Глава 17. Выбор Марины

Глава 17. Выбор Марины

Юрий Фельштинский, журналист и историк советских спецслужб, принадлежал к тому же поколению эмигрантов из России, что и я. Он жил в Бостоне с конца 70-х годов и после падения коммунизма стал вновь посещать бывшую родину. Как и я, в конце 90-х он попал в орбиту Березовского, время от времени появляясь на горизонте, чтобы дать какой-нибудь полезный совет.

Фельштинский познакомился с Сашей после той знаменитой пресс-конференции. Особенно они сблизились после его освобождения из тюрьмы в декабре 1999 года. Сашины истории о ФСБ интересовали Юрия как профессионала; каждый раз, приезжая в Москву, он старался встретиться с ним и поговорить.

Подобно мне, Фельштинский скептически относился к дружбе Бориса с Путиным и был рад услышать, что между ними начались разногласия. В мае 2000 года, когда мы сочиняли федералистский меморандум, Фельштинский был в Москве и навестил Сашу.

Он нашел его в мрачном расположении духа. Дело было недели за две до того, как конфликт Бориса с Путиным выплеснулся на первые полосы, но налет на офис Гусинского уже состоялся, и Саше было ясно, что Контора взяла власть и теперь будет крушить всех по списку: журналистов, защитников чеченцев, евреев и олигархов — начиная с Гусинского и Бориса, которые сочетают в себе все вышеперечисленные особенности.

Тем временем Сашин судебный процесс продолжался в лучших традициях Кафки, безо всякой надежды на завершение: теперь он отбивался от третьего по счету уголовного обвинения. После того как в декабре его выпустили из Бутырки под подписку, обвинение в том, что он кого-то побил на московском рынке, с треском развалилось. Выяснилось, что в тот день ФСБ действительно разгромила рынок, но Саша находился за тысячи километров от места событий, в Армении, где участвовал в перехвате пяти грузовиков с оружием, шедших в Чечню. Армянское министерство безопасности подтвердило алиби, и судья закрыл дело, несмотря на “показания” двух свидетелей.

Однако в тот же день ему было предъявлено новое обвинение: будто бы несколько лет назад, проводя следствие в Костроме, Саша похитил в ФСБ энное количество взрывчатки и подложил “объекту”, чтобы было основание его арестовать. У Саши вновь взяли подписку о невыезде.

Новое дело было гораздо серьезнее, чем два предыдущих, потому что суд должен был состояться не в Москве. Костромской судья едва ли устоит перед давлением ФСБ, как смогли это сделать московские судьи.

Проведя вечер с меланхоличным Сашей и Мариной, Фельштинский решил поговорить с источником проблемы, то есть с ФСБ, и узнать, что нужно сделать, чтобы Сашу оставили в покое. Тогда еще никто не знал о разрыве Березовского с Путиным, и Фельштинский воспользовался репутацией Бориса как серого кардинала Кремля.

Через пару дней он уже ужинал с отставным генералом Евгением Хохольковым, бывшим начальником УРПО. Хохольков принял Юрия в своем ресторане на Кутузовском проспекте, который даже закрыл в этот вечер для посетителей. Он явно видел в госте эмиссара Березовского — человека, “ногой открывающего дверь” в кабинет к президенту.

Много лет спустя со скрупулезностью историка Фельштинский пересказал мне их разговор, состоявшийся 22 мая 2000 года. Хохольков держался дружелюбно и уверенно. Он не делал секрета из того, что поддерживает самые тесные связи с Конторой. Было похоже, что он имеет полномочия от кого-то “внутри”, так как все время ссылался на “нашу позицию”.

Да, мы понимаем, что Борис — важный и влиятельный человек, и мы согласны, что нет никакого смысла продолжать боевые действия. Пора забыть старые обиды, хотя кое-что еще можно исправить. Например, Борис мог бы посодействовать, чтобы вернули в строй офицеров, незаслуженно пострадавших из-за “дела УРПО”.

Но что касается Литвиненко, уж извините, Юрий Георгиевич, это не обсуждается. Он предал систему и должен за это ответить. В этом деле не может быть срока давности. Я лично свернул бы ему шею, если б встретил в темном переулке, любой из нас так бы поступил. Я надеюсь, вы хорошо себя чувствуете в Москве, наслаждаетесь, так сказать, воздухом Родины после стольких лет в Америке?

