НАППЕЛЬБАУМ Моисей Соломонович

НАППЕЛЬБАУМ Моисей Соломонович

14(26).12.1869 – 13.6.1958

Фотограф-художник. Автор фотопортретов А. Ахматовой, А. Блока, Андрея Белого, Н. Гумилева, М. Кузмина и др. Финансировал издание сборников «Звучащая раковина» и «Город» (Пг., 1922). Отец И. и Ф. Наппельбаум.

«Вся жизнь семьи моего отца складывалась из взлетов и падений. Из взлетов и падений. А семья состояла из матери, четырех, а позднее и пяти детей. В 1912 году отец резко порвал с губернским городом в Белоруссии – Минском. Уровень профессиональной портретной фотографии был в ту пору катастрофически низок. В угоду коммерческим целям процветала пошлость, безвкусица. Теоретически споры, выставки – все это было недосягаемо. Ненужными становились поиски подлинного искусства в фотографии – его композиции, его ракурсы, поиски света и тени. Не только ценителей его работ – не стало просто заказчиков, не стало заработка, хлеба. Никому не нужна была приемная черного дерева, обитая розовым шелком, копия статуи Венеры Милосской в натуральную величину, светящаяся белизной в гостиной на фоне зеленых бархатных портьер. Никто не хотел подняться по прямой лестнице в большую квартиру второго этажа.

…И отец бросил все и уехал искать „землю обетованную“. Это был императорский Санкт-Петербург.

…Каким-то чудом отец оказался совладельцем чьей-то заброшенной фотографии на Невском проспекте, угол Садовой улицы. Его совладельцем был некий сенатор Хлебников, который надеялся разбогатеть, используя талант Наппельбаума. В художественных кругах отца уже узнавали, отдельные его работы печатались в журнале „Солнце России“, он уже выполнил большой заказ к юбилею консерватории. Уже был сделан прекрасный портрет А. К. Глазунова, что помещен в его книге. Но бедность давила. Хождение по мукам только началось. Не один раз он оставался без крова и заработка. Приходилось преодолевать косность заказчика, требования хозяина, но, несмотря на все трудности, он широко экспериментировал, работал без единого свободного дня, с утра до позднего вечера. И вот пришла широкая известность.

…Отец, как еврей-фотограф, не имел права жительства в столице, а переплетчики имели. И отец добился свидетельства, что он переплетчик. Раз в неделю приходил квартальный проверять, занят ли отец переплетным ремеслом. Получал свой целковый и уходил.

…Жгучий брюнет с цыганской бородкой, всегда в белом костюме и в мягкой широкой рембрандтской шляпе с мягкими большими полями. Он умеет польстить женщине, которая ему позирует, сказать ласковое слово, улучшить ее душевное состояние. Он говорит, что это необходимо для художника, делающего портрет. Женщина сразу, как цветок под лучами солнца, раскрывается, расцветает, хорошеет, возвышает самое себя. (О, если бы узнать, что говорил Леонардо, рисуя Мону Лизу!)

Отклоняясь от темы, скажу: отец говорил, шептал женщинам комплименты, касаясь их плеч, когда подправлял, когда искал интересное освещение для их лица. Каждой из них казалось, что это только ей принадлежат эти слова, только ее так видит художник. А для него это стало частью его профессии, приемом, который помогал ему самому вдохновляться, работать. Памяти на лица и имена у него, как ни странно, не было: он тут же забывал „свою любовь“ и попадал в ужасно неловкое положение, когда та же дама появлялась позже и, будучи уверенной, что он запомнил ее на всю жизнь, заводила разговор, полный намеков на предыдущее, а отец не знал, как выпутаться. Тогда он оставлял даму в павильоне и бежал к жене. „Ради бога, кто она? Напомни! Когда была прежде? Напомни имя, фамилию! Прошу!“ А мать смеялась: „Вот не скажу! Объясняйся снова“. И, сжалившись, все же подсказывала. Она не ревновала. Ревновала только позже, в Москве, к создательнице и хозяйке „Никитинских субботников“, так как ее портрет висел у него над диваном, а модель его называла „Моисси“ по примеру имени иностранного актера, гастролировавшего недавно в Москве» (И. Наппельбаум. Угол отражения).

