Все о болезнях да о болезнях
Все о болезнях да о болезнях
Как раз одна моя знакомая, московская феминистка (т. е. она читает лекции по русскому женскому движению, странствуя по белу свету), выполнила, так сказать, мечту советских людей и полежала в ляплянтской больнице.
Мы с ней тогда выступали в столице Ляплянтии, Ляле, в одном университете, но по разным программам.
Эта Ольга отравилась мороженым в кафе и два дня терпела по известной прописи: холод, голод и покой.
На третий день даже воду ей было пить горько, как девочке водку.
Ольга запросилась к врачу, подозревая, что ее закадычная, бог знает кадычная, язва открылась и возможно внутреннее кровотечение.
Тогда ей сказали, что это будет очень дорого.
Вместо врача куратор Ольги, менеджер Надя (мужского пола, имя ляплянтское) предложил ей, что он может быстро-быстро поменять ее обратный билет на буквально завтра, чтобы она смогла уехать.
Ольга задумалась. Тащиться в пять часов утра до аэропорта (автобус и поезд с пересадкой), волочь багаж, книги, тексты в таком состоянии?
А ну помрешь сразу? С кем дети останутся? А выступления среди феминисток? А гонорары? И с какого переполоху-то уезжать?
Она потом сказала мне так: «Я понимаю, что в условиях пожара или последнего дня Помпеи я бы, спасая детей, показала бы чудеса в любом состоянии. Из комы бы вышла! Но теперь-то что рвать жилы? В приглашении же они гарантировали медицинское обслуживание! Вот Надя какой хитрый. Может, он на моей страховке сэкономил?»
Феминистки — народ упертый, борцы, а эта еще к тому же была закаленной женой пьющего интеллигента и матерью двух мальчиков, с которыми мыкала горе, так как они проходили курс обучения в очень известной средней школе. Кто знает, тот понимает.
Еще через день ее положение ухудшилось, приглашающая сторона и сама что-то сообразила, и Надя предложил Ольге лечь в больницу.
Стало быть, страховка имелась.
Ольгу собирали быстро, на счет «раз». Она хотела прихватить халат, но Надя сказал ей, что там все дадут.
Ого! У нас тоже выдают иногда халаты, такие синие байковые. Интересно, какие у них…
Ну что же. Больница эта оказалась как наша Первая Градская. Огромная палата, высоко под потолком — единственная лампочка в сотню ватт.
Разница была лишь в том, что Ольга первый день лежала одна среди пустых коек (в брюках и свитере из-за лютого холода, был месяц март).
Одеяла, когда она пришла, не имелось. Полотенца тоже. О халате вопрос и не возникал.
Туалет до конца коридора тридцать метров, далее направо.
Туалетной бумаги фиг (ляплянтское выражение, запомним).
Из врачей никто не явился. Видимо, они где-то затаились, ждали утра и результатов анализов.
Опять-таки холод, голод и покой. Света над кроватью, как мы уже запомнили, фиг. Ни радио, ни телевизора. Читать под таким светом — fig (ляплянтск.).
— Я сказала своему Наде из последних сил, что лучше уж вернусь в студенческое общежитие. Там хоть есть одеяло и полотенце. Надя почему-то перекосился, видимо, живо представил себе мой труп, хлопоты, затраты на телефонные переговоры и отправку цинка по железной дороге. Он принял меры. Мне выдали одеяло, представь. После переговоров принесли пеленку вытирать руки. Завтрак был легкий: два сухаря и пол-литра минералки. Сухари у меня не пошли, а вот воду я все же выпила. На обед предложили твердый на вид рис с мясом и кетчупом или макароны с тем же. Мимо. Я же четвертый день как не ела! Не враги же мы себе, русские женщины, хоть о нас много чего врут. Я подумала: как это они — в хирургии кормят рисом и макаронами! Наконец до них доперло, поставили мне капельницу с глюкозой, ура! И не суют иглу в вену каждый раз, а внедрили один постоянный катетер на все случаи уколов. Представляешь?
Это она мне рассказывала уже в больнице. Мы с испуганным Надей принесли ей мыло, полотенце, туалетную бумагу и детское питание для тех, кому за три месяца. Это дело надо было разводить кипяченой водой.