Через пару дней Фельштинский вновь встретился с Сашей. Он не сказал ему о разрыве между Борисом и Путиным, но изложил свой разговор с Хохольковым.

— Думаю, Саша, что Борис не сможет долго тебя прикрывать, — сказал он. — Ты ведь сам говоришь, что Путину нельзя верить. По-моему, тебе стоит подумать об отъезде. Эмиграция это, конечно, не сахар, но все же лучше, чем сидеть в тюрьме, не говоря уже о том, что можно оказаться в канаве с проломленным черепом.

— Ну что я буду делать за границей? Я ни одного языка не знаю.

— С твоими талантами можешь, на худой конец, водить такси. Книгу можем написать вместе. Твои истории того стоят.

Саша тогда не смог ни на что решиться, и они договорились, что когда он “созреет,” то даст Фельштинскому знать, и тот поможет организовать отъезд.

Москва, 7 сентября 2000 года. На пресс-конференции, посвященной первой годовщине взрывов домов, руководитель антитеррористического управления ФСБ рассказал о ходе следствия. Он назвал четырех подозреваемых — Ачемеза Гочияева, Юсуфа Крымшамхалова, Тимура Батчаева и Адама Деккушева. Все они — “члены радикальной исламистской секты” и скрываются в Чечне, заявил чекист. Гочияев — их главарь; этот человек арендовал помещения в домах, где были заложены бомбы. За организацию взрывов он, по данным ФСБ, получил 500 тысяч долларов от Хаттаба, предводителя чеченских ваххабитов.

К СЕНТЯБРЮ 2000 года Фельштинский был с головой погружен в новый проект: он писал книгу о том, как ФСБ развязала вторую чеченскую войну. Он изучил все, что было опубликовано по этой теме на русском и английском. Ясно было, что непосредственным поводом к войне послужили вторжение ваххабитов в Дагестан в августе и взрывы домов в сентябре 1999 года. Сопоставив все факты, Фельштинский пришел к выводу, что взрывы домов, скорее всего, организовала ФСБ. Но все же в канве событий оставалось несколько белых пятен.

Во-первых, имелось заявление бывшего премьер-министра Степашина о том, что подготовка к войне с российской стороны началась в марте, то есть за пять месяцев до событий в Дагестане. Во-вторых, существовала опубликованная “Московским Комсомольцем” “распечатка” разговора Березовского с Удуговым в мае, в которой упоминался план вторжения ваххабитов в Дагестан. Что здесь было правдой, а что сфабриковано? И какова здесь роль Бориса? Наконец, в прессе имелись намеки, что Борис и сам причастен к взрывам. Один из таких намеков исходил, не больше не меньше, от самого Сороса, который в статье для “Нью-Йоркского Книжного Обозрения” заявил: “Я не мог поверить, что Березовский замешан [во взрывах], но и не мог этого исключить”. При этом Сорос сослался на разговор с Борисом о его контактах с чеченскими террористами, который и навел его, Сороса, на такие мысли. Поскольку я знал Сороса, Фельштинский спросил у меня, что все это значит.

Вопрос Фельштинского не стал для меня неожиданностью; рано или поздно мне было не миновать этой темы. Продолжая работать у Сороса, я дружил с Березовским и находился в двусмысленном положении. Зря я их все-таки познакомил, подумал я, но теперь уже поздно. Пожалуй, скоро мне придется выбирать между ними.

— Это полная чепуха, — сказал я Фельштинскому. — У Джорджа нет никаких оснований так говорить. Его разговор с Борисом о террористах состоялся в моем присутствии, в 97-м году, когда мы после встречи с Черномырдиным летели из Сочи в Москву. Единственное, о чем Борис ему тогда рассказал, так это о том, как выменял у Радуева пленных милиционеров на часы “Патек-Филип”. Вспомни, ведь он тогда работал в Совбезе. Кстати, почему бы тебе самому не спросить Бориса; он как раз в Нью-Йорке.

Накануне Борис выступал с антипутинской речью в Совете по международным отношениям.

Фельштинский примчался из Бостона в Нью-Йорк, но Борис уже улетел в Вашингтон на встречу в Госдепартаменте. Потребовалось еще два дня, чтобы его отловить и заставить сфокусироваться на событиях годичной давности; это произошло в машине по дороге в аэропорт, откуда он должен был возвращаться в Европу.

