Как Путин кормил меня суши.
Как Путин кормил меня суши.
Итак, в конце декабря 1998 года я отправилась на свидание с Путиным. Выйдя из здания Известий, я обнаружила, что, конечно же, по своему обыкновению, опаздываю минут на десять (как впоследствии выяснилось, патологическая страсть к опозданиям – это практически единственное, что у нас есть с Путиным общего).
Но в тот момент меня гораздо больше тревожила мысль не о времени, а… о деньгах. По дурацкой привычке я никогда не позволяю ньюсмейкерам платить за меня в ресторанах. А тут речь шла о главном чекисте страны. И я всерьез подумывала о том, чтобы понта ради расплатиться и за него тоже. Я быстренько прикинула, во сколько может обойтись обед на двоих в ресторане Изуми: наверное, долларов в двести… Ни копейки русских денег при себе не оказалось, так что надо было срочно искать обменник.
Прибитые кризисом банки работали кое-как. По закону подлости у меня не нашлось даже мелких денег на такси, так что от одного закрытого обменника к другому я ковыляла через нечищеные сугробы и гололед.
Если кто не знает, сообщаю: девушкам ходить зимой пешком по Москве строго противопоказано. Это доказал мой правый каблук, с омерзительным хрустом отломившийся ровно у третьего обменника. Сердобольный кассир, обменяв мне деньги, выбежал из-за своей стойки и с помощью каких-то подручных средств (кажется, дырокола) попытался кое-как присобачить каблук на место. Причем из-за спешки делал он это прямо на мне, так что я в тот момент прекрасно поняла, что чувствует лошадь, когда ее пытаются подковать. Но все муки оказались напрасными.
Никакой обувной мастерской поблизости не было. Обувного магазина тоже. Я опаздывала уже на двадцать пять минут и решила, что приличней все же прискакать на одном каблуке, чем не явиться вовсе.
Так, опоздав почти на полчаса, я – видимо, подсознательно – заранее отомстила президенту Путину за будущие мучения ожидающих его министров, журналистов и глав государств.
Таксист довез меня до Спиридоновки, и я опознала нужное место по выразительным людям в штатском, пасущимся вокруг Мерседеса (всего лишь пятисотого).
Меня встретил Игорь Сечин, которого я все время, раз за разом, упорно принимала за охранника – из-за его характерного лица и прически.
– Елена Викторовна! Владимир Владимирович уже внутри, он давно вас ждет…
С этими словами будущий кремлевский серый кардинал почтительно пропустил меня внутрь, а сам остался снаружи стоять на карауле.
* * *
Как только я вошла в ресторан, то сразу поняла: это место создано специально для меня! То есть специально для девушки, у которой правый каблук аккуратно лежит в правом кармане пальто. Дело в том, что в Изуми тогда было принято снимать обувь. Так что в отдельный кабинет, где меня поджидал директор ФСБ, я вошла уже в полном порядке. То есть босиком.
Он (разумеется, тоже босиком) сидел за низеньким, настоящим японским столиком с небольшой нишей в полу для ног, на специальной низенькой же скамеечке. Путин каким-то непостижимым для меня образом умудрился очень компактненько там уместиться. Я же себя чувствовала как Гулливер на мебели для лилипутов: пристроить коленки было катастрофически некуда, а уж о том, чтобы удобно поесть в такой позе, не могло быть и речи.
Кое– как угнездившись боком, я принялась пытать Путина:
– Слушайте, я заметила, что в ресторане, кроме нас с вами, нет ни одного посетителя. А снаружи что-то слишком мало охраны. Признавайтесь, вы что, здесь весь район, что ли, зачистили ради этого обеда?
– Да ну что вы! – стал оправдываться Путин. – Я просто заказал нам столик, и все… Имею же я право хоть иногда, как нормальный человек, просто пойти пообедать с интересной девушкой, с талантливым журналистом… Или вы думаете, что раз я директор ФСБ, то со мной такое никогда не случается?
