Не фанатизм, а состояние души

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Не фанатизм, а состояние души

Заместителя командира отряда «Витязь» дома встречает младший сын, Сашка. Нацепив отцовский разгрузник и косынку на голову, он делает заманчивое предложение:

— Пап, я — спецназовец, ты — террорист! Играем?!

Начинается возня: перебежки по комнатам, засады и перевернутые вверх тормашками стулья. Жена только головой качает.

— Что, у вас других игр нет? Саш, ты бы лучше порисовал.

Но и рисует сын спецназовцев и террористов. Отец — подполковник, у него краповый берет, награды. Медаль «За отвагу» и орден Мужества. Не знает только Сашка, что он ровесник отцовскому ордену. Не знает, через что нужно пройти, чтобы заслуженно носить этот орден на кителе.

Крест Мужества и шрамы на ноге, как зарубки на память о той весне 1996 года в Самашках…

В «Росиче», куда перевелся служить старший лейтенант из Узбекистана, ему, как и другим спецназовцам, скоро придумали позывной — Кац. Красивые позывные, которые присваивали себе ребята вначале — «Орел», «Беркут», «Ястреб» — не прижились. Но стоило старлею посмотреть фильм «На Дерибасовской хорошая погода…» и высказаться в шутку на совещании словами персонажа фильма: «А Кац предлагает сдаться», — так и остался он Кацем. Сообразительным, смекалистым с хитринкой в черных глубоких глазах командиром 4-й группы специального назначения.

Под Самашками весна. Март 1996 года…

Кац на тот момент стал капитаном и получил медаль «За отвагу».

В первую войну награды приходили быстро. 16 января 1995 года штурмовали ракетную базу под Бамутом. Она осталась там еще с советских времен, опустевшая, полуразрушенная — десять-двенадцать домов и казармы. В них обосновались боевики. «Духов» сначала накрыли артиллерией, а затем выкурили из построек.

Потерь в отряде не было. А 23 февраля Кацу уже вручили медаль за эту операцию.

Под Самашки он мог не ехать. Прибыл его сменщик, молодой лейтенант. Кроме того, все знали, что у Каца 9 марта родился сын.

— У тебя сын родился, отправляйся домой, — сказал командир.

— Нет, командир. Сейчас кишлак берем, и тогда поеду, — после службы в Средней Азии все населенные пункты в Чечне он по привычке называл «кишлаками».

В Самашках до семисот боевиков. Самашкинский лес под боком и через него множество дорог. Есть где укрыться «духам».

Через Самашки несколько дорог — две на Грозный и две через Сунженский хребет. Дома укреплены, а под улицами прорыты подземные переходы из дома в дом.

Несколько дней без дождя. Пыль и изумрудные заплатки молодой травы на земле, изъезженной тяжелой техникой. На рассвете подъехали на БТР к месту. Расположились на сопке Сунженского хребта. Отряд был в резерве руководителя спецоперации.

В Самашках шли тяжелые бои. Каждый дом и улицу брали по нескольку часов. Оперативные части продвигались крайне медленно. «Духи» ждали наступления и успели подготовиться к встрече. До вечера войска заняли только половину населенного пункта.

Отряд в этот день не привлекали. Но лагерь спецназовцы не разбивали, готовые в любую минуту к наступлению. Спали в БТР и на земле под бронетранспортерами, благо было не слишком холодно.

Голодными спецназовцы не сидели. Всегда в БТР находился сухпай, припасы, сковородка, кастрюля. Автономно они могли существовать целую неделю. Ждали на сопке команды руководителя операции, слушали эфир, радиопереговоры наступавших.

Кац посматривал на своих бойцов. Многие еще не обстреляны. Но на тех, с кем уже приходилось идти в бой, можно положиться. Связист Эскандеров, невысокий, шустрый. Он, как тень, ходит за Кацем. Прапорщик Олег Глущенко, огромный, веселый. Из всех видов оружия признает только пулемет и бесшумную винтовку. Позывной «130». Автомат у него в руках как игрушечный, поэтому он попросил: «Командир, дай мне ПК, я хоть буду чувствовать, что у меня оружие в руках». «130» был за старшину в группе и с бесшумной винтовкой потихоньку охотился на бесхозный скот. То одинокую курицу подстрелит, то кого покрупнее. Во время артобстрела в Серноводске артиллерия по ошибке стала бить по отряду. Спецназовцы успели затаиться в подвале. Кац оглядывается, а прапорщика нет. Испарился. После обстрела «130» возвращается и тащит двух баранов. Кац на него напустился: «Ты чего мародерничаешь?» — «Командир, осколками посекло, — и улыбается виновато. — Бойцам хоть поесть вечером». Баранов осколками, конечно, посекло, но и бесшумная винтовка сработала по-снайперски…