Это чистая правда, что война планировалась за полгода до событий в Дагестане, подтвердил Борис. Удугов действительно приезжал в Москву с предложением спровоцировать конфликт в Дагестане, чтобы свалить Масхадова и посадить в Грозном исламистское правительство. Борис был против этого плана — он лишь рассказал о нем Степашину и умыл руки; дальнейшие переговоры с ваххабитами Степашин вел сам. Путин, будучи секретарем Совбеза и Директором ФСБ, безусловно был в курсе. Но договорились они о том, что российская армия дойдет до Терека и там остановится. Однако потом Путин обманул чеченцев и решил воевать до полной победы, о чем Борис с ним спорил пока они друг с другом еще разговаривали.

Что же касается взрывов домов, Борис сказал, что ему не верится, что Путин способен на такое злодейство. Также трудно представить, что какие-то элементы в спецслужбах, желая помочь Путину, устроили взрывы без его ведома. С другой стороны, Басаеву, Удугову, Хаттабу и любому чеченцу, который в своем уме, эти взрывы не были выгодны.

— Впрочем, есть чеченцы, которые не в своем уме — Радуев, например, или Бараев, — сказал Борис. — Эти отморозки способны на что угодно, но если бы взрывы устроили они, то и взяли бы на себя ответственность. В общем, ничего нельзя сказать достоверно. Нужны конкретные факты.

— А Рязань? — спросил Фельштинский.

— Что Рязань?

— Учения ФСБ в Рязани?

— Я вполне допускаю, что ФСБ устроила учения с использованием ничего не подозревающих граждан, — пожал плечами Борис. — Это в их духе.

— Но бомба-то была настоящая!

— То есть как — настоящая?

Как мне потом рассказывал Фельштинский, оказалось, что Борис, как и большинство россиян, никогда не читал статей в “Новой газете” и не видел передачу на НТВ. Он ничего не знал о рядовом Пиняеве, наткнувшемся на базе на “горький сахар”. Ему не приходило в голову сопоставить, что бомбежки Грозного начались 23 сентября, наутро после рязанского эпизода. И он не задумывался, почему после случая в Рязани теракты, которые происходили каждую неделю, прекратились как по команде.

А самое главное, Борис предпочитал отмахиваться от конспирологических теорий о взрывах, потому что считал, что их распускают недоброжелатели типа Сороса с целью очернить его самого. Но теперь до него дошло.

— Я полный идиот! — воскликнул он. — Конечно, это они! Лена, ты слышала, я идиот! — прокричал он жене, которая сидела впереди. — Они это сделали. Это все объясняет. Какой же я мудак.

Когда они прибыли в аэропорт, Борис уже совсем успокоился. Он внимательно слушал объяснения Фельштинского, по каким направлениям следует вести расследование взрывов домов. Но проблема состояла в том, что Юрий был историк, а не детектив. В вопросах сыска он любитель. Впрочем, был такой человек, настоящий профессионал, лучше которого им не найти.

Они посмотрели друг на друга и в один голос воскликнули: “Саша!”

КОГДА ФЕЛЬШТИНСКИЙ УЛЕТАЛ из Бостона в Нью-Йорк, чтобы увидеться с Борисом, он планировал отсутствовать день или два. На четвертый день поездки ему пришлось звонить жене в Бостон: путешествие затягивается. Он летит на самолете Бориса в Ниццу, чтобы там пересесть на рейс в Москву.

На следующий день к вечеру они прогуливались с Сашей по пустым аллеям Нескучного сада над Москвой-рекой. Теперь Саша был готов к побегу. Он окончательно созрел еще месяц назад, услышав тираду Путина в адрес Бориса, когда затонул “Курск”. Они обсудили план бегства. Затем перешли к теме о взрывах домов. У Саши не было сомнений, что это работа Конторы.

— Все дело в почерке, — объяснил он. — У каждого преступника свой почерк. Я достаточно долго проработал в АТЦ, чтобы сразу сказать: это не чеченцы. Сложность операции, координация, инженерная подготовка, чтобы правильно расположить заряд — все указывает на высокопрофессиональную команду. Ты слыхал о Максе Лазовском?