– И часто с вами такое случается? – полюбопытствовала я. Тут я почувствовала, что мой вполне шутливый вопрос Путин понял как-то слишком лично – по его губам пробежала какая-то стеснительная полуулыбка, он лукаво опустил глаза и с выражением кающейся Марии Магдалины проронил:
– Да нет… Не очень…
С нарочитой поспешностью я постаралась направить разговор в деловое русло.
– Я вот все пыталась у вас спросить во время интервью, но вы все время уходили от ответа… Понимаю, что вы считаете некорректным в официальном интервью ругать Генпрокуратуру, но сейчас, не для печати, вы можете мне объяснить, что происходит? Они, по нашей информации, готовят какое-то уголовное дело против института Гайдара и против остальных людей, проводивших приватизацию…
– Егор Тимурович – наш друг. Мы его очень уважаем. И ценим его заслуги. Так что я считаю вообще недопустимым такие вещи… – начал вдруг Путин выспренно говорить от лица какого-то сообщества мы.
Я решила ставить вопросы максимально примитивно, чтобы заставить его все-таки дать четкий ответ.
– Хорошо. Но если Гайдар – ваш друг, а Генпрокуратура собирается возбуждать против него и его соратников уголовные дела, получается, что в Генпрокуратуре засели ваши враги?
– Получается, что так, – спокойно ответил Путин.
– И что вы будете с этим делать?
– Работать, – с особым нажимом проговорил он.
Принесли саке.
Путин оживился:
– Леночка, ну что вы все о политике да о политике! Давайте лучше выпьем!
Когда я честно объяснила, что вообще никогда ничего не пью из-за аллергии на алкоголь и что мой папа в шутку называет меня за это абстинентом, Путин явно не поверил и слегка обиделся.
Натужно улыбнувшись, он обратился к прислуживавшей нам официантке и подмигнул:
– Боится, что сейчас ка-а-ак напьется пьяной!
Меня просто передернуло от этой идиотской шуточки подзаборного пошиба.
Путин это явно сразу заметил и виртуозно сменил тему, постаравшись заговорить о чем-то близком мне:
– Вот вы сказали про своего папу. А кто ваш папа по профессии, где он работает?
– Какой прокол! Неужели вам не дали объективку на журналистку, с которой вы встречаетесь?! – засмеялась я.
Директор ФСБ довольно улыбнулся и ничего не ответил.
– Мой папа работает в институте со сложным названием Союзморниипроект, – начала было объяснять я. – Они разрабатывают…
– Знаю-знаю, – перебил меня Путин. – У них есть сильный конкурент в Ленинграде – Ленморпроект. Вот вы спросите вашего папу, он знает! У них там сейчас непростая ситуация…
Я просто-таки опешила от такой внезапной осведомленности о довольно узкой профессиональной сфере моего отца.
– А мой отец живет в Питере… – с какой-то неожиданной теплотой сказал Путин. – Я вот переживаю, что редко к нему езжу…
(Разговор происходил еще когда отец Путина был жив.)
– У вас с ним близкие отношения?
– Да, очень…
С беседы про отцов сразу свора чивать обратно на политическую тему мне было как-то неловко. Я решила поговорить с директором ФСБ о литературе. Разговор вышел коротким.
– Володь, интересно, а что вы читаете в свободное время?
– Да сейчас практически ничего, – честно признался он. – Когда есть свободное время, я стараюсь заниматься спортом. Восточными единоборствами. Не хочу терять форму, я же ведь этим раньше серьезно занимался…
Трундит, – подумала я, с недоверием оглядывая его щупленькую фигурку.