«Это был крупный, красивый мужчина с волнистыми кудрями и большой черной бородой. Всем своим обликом старался он показать, что он – художник. Он носил просторные бархатные куртки, какие-то пелерины, похожие на старинные плащи, галстуки, завязывавшиеся пышным бантом, береты. Свои фото он ретушировал так, что в них появлялось что-то рембрандтовское. Он действительно был замечательным мастером портрета…Это был добрый, благожелательный человек, очень трудолюбивый, любящий свое дело, свою семью, искусство и деятелей искусства.

Эта любовь к людям искусства и литературы была в нем удивительной чертой, потому что, в сущности, был он человек малообразованный, книг почти не читавший и не только ничего не понимавший в произведениях тех, кого так любил, но и не пытавшийся понять. Свое бескорыстное благоговение перед „художественным“ он передал по наследству всем своим детям. Они не мыслили себе никакой другой карьеры, кроме карьеры поэта, писателя, художника.

Детей у него было пятеро – Ида, Фредерика, Лев, Ольга и Рахиль. Две старшие дочери, Ида и Фредерика, помогали отцу проявлять фотографии и, кроме того, писали стихи. С осени 1919 года они занимались в Литературной студии Дома искусств, в семинаре у Гумилева.

Я уже рассказывал, что весной 1921 года Гумилев, великий организатор, создал при „Цехе поэтов“ нечто вроде молодежной организации – „Звучащую раковину“, членами которой стали участники его семинара. После смерти Гумилева члены „Звучащей раковины“ начали собираться на квартире у Наппельбаумов – каждый понедельник. На эти собрания неизменно приходили все члены „Цеха поэтов“.

…Наппельбаумы жили на Невском, недалеко от угла Литейного, в квартире на шестом этаже. Половину квартиры занимало огромное фотоателье со стеклянной крышей. Но собрания происходили не здесь, а в большой комнате, выходившей окнами на Невский, – и в ее окна видна была вся Троицкая улица из конца в конец. В комнате лежал ковер, стоял рояль и большой низкий диван. Еще один ковер, китайский, с изображением большого дракона, висел на стене. Этому ковру придавалось особое значение, так как дракон был символом „Цеха поэтов“. Один из сборников, изданных в 1921 году „Цехом“, так и назывался – „Дракон“. Ни стола, ни стульев не было. На диване собравшиеся, разумеется, не помещались и рассаживались на многочисленных подушках вдоль стен или на полу, на ковре. Свои стихи каждый понедельник читали все присутствующие, – по кругу, начиная от двери. Этот обычай оставался неизменен в течение всего времени, пока существовал наппельбаумовский салон – с 1921-го по 1925 год. Расцвет салона был в начале его существования – зимой 1921/22 года. Потом начался долгий, затянувшийся на три года упадок.

…Ко всем этим затеям Моисей Соломонович имел отношение только, так сказать, финансовое…Принимали гостей и руководили чтением стихов тоже только дочери. Моисей Соломонович даже и присутствовал при чтении далеко не всегда. Он только появлялся иногда в дверях – с роскошной бородой, в роскошной бархатной куртке, – стоял и слушал, пока читал какой-нибудь поэт постарше возрастом, например Кузмин или Ходасевич. Потом опять исчезал в глубине квартиры…Позже, после одиннадцати, наиболее почетные или близкие к семье гости тихонько переходили в столовую и там, за общим семейным столом, пили чай. Только там, у себя в столовой, в узком кругу папа Наппельбаум иногда отваживался высказать и свое мнение о прочитанных стихах. Едва он открывал рот, как у дочерей его становились напряженные лица: они смертельно боялись, как бы он чего не сморозил и не осрамил их перед лицом знатоков. Обычно они перебивали его раньше, чем он успевал закончить первую фразу. И он, благоговевший перед своими дочками, послушно замолкал» (Н. Чуковский. Литературные воспоминания).

Данный текст является ознакомительным фрагментом.