«У меня выходов нет»
«У меня выходов нет»
«Молодая и красивая актриса», об увлечении которой Маяковским слышала в Париже Татьяна, была Вероника Полонская. Веронику (или Нору, как ее звали друзья и близкие) открыла Лиля Юрьевна в 1928 году и пригласила ее играть в фильме «Стеклянный глаз», который тогда снимала. Начинающая актриса МХАТа, очень молоденькая, была приглашена на главную роль. Ее отцом был знаменитый король экрана Витольд Полонский, так называемый фрачный герой, партнер Веры Холодной. От него она унаследовала свою ослепительную красоту.
Она была замужем за Михаилом Яншиным, тоже артистом МХАТа, и, приехав как-то с компанией актеров на скачки, через Брика познакомилась с Маяковским. Нора часто бывала дома у Лили Юрьевны по делам съемок, они репетировали, иногда подбирали какие-то вещи из гардероба ЛЮ, в которых актриса потом снималась, но с Маяковским она там не виделась.
И вдруг — бешеный, неудержимый роман. Ей — двадцать один, ему — тридцать шесть. Он вел себя нежно, деликатно, и вскоре Нора влюбилась в него. Она была покорена его талантом и обаянием, они встречались ежедневно, он ждал ее после репетиций за углом театра, они ходили в кафе, гуляли по улицам, он ей рассказывал много интересного, читал стихи. Встречи были тайными, на этом настаивала Нора.
Снова и снова тайные встречи!
Во время актерского отпуска они оказались вместе на курорте в Хосте и в Сочи. Это было веселое время — прогулки в самшитовой роще, часы на пляже, поездки по морю вдвоем или в компании друзей актеров — знаменитого танцовщика Асафа Мессерера, его красавицы жены Анель Судакевич, балерины Люси Ильюшенко… Не хотелось думать, что где-то там Яншин, Лиля, Татьяна в далеком Париже… Маяковский был в ровном, хорошем настроении, но легко предположить, что мысли, как жить дальше, не оставляли его.
По возвращении с Кавказа встречи стали частыми, Нора видела, что Маяковский сильно влюблен, и была счастлива. Он хотел, чтобы она ушла от Яншина к нему, но Полонская уклонялась от разговора на эту тему. И на него нападали приступы ревности, гнева, тоски и плохого настроения.
Лиля Юрьевна вспоминала, как однажды, «вернувшись из издательства, где были сплошные срывы и издевательства, Маяковский в отчаянии бросился на диван со стоном: «Я больше не могу, не могу!» И на все мои доводы не отвечал ни слова. Я расплакалась от жалости к нему, и тогда он начал утешать меня, и стресс постепенно отошел. А сколько раз он впадал в такое отчаяние, когда меня не было рядом!»
Можно только удивляться и жалеть, сколько к концу жизни судьба приготовила ему разочарований, сколько неприятностей буквально переливалось через край…
Кончался 1929 год. Лиля решила отметить выставку Маяковского, двадцатилетний творческий юбилей поэта, дома в Гендриковом. Было приглашено много гостей, вечер этот неоднократно описан во многих мемуаpax — не буду повторяться. Юбиляра весело чествовали, гости танцевали и переодевались в костюмы, которые привезли Мейерхольд и его жена актриса Зинаида Райх, но виновник торжества был мрачен, и причин для этого было множество.
Незадолго до того ЛЮ увлеклась красивым киргизом с экзотической внешностью Юсупом Абдрахмановым. Это был выдающийся политический и государственный деятель Киргизии, приехавший в командировку в Москву. Он имел какие-то дела с лефовцем Борисом Кушнером, который и привел его в Гендриков. Ни у кого, кроме Лили Юрьевны, он интереса не вызвал. Не снимая расшитой бисером тюбитейки, он ездил за ней в Ленинград, они ходили в музеи, гуляли в Павловске… Он дарил ей сюзане, которые она очень любила. Она и пригласила его на юбилей Маяковского в Гендриков, и он был там единственным чужим среди своих. Он подарил Маяковскому деревянного барашка — символ процветания республики и попросил поэта не забыть о нем в стихах. Владимир Владимирович мрачно взял подарок и засунул его куда- то подальше.