К вечеру отряд перебросили на южную окраину Самашек, в засаду на пути вероятного отхода «духов». Только выдвинулись на позицию, как наблюдатель крикнул: «Командир, «духи»!» Шестеро боевиков двигались прямо на засаду. Спецназовцы открыли огонь. Несколько боевиков уничтожили, остальные успели скрыться.

Почти сразу после перестрелки по спецназовцам начал работать снайпер. И больше никто на их засаду не вышел. Группа закрепилась на этой позиции.

До утра долго. Время растягивается, будто в каждой минуте украдкой затаился целый час. Звезды, холодные, просочились сквозь черное небо и будто смотрят, как там, внизу. От их пристального зябкого света хочется теплее укрыться бушлатом. Утром хоть что-то произойдет. Либо в бой, либо подальше от этих Самашек.

К двенадцати часам 4-ю группу Каца и группу разведки вызвали на командный пункт. Оперативный батальон попал в окружение. Надо вытаскивать людей.

А к командному пункту свозили убитых солдат. Много. Очень много трупов. Даже у Каца, который успел в своей жизни насмотреться всякого, повоевать в Таджикистане, участвовать в событиях в Киргизии и Фергане, даже у него перехватило дыхание, сжалось что-то внутри то ли от жалости к этим убитым мальчишкам, то ли к тем, кого он собирался сейчас вести в бой. Ему самому только исполнилось двадцать семь.

Кац опасался, что после всего увиденного бойцы не пойдут в Самашки. Но спецназовцев готовили, как могли, к войне. Показывали трофейные видеопленки, на которых «духи» мучают и убивают пленных и проводят публичные казни. Водили бойцов в морг. Но одно дело видеопленка, а другое… Однако никто не спасовал.

Две группы «Росича» сопровождал проводник, парень из батальона — он вырвался из окружения. Вначале спецназовцам придали танк, но почти сразу его перебросили в другое место, где было еще тяжелее.

Метров пятьсот удалось проехать на БТР. Но пули так ожесточенно чиркали по броне, что всем пришлось спешиться. Когда огонь обвалился на головы спецназовцев шквальной свинцовой волной, они укрылись в арыке, неподалеку от дороги. Сидели в воде. Пулеметный лай не умолкал.

Командир разведгруппы, капитан, откинулся на земляную стену арыка, прислушиваясь к стрельбе.

— Я на Лысой был. Там нас долбали. Думал, так больше не будет. Но здесь такая же ерунда.

— Дальше попрем? — обернулся Кац.

— Подождем.

На улице, куда им идти, — затишье, а везде вокруг бой кипит. Выстрелы, взрывы, дым.

— Давай я вперед пройду. Погляжу, что там и как, — поднялся командир разведгруппы.

На БТР он прорвался в глубь улицы. Остановился. Его обстреляли, но капитан успел скрыться за домами. После этого мимолетного обстрела все стихло. Замерло.

Следом за разведкой двинулась 4-я группа. Улица безмолвная, пыльная. Чуть в стороне овраг, речка и лес. Связист вдруг заметил:

— Командир, гляди, «духи»! По оврагу уходят!

Группа боевиков шла в лес. Тащили своих раненых.

Кац сообщил руководителю операции. Вызвали минометы и накрыли бандитов.

Через огороды идет бой, пули рикошетят. А на их улице все так же тихо.

— Командир, — не выдержал «130», — что-то тут не так. Давай постреляем. Тишина эта…

Он дал очередь из пулемета. Прошил голубятню во дворе одного из домов.

— Опа! Вот это да! — опешил прапорщик.

Из голубятни вывалился убитый «дух» с пулеметом. Секундная заминка, и начался такой обстрел! Со всех сторон, из окон, из щелей, из каждой постройки, кажется, даже из-под земли. Гранаты сыпались с разных сторон, целя в БТР. КПВТ бэтээра тарахтел беспрерывно. Через связиста Кац отдавал водителю БТР сержанту Силаеву приказы. Двигаться назад или вперед, давал целеуказания.