Нашлась добрая медсестра и приволокла чайник кипятка.
Моя подруга поела этого разведенного порошка и буквально ожила. Вот что значит экстремальные условия!
В палате было полно народу. Стоял трогательный галдеж как на перроне, где провожают дорогих родных. Некоторые были в пальто. Ольга сказала:
— Всю ночь я дрожала тут одна, они утром прискакали и легли на каждую кровать. Переоделись в шелковые пижамы. А я в свитере лежу! Неудобно как. Принеси мне халат, а? А это их родственники, видишь? С утра так горюют. Такие дружные! Любящие!
Да. Все посетители, стоя над кроватями, переживали. Запомнилась одна дочь — она опоздала, влетела как такая птица буревестник и закричала: «Мама, ну как ты могла?!» И зарыдала. Мама что, пыталась покончить с собой? Но вроде как Ольга лежала в хирургии, сюда суицидов не кладут.
Потом я выяснила — это в Ляплянтии принято, массовым порядком навещать родню в больницах. При этом в любом случае (даже если больной лежит полдня) надо вести себя как при свежем трауре.
Спустя неделю мы с Ольгой встретились в университетском буфете, где она взяла чай и всыпала в кипяток кашу для младенцев после трех месяцев (воровато пригнувшись).
— Ну как ты? Чем все дело кончилось?
— А. Кошмар! Сейчас расскажу. После вашего ухода мои соседки все как-то рассосались. Пошли на обследование, видимо. Рядом осталась одна тетя с каким-то мужчиной, она лежала под простыней на боку, а он сидел на ее кровати и так ритмично гладил ее по спине, утешал, что ли. Она почти плакала. Я, конечно, почувствовала себя лишней и сказала по-английски, что биг пардон, хотела бы одеться. Этот мужчина тут же вскочил и кинулся к моему стулу, на котором висели мои личные брюки и куртка, видимо, с целью помочь даме. Я среагировала по-ляплянтски: «Фиг! (это означает «нет»), если можно, я фиг хочу одеваться при вас». И он ахнул себя ладонью в лоб, застонал и ушел. Они бывают очень эмоциональные тут. И я оделась и отправилась на улицу, тренироваться ходить. Очень ослабла. Самое интересное, что когда через три часа я вернулась в палату, ни единой больной не было, я до конца ночевала опять одна. А почему: лежать там очень, оказалось, дорого. За трое суток в больнице мне, представь, предложили заплатить четыре тысячи ляпов (2 тыс. долларов. — Прим. автора). Отобрали паспорт! У меня не оказалось страховки! Это при моей ситуации! Тут никакой гонорар за лекции не покрыл бы этого дела. Я дико перепугалась, в горле пересохло, все, думаю. Прямиком иду в тюрьму. Стою так у стойки в администрации больницы. Они сидят с моим паспортом как две акулы за компьютерами. Бухгалтерия. Попросила воды — не дали. Сейчас опять умру. Позвонила Наде. Думаю — Надя не дурак, не стал бы меня класть в больницу. Он с ними поговорил, и я написала заявление, что нахожусь без средств к существованию. Тогда мне вернули паспорт. Я ушла по стеночке. Но: зонд для обследования желудка у них был одноразовый, представляешь? Не как у нас, сполоснут в чем-то и суют в следующего. Я тот раз в нашей больнице когда пришла на гастроскопию, лежу с кишкой во рту, явился какой-то врач из отделения, говорит: «Вы почему моего больного не взяли?» А тетя из гастроскопии отвечает: «Та у него туберкулез. Че я буду людьми рисковать?» А врач: «Та туберкулез под вопросом же!» Во!
Итак, язвы у моей подруги не нашли, и она переехала в общагу, худая как скелет, и продолжала читать свои лекции о женском движении в России. Хорошо что у Ольги не обнаружили язву и не стали возбуждать дело о попытке лечить свои застарелые раны в роскошных условиях ляплянтской больницы…
Кстати, о нашем миллионерском замке.
Все шло прекрасно, лили дожди, к японке, композитору Икоэ, приехал бойфренд, тоже композитор из Нью-Йорка, Дэвид.
