андреевне, что Марина Ивановна хочет с ней познакомиться лично. Анна Андреевна после большой паузы ответила «белым голосом», без интонаций: «Пусть придет».

Цветаева пришла днем. Я устроила чай, немножко принарядилась, надела какую-то кофточку.

Марина Ивановна вошла в столовую робко, и все время за чаем вид у нее оставался очень напряженным. Вскоре Анна Андреевна увела ее в свою комнату. Они сидели вдвоем долго, часа два-три. Когда вышли, не смотрели друг на друга. Но я, глядя на Анну Андреевну, почувствовала, что она взволнована, растрогана и сочувствует Цветаевой в ее горе.

Ардов пошел провожать Цветаеву, а Анна Андреевна ни слова мне не сказала о ней. И после никогда не рассказывала, о чем они говорили.

Когда Пастернаку было плохо, ну, ссорился с женой или что-нибудь подобное, он уезжал в Ленинград и останавливался у Анны Андреевны. Стелил на полу свое пальто и так засыпал, и она его не беспокоила. Это было раза три, что я знаю.

После Победы

В начале июня 1945 года я получила от Анны Андреевны открытку. Она поздравляла меня с Победой, и, как всегда, затрагивала на сжатом пространстве много тем. Между прочим писала: «Живу очень пустынно, вижу мало людей». Она предполагала вскоре увидеться со мной в Москве. «Ардовы зовут меня на дачу», – объясняла она. Но Анна Андреевна не приехала. Видимо, ждала демобилизации сына, который ушел добровольцем на фронт из Туруханска и дошел до Берлина.

2 августа 1945 г. Анна Андреевна писала Н. А. Ольшевской:

«Дорогая Нина Антоновна, мне очень стыдно, что я не откликнулась на Вашу чудесную телеграмму[226] и до сих пор не поблагодарила Вас и Виктора Ефимовича за Вашу неизменную доброту и дружескую заботу обо мне.

Право, я всего этого не стою.

Часто и нежно вспоминаю Вас обоих. Будьте здоровы и счастливы. Целую Ваших мальчиков. Напишите два слова. Ваша Ахматова».

Она приехала в Москву только весной 1946 г. Это было время ее публичных выступлений, проходивших даже не с успехом, а с триумфом. Она привезла с собой «Поэму без героя» и подарила на "Ордынку" один машинописный экземпляр с надписью: «Дому Ардовых. 27 апреля 1946. Москва. Анна Ахматова». Она беспрестанно рассказывала о Леве, который, вернувшись осенью в Ленинград, жил вместе с ней. Появилась у нее и еще одна тема. Это – встреча с человеком, который на много лет занял большое место в ее лирике. Началось это с цикла «Cinque» (то есть пять стихотворений). Этот цикл Анна Андреевна отдельно подарила Нине Антоновне с такой надписью: «Дарю Н. А. О. на память о многих ночных беседах. А. 27 апреля 1946. Москва».

– Какая же связь этих стихов с вашими ночными беседами? – спрашиваю я Нину Антоновну, хотя это было уже ясно.

Нина Антоновна:

– Это было так. Она протянула мне переписанные ее рукой стихи и ни слова не сказала. Я прочла. Потом она прочла их мне, я была потрясена. И она сделала эту надпись. Впоследствии она говорила: «Я Вам "Чинкве" подарила, но это еще не то. Я о вас напишу, обязательно напишу»[227].

Я ей все о себе рассказала в эти ночные часы. О своем прежнем замужестве, о семейной жизни с Ардовым. Анна Андреевна выслушала все это и сказала: «Да, да». И больше мы никогда об этом не говорили. Как она умела войти во всякую чужую жизнь и все понять!

– А вы ходили с ней на ее выступления в этот ее приезд?

Да. Когда она выступала в Колонном зале Дома союзов, из публики ее просили прочесть из «Четок» и «Белой стаи» и выкрикивали названия самых знаменитых стихотворений. Она делала перед собой отрицательный жест рукой, морщилась и чуть лукаво улыбалась.

– А «Поэму без героя» вы сразу полюбили?

Мне было дорого, что она ее привезла. Я, как и все ее стихи, ощущала ее всем сердцем. Но воспринимала как воспоминание о прошлом.