Юрий не слыхал.

— Это “подкрышный” бандит, агент ФСБ, глава Лазанской ОПГ, которую Контора часто использует для спецзадач. Лазовский в состоянии устроить нечто подобное. Я бы начал с него.

На следующее утро Фельштинский улетел в Лондон на встречу с Березовским, чтобы дать отчет о разработанном ими плане побега. Оттуда он отправился домой в Бостон, ждать сигнала от Саши, а Борис — в Малагу, в Испанию, чтобы помириться с Гусинским.

САША НАЧАЛ ГОТОВИТЬСЯ к побегу еще до приезда Фельштинского. Его главной заботой была слежка, которую, он был уверен, Контора продолжала за ним вести. Поэтому в течение трех месяцев он методически старался усыпить бдительность наблюдателей. Будучи сам виртуозом этого искусства, Саша находил определенное удовольствие в игре со своим опером. Он догадывался, кто в Управлении собственной безопасности может его курировать, и знал, кто из его друзей на него стучит — это был человек, взявший на себя роль заботливого опекуна. Он постоянно беспокоился о Сашиной безопасности, волновался, если Саша возвращался поздно или не позвонил ему. Марину раздражала эта “жизнь втроем”, но Саша сказал, чтобы она терпела. Стукачом был не кто иной, как его старый друг Понькин, верный соратник, выступивший свидетелем в его защиту в первом уголовном деле. Саша не обижался на Понькина; в каком-то смысле он даже был бы рад, если таким способом тот заслужит себе прощение.

И Саша делал все, чтобы облегчить Понькину жизнь. Он предупреждал его о своих планах и старался, чтобы информация, поступающая от Понькина, совпадала с данными технических средств: прослушки телефонов, “жучков”, установленных в квартире, в машине и так далее.

Он знал, что за ним нет круглосуточного наблюдения; он легко выявлял “наружку”. “Хвосты” возникали, только когда из-за границы приезжал Березовский, но теперь это случалось крайне редко. К концу лета его опер на Лубянке, должно быть, умирал от скуки.

В августе Саша устроил репетицию: попросил у следователя разрешения съездить в отпуск. Он заранее сообщил Понькину и “жучкам” о своих планах, чтобы ему смогли помешать, если опер того захочет. Но его отпустили, и они провели с Мариной неделю на пляже в Сочи. Никакой “наружки” не было. Это все, что ему надо было знать.

Теперь он был готов к побегу, но Марина по-прежнему ничего не подозревала. Утром 30 сентября он неожиданно объявил, что ему надо съездить в Нальчик, чтобы помочь отцу продать дом. Саша нарочно обсуждал по телефону планы отца перебраться поближе к Москве и даже просил Понькина узнать о ценах на жилье в Подмосковье.

— Я же тебе говорил про папин дом, — невинно заявил он Марине в непосредственной близости от “жучка” у них на кухне. — Через несколько дней вернусь.

Она отвезла его в аэропорт. Он исчез на несколько минут, чтобы с кем-то встретиться, потом вернулся.

— Пойдем пройдемся, — сказал он. — Слушай внимательно, это очень важно. Через несколько дней тебе позвонит один мой друг и объяснит, что ты должна сделать. Не задавай никаких вопросов, просто в точности сделай, что он скажет. Вот, возьми, здесь деньги, тебе понадобятся. — Он дал ей толстую пачку в целлофановом пакете.

Марина уставилась на него. Перед ней стоял “другой Саша”, тот, которого она не видела с тех пор, как его выгнали из ФСБ, и всего только пару раз до этого. Уверенный в себе, серьезный, опытный. Тот самый, который нагнал страху на гаишника, когда она получала права. Этот человек отдавал ей приказ, будто она боец в его отряде, который не задает вопросов.

— Хорошо, — сказала она. — Куда ты едешь?

— В Нальчик, к отцу. Не волнуйся, это всего несколько дней.

Он уехал с небольшим рюкзачком, в котором действительно вещей было на несколько дней. Но полетел он не в Нальчик, а в Сочи, и прямо из аэровокзала отправился в порт, откуда по нескольку раз в день ходят катера в Гагры, по ту сторону грузинской границы. Российские граждане могли ездить туда с обычным внутренним паспортом.