Юсуп же не сводил восхищенных глаз с Лили, которая была в том самом полуголом платье, которое поэт привез ей из Парижа по ее списку. Маяковский явно ревновал, хотя среди гостей была Нора Полонская, в которую он был теперь влюблен. Она смущалась, что была в ярко-красном шелковом платье с причудливыми воланами, в котором она приехала с какого-то торжества. «Так и должно быть, — сказала Лиля, — сегодня Володин праздник, и вам полагается быть очень красивой». Лиля вела себя так, как будто все нормально, Маяковский старался не видеть, что Лиля сидела с Юсупом на банкетке и, взяв его трубку, тщательно вытерла черенок и затянулась.
Полонская знала, что Лиля Юрьевна легко относилась к его романам, а связи Норы с поэтом даже как бы покровительствовала. Но все видели, что, если кто-нибудь начинал задевать его глубже, это беспокоило ЛЮ, ибо она навсегда хотела остаться единственной и незаменимой. Поэтому при всех своих дружеских отношениях с Лилей Юрьевной Нора понимала, что власть ее над поэтом была так велика, что в любую минуту брак его с Норой, если бы она ушла от Яншина, мог быть сломан.
ЛЮ считалась знатоком любовных отношений, и многие плакались ей в жилетку, прося совета в трудной ситуации. «Когда молоденький Михаил Яншин бросился ко мне за помощью, чтобы отвадить Володю от Полонской, я посоветовала ему закрыть глаза на их отношения, ведь там ничего серьезного не было, — рассказывала она. — Это скоро кончилось бы, как кончилось с Наташей и с Татьяной. Но если бы Яншин ушел от Норы, как он собирался — все видя, — то были бы две разбитые жизни — его и ее. А так — мы вместе встречались, играли в карты, ездили на скачки, ходили во МХАТ…»
«Там ничего серьезного не было…» Куда уж серьезнее — после выстрела Маяковского Яншин ушел от Полонской. Ведь в предсмертном письме поэт назвал Веронику Витольдовну среди членов своей семьи. Обе женщины до конца дней сохранили дружеские отношения, и ЛЮ считала, что Маяковский по отношению к Норе поступил дурно, написав о ней в предсмертном письме. Письмо на другой день напечатали в газете, и все узнали об их отношениях. Сделал он это, конечно, с благой целью, чтобы обеспечить ее материально, но получилось все трагично.
Теперь, как никогда, Маяковскому нужна была любовь женщины, именно любовь — всепоглощающая, нежная, глубокая, искренняя… Она была нужна ему, чтобы с ней ощутить себя самим собой, вылечить израненную душу, защититься от неприятностей и напастей, которые навалились на него, наконец, устроить нормальную жизнь с любимой женщиной, быть все время с ней… Как она ему нужна именно теперь и именно навсегда! Но снова женщина не идет к нему, снова ускользает. Сколько же можно любить несчастливо?
Весной 1930 года ЛЮ и Брик были в Лондоне, куда ездили навещать ее мать. И это, конечно, усиливало его одиночество, когда он вечером возвращался в пустую квартиру на Гендриковом, где его встречала только бульдожка.