– А о «Реквиеме» вы слышали как о поэме?

– О таком названии раньше ничего не слышала. Знала только отдельные стихотворения, так же как, например, «С Новым годом, с новым горем». Часто Анна Андреевна, читая, помахивала рукой – это плохо еще.

Очевидно, вскоре после возвращения в Ленинград Анна Андреевна послала Нине Антоновне записку с «новой строфой» для «Поэмы без героя». Это двенадцать строк, начинающихся стихом: «Звук шагов, тех, которых нету…», но с небольшим разночтением по сравнению с окончательным текстом. Вместо последних трех строк: «Гость из будущего! – Неужели/Он придет ко мне в самом деле,/Повернув налево с моста?» – написано: «Гость из будущего! – неужели/Не пройдет и четыре недели – /Мне подарит его темнота?» Далее следует приписка: «Нина, очень Вас люблю и скучаю без Вас. Телеграфируйте, как Ваше здоровье и планы на лето. Целую Вас и детей. Привет Ардову. Ваша Анна. Спасибо за все».

– Нина, а как вы относитесь к этим постоянным добавкам переделкам «Поэмы без героя»? Я считаю, что они испортили первоначальную редакцию.

Нина:

– Последние строфы, сделанные уже в поздние годы, я не люблю. Может быть, как отдельные стихотворения они и хороши, но в «Поэме» они, по-моему, чужеродный элемент.

Тут уместно будет привести рассказ Татьяны Семеновны Айзенман, хотя в нем говорится о более позднем времени, но он характеризует отношение Нины Антоновны к «Поэме без героя» (привожу его в моей записи):

«В Комарове, в сумерки, сидели на крыльце – Анна Андреевна, Нина, Н. И. Ильина, я и еще кто-то. Это было в тот день, когда из Дома творчества приходила Маруся Петровых и был еще брат Нины, Толя. Все было очень хорошо; мы с Марусей ходили в продовольственный ларек, купили что-то, был импровизированный ужин. И Анна Андреевна была очень довольна. "Как хорошо, что мы без взрослых", – приговаривала она, имея в виду своих ленинградских домочадцев.

Анна Андреевна сказала: «Я хочу, чтобы Нина прочла вам поэму. Нина читает "Поэму без героя" лучше всех». А Нина говорит Анне Андреевне: «Я при вас не могу, я стесняюсь». – «Ну, хорошо, я уйду»,– и она вошла в дом. Мы остались на ступеньках, а Нина своим хрипловатым прокуренным голосом читала, действительно очень хорошо, вдохновенно, "Ты в Россию пришла ниоткуда" и другие куски».

Но вернемся к 1946 году. Август. Рассказывает Нина:

– Я была с мальчиками в Коктебеле. И все шлю Виктору письма и телеграммы. Спрашиваю, как Анна Андреевна, приехала ли она уже в Москву или собирается! Получаю от него телеграмму: «Дура, читай газеты». И я прочла постановление (о журналах «Звезда» и «Ленинград», о Зощенко и Ахматовой). Немедленно стала собираться домой. Было трудно сразу достать билеты, с детьми… Приехала, стала пытаться пробраться в Ленинград (тогда еще были пропуска). Прошло еще несколько дней, пока я приехала к ней. Пробыла у Анны Андреевны три дня и привезла ее к нам в Москву. И когда мы шли по Климентовскому переулку, встречали писателей, они переходили на другую сторону.

Сурков мне говорил: «Как я вам благодарен, что вы ее привезли к себе».

А потом приехал из экспедиции Лева, и они вместе уехали в Ленинград.

Только 19 февраля 1947 года приходит посланная с оказией записка от Анны Андреевны:

«Моя Нина, как давно я ничего не знаю о Вас. Это очень скучно. Я долго и тяжело болела осенью, потом встала, как ни в чем не бывало, теперь опять хвораю. Занимаюсь Пушкиным – «Маленькими трагедиями» и «Повестями Белкина».

Целую Вас – привет Вашему милому дому.

Ваша Ахматова».