Спецназовцы рассредоточились. Кто-то забежал в ближайшие дома.

Основной огонь «духи» вели из двухэтажек, стоящих выше по улице. Бандиты ждали, когда спецназ втянется глубже по улице, чтобы захлопнуть ловушку. Так, наверное, они окружили батальон, на выручку которому ехали группы «Росича».

Во всеобщей суматохе и шуме палил снайпер. Его первым засек связист Эскандеров. Закричал громко:

— Командир, снайпер! — подскочил к Кацу и закрыл его грудью.

В направлении снайпера заработал КПВТ, а Эскандеров упал рядом с командиром. Руку он держал на сердце, а в руке сжимал гарнитуру радиостанции. Пуля снайпера пробила руку и гарнитуру, но до сердца не добралась.

Раненого связиста оттащили в сторону. Командир остался без связи. Он увидел, что в какой-то момент БТР оказался на совершенно открытом месте. «Духи» тоже это засекли и стали пристреливаться из гранатомета. Клали гранаты рядом с бэтээром, вот-вот попадут.

Кац сам подбежал к БТР, хотел распорядиться, чтобы Силаев отвел машину назад, но одна из гранат разорвалась рядом с ним. Ранило осколками, а взрывной волной бросило на землю. Кац был без сознания. Тринадцатитонный БТР задними колесами наехал на него. Но тут же бойцы заметили, вытащили командира.

Очнулся Кац, когда его несли сержант Кабанкин и рядовой Наскин. Сквозь адскую боль, сквозь выстрелы прорывался голос одного из них:

— Командир, ты только на ногу не смотри!

Вокруг бойцов, тащивших командира, земля разлетелась на пыльные клочки. Пулемет стрелял прямо по ним. Один из бойцов лег на командира, закрыл своим телом, пока КПВТ не разобрался с пулеметчиком. Кац приподнял голову, глянул на ногу. Колено и ступня были перевернуты в другую сторону. Нога держалась только на мышцах. Он снова отключился. Кричал он или стонал, не слышал ничего. Нечеловеческая боль заполнила его всего.

Очнулся он на мгновение в подвале, куда его затащили бойцы. Прапорщик Глущенко, он когда-то окончил медицинское училище, оказывал первую помощь, спрашивал:

— У тебя сердце как? Ты четыре промедола выдержишь? После трех у некоторых сердце не выдерживает.

Командир знал только одно: еще немного, и сердце не выдержит боли. Прапорщик вколол ему обезболивающее, и от этой дозы Кац уплыл в бессознательную темноту. А прапорщик поставил его колено на место, быстро наложил шину из подручных материалов.

Вынырнул из темноты командир только в БТР. Бой продолжался. Пули скреблись по броне. На улице уже стемнело. Рядом в отсеке лежал погибший Серега — боец из группы Каца. Силаев вел БТР и ревел в полный голос. Закопченное лицо поблескивало дорожками слез, когда он оборачивался к командиру.

— Ты чего ревешь? — непослушным языком и пересохшими губами прошептал Кац.

— Командир, как так?! Серегу убили. Первого из нашей группы.

Вдруг Силаев напрягся, перестал всхлипывать, крикнул:

— Командир, держись. Выстрел!

Он ударил по тормозам. Две гранаты взорвались перед ЪТР, Силаев тут же нажал газ, сзади БТР легло еще две. С каким-то звериным чутьем Силаев маневрировал между взрывами.

А некоторое время назад, когда командир не был ранен, Силаеву пришлось работать и за водилу, и за пулеметчика. Пулеметчик — молодой боец, только после учебки, первый раз попал в бой и растерялся, когда пули стали лупить по броне. Он бросил пулемет и метался по отсеку. Тогда Силаев продвигал чуть-чуть БТР, прыгал за пулемет, стрелял, снова кидался на место водителя, продвигал БТР и снова стрелял. Командир командовал БТР, но не подозревал, что там орудует всего один боец. Огонь ни на минуту не ослаб. Позже выяснилось, что было «утыкание» КПВТ — заклинило патрон. И Силаев успел все исправить, вести БТР и стрелять так, что командир даже не заметил, чтобы пулемет захлебывался…

Пока спецназовцы дрались на окраине Самашек, они оттянули на себя «духов». Батальон смог прорвать кольцо окружения. И вышли они вместе, выносили раненых и убитых. «Духи» порубили их крепко.