– Не верите? У меня даже пояс есть…
Мне это все показалось каким-то мальчишеским хвастовством, и я опять свернула на политику:
– Не обижайтесь, но я опять о своем, о девичьем. Меня мучит одна загадка, которую только вы как директор ФСБ можете разгадать. Но только – если захотите ответить откровенно. Обещаю – это не для газеты. После августовского кризиса, сразу после того как Примакова назначили премьером, у меня был разговор с Валей Юмашевым, который поклялся мне, что он вынужден был уволить правительство реформаторов только потому, что у него якобы были какие-то данные от спецслужб, что иначе в стране начнутся массовые беспорядки, бунты и чуть ли не революция. ФСБ действительно давала президенту такие сведения?
– Да ничего подобного! Никаких таких сведений у нас не было! Наоборот, были данные, что ситуация абсолютно контролируемая и довольно спокойная. А те несколько инцидентов, когда людей выводили на рельсы с политическими лозунгами, – мы ведь точно знали, кто это организовывал и кто проплачивал. Вы же сами видели: им, наоборот, приходилось людей сначала долго разогревать, в том числе и с помощью телевизора, чтобы подбить хоть на какие-то акции…
– А могло быть так, что у Юмашева, и соответственно у президента, были на этот счет какие-то другие секретные сведения, поступавшие не от вас? Или, скажем, втайне от вас?
– Абсолютно исключено! Ручаюсь вам. Вся подобная информация замкнута на меня, и я лично докладывал ее президенту!
Путин пристально посмотрел на меня, прочитал на моем лице следующий вопрос и, не дожидаясь, пока я его произнесу, ответил:
– Я в политику не лезу, поэтому уж не знаю, кто там и для чего вам такое сказал. Но – делайте выводы сами… Я сейчас вам дал абсолютно честную информацию.
Этой информации действительно было более чем достаточно, чтобы понять, что Валя попросту мне наврал. Чтобы оправдать свою очередную провалившуюся комбинацию.
Получив подтверждение своих догадок, я почувствовала какое-то горькое удовлетворение. И углубилась в смакование великолепных суши и сашими. Пожалуй, насчет вечных опозданий я ошиблась. В этот момент у нас с Путиным обнаружилась и еще одна общая черта: искренняя страсть к пожиранию сырой рыбы и умение быстро орудовать деревянными палочками.
Между сяке (нежнейшим сырым лососем, который я готова поедать просто тоннами) и угрем мы продолжали какой-то легкий, не мешающий чревоугодию table talk, тщетно пытаясь нащупать еще хоть какие-нибудь общие темы, кроме политики.
Перекинулись двумя словами по-немецки (выяснилось наше третье общее качество: в тот момент ни я, ни он практически не говорили по-английски, зато хорошо знали немецкий). Во время беседы про его шпионскую службу я спросила, работал ли он на Западный Берлин – имея в виду вел ли он разведку с территории Восточной Германии на территорию ФРГ. И он неопределенно кивнул.
Вдруг, доев очередной ролл, Путин как-то ни с того ни с сего спросил:
– Лена, а где вы собираетесь справлять Новый год?
– Еще точно не знаю…
– Я вот хочу поехать в Питер… – он как-то подвесил конец фразы.
Это звучало как приглашение съездить в Питер. И я поспешила сказать, что на самом деле я, скорее всего, должна буду поехать к своей ближайшей подруге Маше Слоним, потерявшей совсем недавно мужа, и поддержать ее.
Путин погрустнел, выразил соболезнование, заботливо расспросил меня о погибшем Сергее Шкаликове и даже заверил, что слышал, что он был прекрасным актером.
Разговор был исчерпан. Суши съедены.
– Ладно, меня ждет редакция, а вас – государственные дела, – подытожила я.