Замечательно, что в первые же месяцы после августовского постановления, подвергшего ее остракизму, Ахматова написала свою лучшую исследовательскую работу «"Каменный гость" Пушкина». Набело переписанная ее рукой статья датирована 20 апреля 1947 г. Вероятно, к тому же времени относится пока не найденная, может быть незаконченная, статья о другой «Маленькой трагедии» Пушкина – «Моцарте и Сальери». Что касается «Повестей Белкина», Ахматова вернулась к ним лишь через десять лет, когда наконец была напечатана ее работа о «Каменном госте». Вслед за этим Анна Андреевна немедленно захотела сделать к ней ряд добавлений, среди них – ее уникальные наблюдения над психологией творчества Пушкина на материале «Повестей Белкина». Эти дополнения опубликованы посмертно.

Как известно, в 1946 г. Ахматову исключили из Союза писателей и тем самым лишили ее рабочих хлебных и продовольственных карточек. Согласно записи в дневнике художницы А. В. Любимовой, 29 ноября 1947 г. Анна Андреевна показывала ей «разрешение на получение литерных карточек»…

(–Это здесь сделали. Это Фадеев устроил, – говорит Нина Антоновна, когда мы читаем с ней вместе эту запись.)

Но это не позволило еще Нине Антоновне прекратить ежемесячные посылки Ахматовой определенной суммы денег, которая составлялась из взносов московских друзей. Имена их, конечно, оставались неизвестными. А в Ленинграде то же самое организовала Ирина Николаевна Томашевская-Медведева.

Анна Андреевна жила вдвоем с сыном. Рядом в той же квартире продолжала жить разросшаяся семья Пунина. Первая его жена Анна Евгеньевна умерла в Самарканде во время войны, теперь у него была другая жена; дочь Ирина была второй раз замужем и воспитывала дочь от первого брака (Аню Каминскую). Естественно, что семья Ахматовой и семья Пунина жили и хозяйствовали совершенно отдельно.

Между тем дела Льва Гумилева шли все хуже и хуже. Его исключили из аспирантуры, пришлось перебиваться на самых фантастических работах. Однако он не сдавался и добился права защищать диссертацию, защитил, получил степень кандидата исторических наук и место научного сотрудника в Этнографическом музее. Казалось бы, наступило относительное успокоение. Но тень нового несчастья уже коснулась Анны Андреевны. В августе 1949 г. был арестован Николай Николаевич Пунин. А через три месяца был взят Лев Николаевич Гумилев. Его перевели в Москву.

И Ахматова решилась на такой шаг, к какому она не прибегала еще никогда, ни при каких обстоятельствах. Она написала стихотворный цикл «Слава миру». В него было включено стихотворение, славословящее Сталина. Эти стихи были пересланы ею из Ленинграда Нине Антоновне. А она связалась с А. А. Фадеевым и затем с А. А. Сурковым, бывшим тогда главным редактором «Огонька».

Нина говорит:

– Сурков очень любил Ахматову: «Любые ее стихи напечатаю», – сказал он.

Но еще многие годы мы, кроме «Славы мира» в «Огоньке» в 1950 г., ничего из стихов Ахматовой на страницах советской печати не видали. Зато ей позволили стать профессиональной переводчицей, то есть зарабатывать деньги и губить свой великий талант поэта.

Анна Андреевна стала ездить в Москву, чтобы передавать каждый месяц дозволенную сумму в Лефортовскую тюрьму. Так она узнавала, что сын жив. Следствие тянулось долго. Льва Гумилева все-таки приговорили к десяти годам заключения в лагере особого режима. Он вернулся только в 1956 году, реабилитированный за «отсутствием состава преступления».

После направления его в лагерь у Анны Андреевны началась совсем другая эпоха жизни, резко отличавшаяся от предыдущих лет. Она стала жить на два города.

Еще живя вдвоем с сыном, Анна Андреевна после постановления много и тяжело болела. Сын за ней самоотверженно ухаживал. Теперь, как ни старались Ардовы облегчить ее душевное состояние, Анна Андреевна томилась и страдала. Это кончилось тяжелым инфарктом, перенесенным ею в больнице. Выйдя оттуда, Анна Андреевна перешла на положение полубольной, нуждающейся в постоянном уходе и в заботе. Нина Антоновна делала это идеально. Она делала все, что нужно, спокойно, умело, решительно и любовно.