Проведя ночь в маленькой гостинице, где пришлось приплатить, чтобы не регистрироваться, он с утра отправился на причал. Он подошел к кассе у пирса за двадцать минут до отправления.

— Опоздали, молодой человек, — сказала билетерша. — Видите объявление? Регистрация заканчивается за два часа до отправления, потому что списки пассажиров мы сдаем пограничникам. Следующий рейс в час дня.

Саша прекрасно знал, как работает система. Но он не мог допустить, чтобы пограничники сверяли его фамилию со своими ориентировками.

— Знаю, опоздал, — согласился он. — Но понимаете, мне абсолютно необходимо попасть на этот рейс. Войдите в мое положение! У меня свидание. Девушка не будет ждать. И телефона нет. Что делать? Помогите, пожалуйста.

— Иди, поговори с командой, — сказала женщина.

Помощник капитана строго посмотрел на него.

— Ты что, вчера родился, не знаешь, что здесь граница? Забыл, что СССР уж десять лет как закончился? Ладно, давай десять баксов. Будешь членом экипажа. И еще десятку вложи в паспорт и отдай пограничнику. — Он кивнул стоящему неподалеку пареньку в форме.

Тот забрал банкноту, посмотрел на него ленивым взглядом и, не заглянув в паспорт, махнул рукой: проходи.

— Я шел по пирсу, считал шаги и слышал, как стучит сердце, — вспоминал Саша. — На мне был светлый пиджак, в котором я женился, мой единственный, счастливый пиджак.

Это были самые длинные тридцать пять шагов в его жизни.

ЧЕРЕЗ ДВА ДНЯ Сашин друг привез Марине инструкции. Она видела его впервые, но ей ничего не оставалось, как подчиниться. Он велел купить новый мобильный телефон, не сим-карту, а именно телефон, включить его, позвонить по определенному номеру и, не дожидаясь ответа, нажать на кнопку отбоя. Потом держать телефон включенным, но никому с него не звонить. Когда позвонит Саша, она не должна разговаривать с ним ни дома, ни в машине, где могут быть “жучки” — только на улице, и не произносить никаких фамилий, только имена.

Она сделала все, как он сказал. Наутро позвонил Саша.

— С добрым утром, дорогая. Ты где? За рулем? Одна? Можешь остановить машину и погулять? Я перезвоню ровно через три минуты.

Паркуясь, она думала, что где-то там он, как и она, отсчитывает секунды. Опять зазвонил телефон.

— Ну, как ты там? Как Толик? Меня никто не ищет? Конечно, у папы, продаем дом. Слушай, вот что я хочу, чтобы ты сделала. Возьми деньги, которые я оставил. Пойди в турагентство. Не в то, где мы были в прошлый раз, а в любое другое. Купи себе и Толику двухнедельную путевку в любую европейскую страну, лучше всего в Испанию, ты же всегда туда хотела. А можно во Францию или Италию. Чем быстрее это сделаешь, тем лучше. Это мой подарок к годовщине свадьбы. Нет, ты же знаешь, что я не могу с вами поехать, но я встречу тебя, когда вы вернетесь в Москву.

— Но Саша, что я скажу на работе? И у Толика в школе?

— Лучше не говори ничего. Позвонишь им, когда уедешь, и скажешь, что заболела. Никто не должен знать, что вы уезжаете, дажа мама, это очень важно. Мы им потом все объясним.

Марина, конечно, понимала, что это не обычная поездка в отпуск, но выполнила инструкции беспрекословно, надеясь, что в скором времени все прояснится.

8 октября Саша позвонил Фельштинскому в Бостон.

— Я состыковался с друзьями, о которых мы говорили. — Речь шла о людях Бадри Патаркацишвили, партнере Бориса, имевшего обширные связи в Грузии. Они должны были сделать ему фальшивый паспорт. — Приезжай побыстрее с деньгами. Десять тысяч. Нет, лучше пятнадцать.

14 ОКТЯБРЯ, В день годовщины свадьбы, Марина с Толиком улетали в Испанию. В последние часы перед отлетом Саша звонил каждые полчаса, пока они не вырулили на взлетную полосу и ее не заставили выключить телефон. Когда самолет приземлился в Малаге, она увидела Юрия Фельштинского, который махал ей рукой в толпе встречающих.

— Где Саша? — сразу спросила она. — Он ведь не в Нальчике?