В полузабытьи от боли и потери крови Каца забросили во Владикавказский госпиталь на «вертушке». Копошащийся перевалочный пункт для огромного количества раненых. Как в адскую топку, их забрасывали в операционные к хирургам, у которых опухли ноги и почернели от усталости и боли лица.

Сделали операцию. Неудачно. Видно, уже в бою была занесена инфекция. Начиналась гангрена. Свободных коек не было. Сначала положили на пол, потом освободилась одна кровать. Отовсюду стоны, крики. От боли не было сил открыть глаза. Он только крепче сжимал краповый берет, с которым ни за что не хотел расставаться. В бою обычно держал его за пазухой у сердца и, когда привезли в госпиталь, первым делом хватился: «Где берет?» Ему отдали, и он спрятал его под простыню.

То, что ногу не ампутируют, надежды не было. Через бред и мутное сознание пробивалась только эта мысль: «Кому нужен калека?» Тем более прапорщик сказал так неоднозначно: «Командир, терпи. Все нормально. Ногу постараются оставить».

Обрывками полусна в стонущей, орущей палате всплывала зимняя улица. Прохладой на разгоряченный лоб словно падал тот снег. Последний год училища, последние зимние каникулы перед выпуском. Он приехал домой. И после вечеринки у друга, Сереги, пошел провожать ее, Лену. Познакомились за столом. Поселок в три улицы, но она жила далеко. Три километра они брели по снежной тропинке вдвоем. Оказалось, что их отцы оба работают на одном участке в шахте, матери — врачи. И Лена такая… снежинки на ресницах и на волосах. «Она!» — не было никаких сомнений. Одна-единственная. «Она!» И через семь дней, перед отъездом, его торопливое предложение Лене выйти за него замуж Томительный день ожидания ответа. Наконец «да» в аэропорту, где она его провожала. Письма. Каждый день от него к ней, от нее к нему. Пачка писем за полгода…

И бред. И страшная боль. Кроме боли, ничего не осталось. Все заполонило, каждую клеточку. И никакие обезболивающие не помогали. Как он терпел эту боль?

Утром, перед отправкой в Саратовский военный госпиталь, к нему в палату завезли на каталке бойца из разведки. Разведчика переводили в Ростовский госпиталь, он просил привезти его к командиру, попрощаться.

— Командир, а я в рубашке родился, — приподнявшись на локте, начал рассказывать он. — Осколками ноги посекло. Погрузили меня в армейский бэтээр, чтобы эвакуировать. Не успели отъехать от места боя, ра-аз! — БТР подрывается… Все погибли. Все. Один я выжил. Только выполз из горящего бэтээра, начал взрываться боекомплект. Обгорел я. Скатился в ров. А тут уже ночь. «Духи» шастают. Стонать нельзя. Я зубы стиснул, раны каким-то тряпьем перетянул, которое в канаве валялось. Так до утра. Потом выполз на дорогу, и меня танкисты подобрали. — Он помолчал. — Я сам не знаю, как выжил…

Триста восемьдесят раненых в самолете уложили в три яруса. Из саратовского аэропорта их долго везли в автобусах. Через какие-то рельсы, то трамвайные, то железнодорожные. В автобусе, в котором оказался Кац, все орали от боли.

В госпитале, чуть прояснившись от беспамятства, он услышал, как кто-то склонился над ним и говорит:

— Молись, капитан, ты попал к мужику, который и в Афгане, и в Африке оперировал. Хирург от бога. Он уже пенсионер, но работает. А сегодня дежурит. Александр… — отчество Кац не расслышал. Начала действовать анестезия.

Только краповый берет он так и не дал отобрать.

— Что хотите, только не это.

Шесть часов длилась операция. Очнулся только утром и первым делом глянул на ногу. Увидел, пальцы из-под простыни торчат. Нянечка-бабулька подошла:

— Радуйся, солдатик. Хотели тебе ногу пилить, а доктор наш отстоял. «Молодой, — говорит, — попробую ногу сохранить». Даже протез какой-то вместо кости поставил, по новой методике.

— Нянечка, позови какого-нибудь солдата-подсобника. Пусть гвоздь в стену вобьет, — попросил он.

На этот гвоздь повесил свой краповый берет. Соседи по палате заинтересовались.

— Это войска такие?

— Это спецназ, — ответил с достоинством.

— Фанатики?

— Это не фанатизм, а состояние души.