Начались настойчивые разговоры о переезде Анны Андреевны в Москву на постоянное жительство. Но она ни за что не хотела бросать Ленинград. А там были свои сложности.

После ареста Пунина и Гумилева администрация Арктического института стала энергично выселять из подведомственного ей Фонтанного Дома Ахматову и Пунину. Это особенно сблизило обеих женщин. Они стали жаться друг к другу. Борьба с Арктическим институтом длилась долго, пока в феврале 1952 года Анна Андреевна и Ирина Николаевна с мужем и дочерью не переехали в общую квартиру на улице Красной Конницы.

Так у одинокой Ахматовой образовались сразу две семьи. В обеих росли дети, что всегда вносит свет и жизнь в существование старого человека. К 1950 году у Ирины – десятилетняя Аня, у Нины – тринадцатилетний Миша и десятилетний Боря.

Анна Андреевна жила на оба дома. Вскоре ей предоставили литфондовскую дачку в Комарове. Таким образом, появился уже третий дом, в котором жила и работала Ахматова в летние месяцы.

Об этом последнем периоде жизни Ахматовой мы с Ниной не вспоминали. Я сама прочно вошла в новый быт Анны Андреевны и спрашивать Нину мне было не о чем. К тому же в ту пору Ордынка начала лихорадить. У Ардовых возникли семейные неурядицы. Анна Андреевна стала холодно относиться к Виктору Ефимовичу. Он как-то изменился, стал неровен в обращении с домашними, нервозен. В конце концов Анна Андреевна потеряла к нему доверие. Но ее любовь к Нине Антоновне не ослабевала. Об этом свидетельствуют ее письма к ней.

Вот письмо из Ленинграда, написанное 6 феврали 1955 г.:

«Дорогая моя, нижнее место я получила, когда тронулся поезд. Хорошо спала – приехала бодрая. Вчера мне принесли для перевода корейскую поэму и "Рыбака"[228]. Великолепно, но переводить почти невозможно. У меня еще в голом "московская симфония" – Лапа, телефоны, радио, "маз" и т. д.

А здесь очень тихо. Анютка ласково меня встретила – обе девочки в восторге от подарков. Целую и благодарю Вас и всех вас. Ваша Ахматова».

Здесь упоминается еще одна домочадка Ардовых – собака Лапа, а "маз" – необходимый компонент вечерней игры в карты.

Вот письмо из Москвы, когда Нина Антоновна была где-то с театром на гастролях:

«28 января 57 г. Дорогая Нина, вчера звонила Марина и сказала, что получила Ваше письмо. Мне завидно, напишите и мне. Маргарита взяла у меня пять стихотворений для "Литературной Москвы" (№ 3). Посмотрим. Все происходит довольно обычно. Вероятно, 15 февраля поеду в Ленинград – сдавать работу. Моя книга ведет себя все так же загадочно. Дружу с Мишей Ардовым. Наталья Ильинична Игнатова умерла. Жду письма и обнимаю Вас. Ваша Ахматова. Москва».

В этом письме отражено то бурное время, которое получило название «оттепель». Маргарита Иосифовна Алигер взяла стихи Ахматовой для третьего выпуска «Литературной Москвы», который так и не вышел. Идут нескончаемые проекты, обещания и уклонения от них по поводу новой книги стихов Ахматовой. День своих именин, 16 февраля, Анна Андреевна, как видим, хочет провести в Ленинграде с Пуниными. Безвременно умершая Наталья Ильинична Игнатова – новый друг Ахматовой, с которой она сблизилась, так же как и с ее сестрой Татьяной Ильиничной Коншиной, в Болшеве в 1952 г.

Приведу выдержку из письма от 4 июля (год установить не удается):

«Дорогая моя Нина, в Москве без Вас очень скучно и пусто. Все домашние новости Вы, конечно, знаете от Виктора Ефимовича. Миша стал совсем взрослым, он очень мил, добр и весел. Я с ним дружу. У меня новостей никаких… Не скучайте, звоните и любите меня. Ваша Ахматова».

