1967

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

1967

20 марта 1967 г.

В какой-то мере новогоднее пророчество уже сбылось. Первые месяцы 67-го года принесли мне долгую, противную болезнь, спазмы, пьянство, потерю писательского зуда, непрестанную тоску.

Живу страшновато. Жалкая и стыдная болезнь держит меня в состоянии если не униженности, то во всяком случае пришибленности. Это ужасно, когда к давлению времени прибавляется давление скверного недуга. Я нахожусь сейчас в состоянии какой-то душевной инвалидности. Из-за того что у меня всё время что-то мелко побаливает, и я боюсь увеличения этой боли и всех последствий, из-за того что я трушу хирургического вмешательства и всё откладываю решение, из-за вечной возни с мазями – раньше светлыми и немаркими, а теперь черными, грязными,- я стал убог в собственных глазах. У меня не осталось даже тех жалких, глупых гусарских мечтаний, что придавали мне бодрости в прежнее время.

А в доме плохо; здесь окончательно воцарились старость, болезни, глухота, душевное и физическое бессилие.

Корябание пером еще доставляет радость, но если и это уйдет, тогда конец. Надо, надо держаться за слово, как за спасательный круг, иного ничего не осталось. Идеи, мысли – чепуха; реальны лишь слова, их порядок, рождающий жизнь. Недаром же из всей беллетристики я могу перечитывать лишь Пунина. В подавляющем большинстве своих вещей он меня ничему не учит, ни в чем не убеждает, не обращает в свою веру- да у него и нет ее,- а просто дает дышать сеном, травой, женщиной, видеть звезды, тучи, деревья, бедных одиноких людей. Это серьезно, всё остальное – подёнки, лакейство перед временем и его «проблемами», назавтра уже не стоящими и копейки. Так, из раздражения можно поиграть в идейки, но литература всерьез – это радостный плач о прекрасном и горестном мире, который так скоро приходится покинуть.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.