— В Тбилиси, — сказал Юрий. — Он сейчас позвонит и сам тебе все объяснит.

В арендованной Фельштинским машине они поехали вслед за туристским автобусом, держа курс на Марбею, прибрежный курорт в Андалузии, куда у Марины была путевка.

— Конечно, я понимала, что что-то происходит, что Нальчик — это легенда прикрытия. Я думала, что он хочет на некоторое время вывезти нас из Москвы, потому что нам грозит какая-то опасность, — объясняла она потом. — Такие вещи в их профессии случаются. Но когда он позвонил и сказал, что мы, вероятно, не вернемся в Россию, я совершенно не была к этому готова.

— То есть как не вернемся, Саша? — закричала она в трубку. — А как же мама с папой, наши друзья, дом? Где мы будем жить? Здесь, в Испании? Без тебя? У тебя же нет паспорта, чтобы к нам приехать!

— Маруся, успокойся, пожалуйста. Юра тебе сейчас все расскажет. А я перезвоню через несколько минут.

Фельштинский объяснил, что Саша в Тбилиси ждет, пока некие “друзья” сделают ему фальшивые документы. Как только он их получит, он сможет переехать в более безопасную страну, где Марина и Толик смогут к нему присоединиться. Это наиболее благоприятный сценарий. Если же документы выправить не удастся, то дело плохо: тогда Саше придется тем же катером возвращаться в Россию, где его непременно посадят в тюрьму; нет никаких шансов, что его оправдают в третий раз. Грузия — не самое безопасное место, и поэтому телефонные дискуссии следует свести до минимума. Если Саше все же придется вернуться, то лучше, чтобы никто не знал, что он нарушал подписку и выезжал за границу. А пока им не остается ничего другого, только ждать.

Теперь все стало на свои места. Марина решила отложить решение, пока ситуация с паспортом не прояснится. В течение следующих десяти дней она старалась получить хоть какое-то удовольствие от отпуска, и они разговаривали с Сашей только на безобидные темы. “Как на свидании в Лефортово”, шутила она потом.

Убедившись, что Марина и Толик в порядке, Фельштинский оставил их в Марбее и улетел к Саше. Позднее он рассказал мне, что связывался в Тбилиси с английским и американским посольствами, пытаясь заинтересовать их Сашиной персоной, но ничего не добился.

23 октября “друзья” наконец выполнили обещание и доставили Саше новенький грузинский паспорт с его фотографией, но с другой фамилией. Они с Фельштинским тут же уехали в Турцию, которая предоставляет безвизовый въезд жителям бывшего СССР.

Утром 25 октября Саша позвонил Марине из Антальи. Он только что переговорил с Борисом и со мной. Наступил момент истины. Теперь у него появилась возможность перебраться в одну из западных стран. Она должна для себя понять, чего она хочет — жить в изгнании или вернуться в Москву? Он согласится со всем и сделает, как она скажет. Только ей придется решать за двоих.

Это было самое трудное решение в ее жизни. Она очень любила Сашу, но никогда не ощущала себя частью его жестокого и опасного мира; она никогда не интересовалась подробностями его работы и не стремилась участвовать в его сражениях. Если сейчас она к нему поедет, то, скорее всего, ей предстоит превратиться в его боевую подругу. Может, лучше вернуться домой, а дальше пусть бежит один? Она будет его ждать, ведь ждала же она, пока он сидел в тюрьме. Пусть сам справляется со своими проблемами — переходами границ и фальшивыми паспортами; ведь у нее на руках шестилетний ребенок и мать с больным сердцем в Москве.

Как она объяснила мне потом, принять окончательное решение ей помог звонок Березовского. Она лежала в гостиничном номере, глядя в потолок. Толик играл на улице с мальчиком из их тура. Где-то далеко звучала андалузская мелодия. Зазвонил телефон.