Наш венгерский друг, поэт Иштван, тут же за ужином рассказал ему, как четыре года сидел в тюрьме в Будапеште после венгерского восстания 1956 года. И как, когда его освободили досрочно (он был осужден на восемь лет), он сбежал на Запад, и ему дали стипендию, и он тут же, молодой дурак, поехал в Монте-Карло и все деньги спустил за один вечер!
Самое замечательное, что теперь, к концу месяца, я начала понимать, о чем они говорят! Трижды Иштван рассказывал за столом свою жизнь (каждому новому приехавшему), и только на четвертый раз я среди свиста и шипения венгерского английского сообразила, о чем речь. Ура!
С японской композиторшей Икоэ мы теперь тоже могли разговаривать, я понимала ее английский. Она в двадцать лет уехала из Токио учиться в консерваторию в Нью-Йорк по классу ударных и теперь живет там в квартире, маленькой-маленькой (она подчеркнула это слово почему-то, хотя я вовсе не собиралась проситься переночевать, о, иностранцы!), Икоэ много ездит, дает концерты по всему миру, и у Икоэ есть кошечка, которой девятнадцать лет. Когда Икоэ уехала, ее кошка заболела, перестала есть. Весь следующий день Икоэ звонила в Нью-Йорк. Мне казалось, что она хочет, чтобы подруга поднесла больную Мицуэ к трубке.
На следующий вечер дети мне позвонили из Москвы и сказали, что наша кошка Муся заболела, перестала есть, ее возили в больницу:
— Но теперь все в порядке, мамочка!
Вот это да, беды приходят в рифму. Я заподозрила, что меня обманывают и готовят к дурным вестям.
Вечер у нас прошел уныло, мы, собравшись в замке, выслушали столь же нехорошие сообщения по Би-би-си (перестрелки, катастрофы, борьба педофилов за свои права… Другого, правда, по ТВ нигде в мире не показывают. Я все молилась, чтобы о России ничего не вякнули).
О, как мы зависимы от новостей!
Утром Икоэ заглянула в мою студию и радостно сообщила, что ее Мицуэ стало лучше, уф.
Вечером я позвонила домой, мне поднесли к телефону Мусю и долго уговаривали ее мяукнуть. Она в конце концов рявкнула, вырвалась и ушла. Ура.
Старая кошка Мицуэ, как я думаю, все заменяет моей японской подружке — и ребенка, и маму. У женщин есть эта потребность — взять на ручки, прижаться щекой к теплому меху, услышать, как в ответ милостиво замурчат…
В реальности мама Икоэ в Токио живет одиноко и месяцами не подходит к телефону — у нее шизофрения. Это жизнь, что поделаешь. Живешь-терпёшь.
Такая наша тема сегодня, поэтому я, простите, все о болезнях да о болезнях.
Как говорится в старом анекдоте, вы будете смеяться, но: под занавес у английской писательницы Джейн вдруг воспалилась вся правая сторона головы. Вздулось ухо, железки, десны.
И наш менеджер (очень похожий, кстати, на Надю) решительно не рекомендовал ей обращаться к врачу.
Покачал сурово головой. (Я-то поняла почему.)
Он сам поехал в город и на средства миллионерш купил ей сильный антибиотик (и себе, я думаю, заодно поливитамины и крем после бритья).
Действительно, у нее все прошло к отъезду. Она ужинала с нами, читала вслух свой рассказ. (Или не прошло — мы не узнаем об этом никогда.)
Джейн уехала рано утром, милая женщина, семьдесят три годочка, десяток книг, премии, старшему ребенку пятьдесят лет, среднему сорок шесть, младшему тридцать семь, малыш, последышек. Одного ребенка она потеряла.
Джейн все мне рассказала о своей жизни. Мы очень подружились.
Судя по всему, за нашу страховку опять-таки заплатили по минимуму, ежели вообще.
Джейн заболела, когда прочла первую половину моей книги «Время ночь». Не потому что, а просто когда. Я не честолюбива. Я просто констатирую совпадение.
Что произошло потом, читайте в конце первой главы…