14 апреля утром у него было назначено свидание с Норой. Он заехал за ней в половине девятого на такси и, узнав, что в половине одиннадцатого у нее очень важная
Стоят (слева направо):Сестры в Сокольниках, 1925 год
Роман Якобсон, Лиля, Эльза,
1903 год
В центре в белой шляпе — Лиля, слева от нее — родители, 1906 год
1924 год. Фото А. Родченко
1922 год
С Владимиром Маяковским, 1915 год
Слева направо: Надежда Штеренберг, Николай Денисовский, Лиля Брик, Лев Гринкруг, 1920 год
Брики — молодожены, 1913 год
ЛЮ, Евгения Гавриловна Соколова-Жемчужная, Осип Брик, 1930-е годы
Водительское удостоверение ЛЮ
Сидят: Маяковский, ЛЮ, Ольга Третьякова. Стоят: Пастернак, Эйзенштейн. На встрече в ВОКСе с японским писателем Наито Тамидзи в 1924 году
ЛЮ и Осип Брик, 1932 год
Конец 1920-х годов
В Гендриковом переулке, 1927 год. Фото А. Родченко
ЛЮ монтирует фильм *Стеклянный глаз», 1928 год
1932 год
1930-е годы
ЛЮ позирует художнику
репетиция с Немировичем-Данченко, расстроился и стал нервничать.
Через несколько лет Вероника Витольдовна вспоминала, что, когда она приехала к нему на Лубянку, он запер дверь и, положив ключ в карман, стал быстро ходить по комнате и требовать, чтобы она с той же минуты, без всяких объяснений с Яншиным, осталась здесь, в этой комнате. С Яншиным он поговорит сам, а ее больше к нему не пустит, что он сейчас все купит, привезет сюда и она не будет ни в чем нуждаться…
«Я говорила, что люблю его, буду с ним, но не могу остаться с ним сейчас же, ничего не сказав Яншину. Я по-человечески достаточно люблю и уважаю мужа и не могу так с ним поступить. Вот и на репетицию я обязана пойти, потом домой, скажу все Яншину и вечером перееду к нему совсем».
Да простит нас Вероника Витольдовна — не было ли обещанное ею Владимиру Владимировичу в порыве жалости и утешения «вечером переехать к нему совсем» попыткой успокоить его и привести в чувство, чтобы вырваться из этой опасной запертой комнаты? И не понимал ли этого сам Маяковский, настаивая, чтобы «все было немедленно — или совсем ничего не надо».
Кто знает?
Он терял голову от любви и отчаяния. Те строки, что он написал на пороге жизни, он мог бы повторить на пороге смерти:
Всемогущий, ты выдумал пару рук, сделал, что у каждого есть голова, — отчего ты не выдумал, чтоб было без мук целовать, целовать, целовать?!
Еще мгновенье, и возлюбленная, смысл и спасение его дальнейшей жизни, уже висевшей на волоске, — уйдет! В который раз! Но даже любовь такого человека в тот миг ее не остановила. И она ушла.
«Я вышла, прошла несколько шагов до парадной двери, — писала Полонская. — Раздался выстрел. У меня подкосились ноги, я закричала и металась по коридору: не могла заставить себя войти. Мне казалось, что прошло очень много времени, пока я решилась войти. Но, очевидно, я вошла через мгновенье, в комнате еще стояло облачко дыма от выстрела. Владимир Владимирович лежал на ковре, раскинув руки. На груди было крошечное кровавое пятнышко. Я помню, что бросилась к нему и только повторяла бесконечно:
Что вы сделали? Что вы сделали?
Глаза у него были открыты, он смотрел прямо на меня и все силился поднять голову. Казалось, он хотел что-то сказать, но глаза были уже неживые. Потом голова упала, и он стал постепенно бледнеть».
До конца жизни Вероника Витольдовна не могла забыть его открытые глаза, которые все еще смотрели на нее после выстрела, этот его угасающий взгляд… И однажды, уже на закате жизни в Доме ветеранов сцены, она поразилась строкам Лермонтова, словно написанным про последний взгляд умирающего — другого — поэта:
В нем было все — любовь, страданье,
Упрек с последнею мольбой,
И безнадежное прощанье,
Прощанье с жизнью молодой…
Данный текст является ознакомительным фрагментом.