— Марина, — сказал Борис. — Я только что говорил с Сашей и пообещал ему, что никогда не оставлю тебя и Толика, что бы с ним ни случилось. Это первое, что ты должна знать. Второе: догадываюсь, что тебя мучает. Хочешь верь, хочешь нет, но передо мной сейчас стоит точно такой же выбор. Мир, в который мы вступаем, кажется чужим, холодным и непонятным. А в Москве все тепло и уютно, потому что это наш дом. Но именно в этом ловушка. Эти люди убийцы, Марина. Я понял это совсем недавно, а если точно, ровно месяц назад. Именно поэтому я и отправил Фельштинского в Москву, чтобы помочь Саше убежать. Эти люди отморозки. Если Саша вернется, его убьют. А если ты вернешься, он поедет за тобой. Может, не сразу, может через три недели или три месяца, но точно поедет. Он не может один. Ты дала ему силы взбунтоваться, а теперь силы нужны ему больше всего. Вот и все.

Она полежала еще несколько минут, а потом позвонила Саше и сказала, что приедет к нему в Турцию.

Был поздний вечер, когда такси подъехало к аэропорту Малаги. Таща за собой сонного Толика, она вошла в терминал. Зал был пуст, ее никто не ждал: все рейсы уже улетели. Вдруг появился Фельштинский.

— У нас другой терминал, — сказал он. — Коммерческих рейсов нет, и Борис прислал самолет.

Доставив их в Анталью, Фельштинский улетел в Бостон. Как раз в это время я садился на самолет в Нью-Йорке, чтобы лететь в Турцию.

Пять дней спустя в машине, пробиравшейся сквозь туман по дороге из Анкары в Стамбул, Марина вглядывалась в непроницаемую молочную стену и думала о той неизвестности, которую сулит изгнание и о которой говорил Борис.

ТЕМ ВРЕМЕНЕМ САША, чтобы я не уснул за рулем, продолжал свой рассказ. Мы вернулись к событиям предыдущего дня и его визиту в американское посольство.

— Так что же цэрэушники от тебя хотели? — не удержался я.

— А-а, у каждого свои проблемы. Им позарез нужно было узнать, откуда у нас взялась ракета, которой убили Дудаева. Вернее, не сама ракета, а система наведения. Ведь это была американская игрушка, понимаешь? Четыре года прошло, а они до сих пор не могут понять, как она к нам попала!

— А ты знаешь?

— Знаю. — И он рассказал о поездке Хохолькова в Германию для закупок электроники у американского фирмача.

— И ты знаешь, как зовут фирмача?

— Я случайно наткнулся на эту информацию в Москве в досье генерала Лебедя. Этот американец с Хохольковым тогда распилили казенный миллион.

— И ты назвал им имя?

— Назвал. ФСБ три года считала меня предателем, и вот теперь я им стал. Сбылось, что сказано!

— Ты не предатель, Саш, — вмешалась Марина. — Ты это сделал в целях самозащиты.

— Давай-ка я тебе кое-что расскажу, — сказал я. — Однажды в Германии был человек, работник МИДа. Он сам пришел к американцам и предложил на них работать. Это был самый успешный американский агент за время войны. Выдал тонну секретов; среди прочего, предупредил о плане немцев убить всех евреев в Италии. Вот и скажи мне: он предатель или герой?

— Для тебя, может, и герой, а для немцев — предатель.

— Хорошо. Тогда он был предатель. А сейчас? Если мы сейчас поедем в Германию и спросим немцев, кем они его считают, что они скажут, как ты думаешь?

— Да они и знать не будут, кто он такой, и вообще им это будет до фонаря, — пожал плечами Саша. — И к тому же Россия — не Германия. Тут нельзя сравнивать.

— Верно, пока нельзя, — сказал я. — Но ты ведь сам говоришь, что Контора взорвала дома с людьми. Разве этого не достаточно, чтобы не терять сон из-за того, что они тебя сочтут предателем?

— Может и так, — сказал он неуверенно, пораженной этой неожиданной для себя логикой. И вздохнул: “Еще нужно доказать, что они их взорвали”.

В ОДИН ИЗ дней сентября 2004 года, истратив четыре года на расследование истории со взрывами домов, Саша явился на встречу со мной сияя.

— Ты это видел? — он протянул мне свежий номер газеты “Индепендент”.

— Что видел? — не понял я.

— Ну вот же, смотри! — он развернул газету. — Помнишь, в Турции ты мне рассказывал про фашиста из МИДа? Вот его фотография. И статья. Его звали Фриц Кольбе. Немцы объявили его официальным героем; он теперь честь и совесть германской нации! Мемориальную доску повесили. Так что, может, ты и прав. Может, и наше время придет.