— Разве так можно? — не отставали соседи.

— Так нужно.

Кац думал теперь только, как побыстрее выписаться. Главное, ногу сохранили. А боль и то, что не сгибается она, — это все перебороть можно. Себя ломая, сжимая кулаки, скрипя зубами. На силе воли. И берет на гвозде висел в подтверждение, что у мужества не может быть границ.

Связиста, сержанта Эскандерова, представляли к званию Героя России, но наградили орденом Мужества. Эскандеров не рассчитывал на награду, когда закрывал командира грудью, он даже не рассчитывал выжить. Но Всевышний выписал в своей небесной канцелярии самую ценную награду для героя — сохранил ему жизнь. Такие люди должны жить долго.

Водитель-механик сержант Силаев получил медаль «За отвагу».

Через несколько дней в саратовский госпиталь к Кацу приехала Лена со старшим сыном Ваней. Младшего оставила на попечение бабушек.

Лена не причитала и не плакала. Была спокойна и сдержанна. Жаль, что для многих жен офицеров не придумали еще награду или краповый берет за мужество, за поддержку и понимание.

Для командира ее спокойствие и уверенность в выздоровлении были лучше всяких лекарств и обезболивающих. Она присела рядом, гладила по голове.

— Я все понимаю. Ты, главное, не переживай, детей на ноги поставлю, пока тебя нет. А потом сам будешь их до ума доводить. Помни, что у тебя второй сын, тебе его поднимать. Мы тебя очень ждем. Очень. Поправляйся.

Лена не рассказывала ему, как, гуляя в военном городке около остановки, куда приезжали машины в часть, она боялась смотреть в лица вернувшихся из Чечни. Если хмурые, значит, потери… Не рассказывала, как обомлела, когда в сторону ее дома направилась группа офицеров. Как упала в обморок, узнав, что муж ранен. Ему нужна была поддержка, а не ее переживания. Она знала…

Когда он окончил Пермское высшее военное училище, они с Леной поженились и вместе уехали по распределению в Фергану. Два чемодана и маленький телевизор «Юность» — весь их нехитрый скарб. Лена сразу отмела мысль, что он поедет один устраиваться, а потом вызовет ее. «Я еду с тобой. Насовсем».

В Фергане комбриг, полковник Исамбаев, наметанным взглядом приметил обручальное кольцо на пальце лейтенанта. Вызвал заместителя:

— Где у нас нормально с квартирами?

— В Намангане.

— Значит, туда и поедешь, — обратился он к лейтенанту. — Это километров сто пятьдесят от Ферганы.

На автобусах, по пыльным дорогам, по сорокаградусной жаре добрались до части. Жену, как водится, оставил на КПП, а сам в парадном мундире, сапогах, обливаясь потом, пошел представляться комбату. Направили к командиру 3-й мотострелковой роты капитану Степанову.

— А, прибыл. Вот твой взвод. Вперед, заниматься.

— Как, сразу?

— А ты для чего приехал?

Только через три часа Степанов сообразил:

— Ты один прибыл?

— Нет. С женой. Она на КПП.

— Ах, ты…

Через час Лена обживалась в их новой комнате в общежитии. Месяц не прошел, и Кац улетел в Киргизию — узгенские события. Оставил жену одну на три месяца, в чужом городе, без родителей. Но она вынесла одиночество. Ждала. И времени не теряла. Выучила узбекский язык и пошла работать в детский сад. После командировки Кац получил однокомнатную квартиру.

1992 год. Разделение. Независимость. Рассыпалась страна… Бойцы вернулись из командировки в Киргизию и пошли в увольнение. Хулиганы забили нескольких солдат до смерти, а троих заживо сожгли. Батальон подняли по тревоге, толпу разогнали. А в центральной прессе прошла статья об этом «Черные яблоки Намангана». Всем семьям военнослужащих пришлось жить в казарме и усилить охрану. Лена была беременна. Две недели прожила с другими женами офицеров в узле связи. 31 декабря родился Ваня.

Кац ездил в командировки командиром отдельного взвода спецназа. Таджикистан. Захват Душанбе, когда в городе шли бои. Шесть месяцев военные восстанавливали законную власть. В Наманган вернулись, а там ничего хорошего. Приказы стали выходить на узбекском языке, от военных требовали принять присягу.

— Присягу принимают один раз, — твердо сказал Кац.

В отпуске, дома в Ростовской области, ему предложили перевестись в отряд специального назначения «Росич».