Среди многочисленных новых знакомых и почитателей в начале шестидесятых годов вокруг Ахматовой образовало кружок молодых поэтов. Среди них Иосиф Бродский и Анатолий Найман, приглашенный Анной Андреевной себе в секретари.

Все возрастающая мировая известность и популярность Ахматовой вылилась в присуждение ей литературной премии в Италии. Она должна была получить ее в г. Таормине в 1964 году. Ехать с ней должна была Нина Антоновна. Но, работая летом в Минском театре, Нина Антоновна тяжело заболела. (Вместо нее Анну Андреевну сопровождала в Италию Ирина Пунина.) 13 октября 1964 г. Анна Андреевна пишет ей в больницу из Комарова:

«Нина, наверное, мне не надо говорить Вам, что я все время с Вами, я так хорошо себе представляю четырехместную палату, обход врачей, меряние температуры и т. д. Странно мне только, что там не я, а Вы.

Когда после второго инфаркта я лежала у Вас в маленькой комнате, моей единственной радостью был Ваш сухонький утренний курительный кашель. Сколько ночей Вы из-за меня не спали! А Ваш обморок под Новый год… Я написала несколько стихотворений, из них выживут, по-видимому, два.

Посылаю Вам фотографию: это я читаю стихи «Наследница», а Толя слушает…

Уверена, что этой зимой так или иначе я буду писать Вам письма – если Анатолий Генрихович даст милостивое согласие и впредь печатать их на машинке…

Низко кланяюсь тому, кто сейчас с Вами.

Целую Вас. Ваша Анна».

Через некоторое время Нину Антоновну перевели из Минска в Москву, в загородную больницу 4-го управления. Туда ей была послана телеграмма:

«Запоздало но от всего сердца поздравляем самую дорогую Ниночку с ее днем – Ахматова, Найман».

В письме от 5 января 1965 г. из Ленинграда читаем:

«Я очень скоро приеду в Москву… О том, что было в Италии, расскажу при свидании, хотя особенно интересного ничего не было… Нина, я люблю Вас, и мне без Вас плохо жить на свете. Целую Вас. Ваша Анна».

И следующее за этим письмо:

«Вы, наверное, уже знаете, что меня выбрали в Правление Союза. Для меня это большая неожиданность… Толя написал для "Москоу Ньюс" мой портрет. Мне бы очень хотелось, чтобы Вы видели эту прозу. Думается, что никто, как Вы, не мог бы оценить некоторые ее качества. Во всяком случае такого портрета у меня еще не было и едва ли будет. Так или иначе мы Вам ее доставим.

10 февраля на пушкинском вечере мой голос прочтет два стихотворения, а Володя Рецептер прочтет мою маленькую прозу "Пушкин и дети"… Получили ли нашу телеграмму к св. Нине? Сколько раз я проводила этот день с Вами? Целую Вас нежно».

Перед поездкой в Оксфорд Анна Андреевна писала Нине Антоновне осенью 1964 г.:

«Нина, мне и самой скучно, что я Вам так давно не писала. Это происходило единственно из-за отсутствия поблизости моего секретаря… По-видимому, в ноябре мне придется быть в Москве, там, конечно, узнаю обо всем подробнее, но и этого мне мало. Изо всех сил хочу Вас видеть…

Последние дни здесь гостила Надежда Яковлевна15, она рассказывала что-то московское.

Вы будете смеяться, вчера мне подали телеграмму из Оксфорда с сообщением, что я приглашена принять почетную степень доктора литературы. Вот».

И последнее письмо, написанное летом 1965 г.:

«…Всегда мысленно беседую с Вами, Ниночка. У нас столько тем, правда? Я, кажется, мало и плохо рассказала Вам про Лондон и Париж. Может быть, еще напишу Вам об этом, когда окончательно приду в себя».

Осенью Анна Андреевна в последний раз приехала в Москву. Тут она тяжко заболела, еще раз инфаркт. В Боткинской больнице Анна Андреевна пролежала четыре месяца. А когда ее выписали, слабенькую-слабенькую, поехала с Ниной Антоновной в санаторий в Домодедово. Но, не пробыв там и трех дней, скончалась 5 марта 1966 г.

1983-1984, 1987