Путин проворно выбрался из-за стола, подскочил ко мне и, галантно подхватив под локоть, помог выбраться из плена японского лилипутского комфорта. Когда я попыталась реализовать свой план и широким жестом расплатиться за директора ФСБ, он пресек феминизацию на корню:
– Леночка, я просто даже не знаю, сколько все это стоило! Честное слово! Я же не расплачивался за все это сам – видите, у меня даже с собой и денег-то нет! Не волнуйтесь, там мои помощники уже за все заплатили…
* * *
Надевая ботинки в тесной прихожей перед нашим обеденным кабинетом, Путин кокетливо добавил:
– Будем считать, что вы остались мне должны обед. Не забудьте! Вы куда сейчас, в редакцию? Я вас подвезу.
Тут я со смехом продемонстрировала ему мой изящный замшевый сапог без каблука.
– Тогда я сначала отвезу вас в мастерскую. Пойдемте!
Мы доехали до ближайшего ремонта обуви, и Путин предложил подождать меня в машине, пока мне сделают каблук. Но тут я на секундочку представила себе со стороны весь комизм этой сценки: директор ФСБ поджидает журналистку у обувной мастерской – расхохоталась, поблагодарила поблагодарила его и призналась, что это уже выше моих сил. На прощанье Путин, как я ни отбивалась, всучил мне подарочный набор из Изуми – бутылочки саке и специальные чашечки.
– Я уже понял, что вы не пьете – ну угостите кого-нибудь из близких!
* * *
Когда я позвонила папе и, не раскрывая источника, пересказала все, что поведал мне Путин про конкуренцию между Союзморниипроектом и Ленморпроектом, папа изумился:
– Откуда ты все это знаешь?!
Разумеется, все факты, как бы между прочим упомянутые Путиным, оказались чистой правдой. Я так и не поняла, было ли это его домашней заготовкой или импровизацией.
* * *
Меня искренне впечатлило, насколько Путин блестящий коммуникатор. Хотя все его профессиональные приемы общения с собеседником были довольно хрестоматийны и без труда читаемы, тем не менее исполнение было виртуозным. Не знаю, как – мимикой ли, интонацией, взглядами, – но в процессе разговора он заставил меня подсознательно чувствовать, как будто он – человек одного со мной круга и интересов. Хотя ровно никаких логических причин полагать так не было. Наоборот, все факты свидетельствовали, что он абсолютно противоположный мне человек.
Я поняла, что он просто гениальный отражатель, что он, как зеркало, копирует собеседника, чтобы заставить тебя поверить, что он – такой же, свой. Впоследствии мне приходилось неоднократно наблюдать этот его феноменальный дар во время встреч с лидерами других государств, которых он хотел расположить к себе. Это поражает даже на некоторых нынешних официальных фотографиях, где удачно схвачен момент – вместо, скажем, российского и американского президентов там вдруг сидят и улыбаются друг другу два Буша. Или два Шредера. На какой-то короткий миг Путин умудряется с пугающей точностью копировать мимику, прищур глаз, изгиб шеи, двойной подбородок и даже черты лица своего визави и буквально мимикрирует под него. Причем делает это так ловко, что его собеседник этого явно не замечает, а просто ловит кайф.
* * *
Когда друзья, почти как Труди Рубин, допытывались у меня потом, потом, какой он, этот Путин, в личном общении?, я отвечала: Как ни странно, он не одноклеточный. Кажется, вполне среднего, советского, образования и заурядного интеллекта. Но гибкий. А временами с каким-то пацанским, дворовым (если не сказать подзаборным) обаянием…
* * *
Тем не менее, после того как мы расстались с Путиным, меня почему-то целый день мучило какое-то странное, подспудное, неприятное ощущение. Оно не имело ровно никаких объяснений – ведь каблук-то мне прекраснейше починили! А уж как были довольны мои коллеги из Известий, распивавшие саке за здоровье Путина и жалевшие только об одном – что эту японскую водку в Известиях негде разогреть как положено…
* * *
И только под вечер я, наконец, смогла сформулировать для себя, что же меня тревожило: четкое предчувствие, что этот человек сыграет какую-то дурную роль в моей жизни. И что лучше бы этого обеда не было вовсе.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.