И вот 1996 год. Ранение. Госпиталь. О том, что служба закончена, Кац и думать не хотел.

Четыре дня он только учился стоять, испытывая сильную боль. Но мысль о семье и службе придавала ему сил. Врачи пытались оформить ему вторую группу инвалидности.

— Не собираюсь подписывать! — возмутился он. — Я еще бегать буду!

— Я тебя выпишу, когда нога сгибаться будет, не раньше, — сказал доктор.

В палате, кроме Каца и Сереги, начальника клуба Воронежского полка, у которого было огнестрельное ранение в голову, в основном лежали саратовские, местные.

— Начклуба, как тебя ранили? — улыбался Кац. — Ты, наверное, в войсках первый раненый в такой должности. Вы же обычно в тылу сидите.

— «Гуманитарку» вез. Под Новогрозненской нас обстреляли, — посмеивался Серега.

Соседей по палате приходили навещать родственники и не забывали про Каца и Серегу. Им обязательно что-нибудь приносили. А Каца, ко всему прочему, закармливали яичной скорлупой для восстановления костей. Он после этого на яйца без содрогания смотреть не может.

Нога в колене никак не сгибалась. Надо было разрабатывать через силу. Тогда Кац просил одного больного сесть ему на грудь. Двое других держали за руки, а четвертый с силой сгибал его ногу. Какую боль Кац испытывал, можно было догадаться, наверное, только по белому лицу и закушенным губам.

Через полмесяца он мог сидеть с согнутой ногой и радовался:

— Смотри, доктор, нога сгибается.

— Вы там в спецназе все такие? — удивлялся хирург.

— Я намерен служить. И весь сказ.

Когда вернулся в отряд, командир временно перевел его на штабную работу. Пока Кац как следует не разработает ногу. Ведь помимо командования, осуществления руководства, у командира группы большие физические нагрузки.

Дома Лена постоянно заставляла его заниматься.

— Сажай Сашку на ногу и поднимай. Разрабатывай. Захочешь — и сможешь.

Кац поступил в общевойсковую академию, после которой его распределили в «Витязь». В отряде его хорошо знали по «Росичу», и стажировку Кац проходил в разведотделе дивизии.

Сначала он был командиром офицерской роты, пока ее не расформировали, затем заместителем командира. В отряде Кац отвечал за боевую подготовку личного состава отряда.

Дважды он выезжал в командировки в Чечню. С ноября 2001-го по январь 2002-го и с февраля по апрель 2002 года. Это в основном адресная работа. И почти всегда результативная, без лишнего шума и стрельбы.

До Нового, 2002 года взяли близкого к Хаттабу человека — Абу-Саяфа. Он занимался финансированием бандитов. Первый раз за ним выехали ночью — 1-я группа. Но произошла утечка информации — бан^ дит в последний момент ускользнул. В доме Абу-Саяфа задержали его пособников, связных. Они признались, что Абу-Саяф был предупрежден.

На следующий день утром снова выехали в район, где предположительно мог скрываться бандит. Оцепили и начали методично прочесывать дома, дворы, сараи. Нервы у Абу-Саяфа сдали, он выбежал на улицу. И одий из офицеров 1-й группы столкнулся с Абу-Саяфом лицом к лицу (у спецназовцев была ориентировка, во что преступник может быть одет). Офицер его узнал и в рукопашной схватке скрутил бандита.

В день случалось по нескольку подобных выездов.

А в Москве спецназовцам пришлось вместе с «Альфой» и «Вымпелом» освобождать заложников, захваченных террористами в Театральном центре на Дубровке.

Когда Кац вернулся домой после штурма, Лена сказала:

— Если бы я знала, что так будет, я бы тебя десятой дорогой обошла!

Старший сын, одиннадцатилетний Иван, долгое время не хотел быть военным, как отец, но когда год назад подполковник взял его с собой на полевой выход и несколько дней они жили в лесу, Ваня заразился спецназовским азартом. Поступил в кадетский корпус. Целую неделю живет самостоятельно с другими ребятам, в кубрике по восемь человек. Учится как следует, старается. На выходные домой приезжает важный, собранный, задумчивый. Сам, без напоминаний, садится за уроки.

А у младшего еще легкий ветерок гуляет в голове, но Саша тоже спецназовец до мозга костей. Ровесник отцовскому ордену Мужества. Как может быть иначе?