Я. Хучуа ЗАХАРИЙ ПАЛИАШВИЛИ
Я. Хучуа
ЗАХАРИЙ ПАЛИАШВИЛИ
Душный август 1871 года стоял над Кутаисом. По пыльной улице быстро шагал человек. Он шел, не оглядываясь, мимо заросших виноградниками домов, мимо низеньких лавчонок, мимо винного подвальчика известного во всем районе старика Ладо. Человек шел к высокому зданию католической церкви.
Было раннее утро. Церковь пустовала. Под каменными сводами гулко раздавались шаги. Человек приблизился к изваянию Спасителя и упал на колени:
— Господи, спаси ее! Помоги ей в ее мучениях! Потом он встал, огляделся, подошел к органу.
Медленно, словно преодолевая преграды, полились тяжелые протяжные звуки. Но лицо человека становилось спокойнее, тревога и боль постепенно сходили с него. Служитель кутаисской церкви, органист Петр Палиашвили понимал, что только верный друг — музыка может успокоить и помочь ему в трудную минуту. А минута была трудной. Конечно, не столько для него самого, сколько для его юной жены Марии. Сейчас в муках она рожала своего третьего ребенка,
— Кто это будет? Мальчик или девочка?
— Сын, сын! Танцуйте, Петр, вы отец второго сына! — е радостным криком в церковь ворвалась соседка. — Ну, что же вы сидите? Скорее домой! Какой чудесный мальчик! Какой красавец! У него будет необыкновенная судьба!
— Оставьте, Нино, вы всегда так говорите.
— Вот увидите. Ах, какой вы счастливец!
В этот же вечер в маленьком доме Петра Палиашвили собрались родные и соседи. Мест не хватало, рассаживались в саду. Мария, ослабевшая и счастливая, принимала подарки. Петр метался из комнаты в сад, разносил вино и фрукты. Трехлетний первенец, солидный толстяк Вано, не отходил от колыбельки новорожденного брата.
— Назовем его Захарием! — сказал отец.
Поздно, за полночь, не расходились гости; сменяя одна другую, неслись из сада песни: двое затянут — вступает третий, за ним четвертый, и вот уже все вместе ведут узорчатую, многоголосную мелодию необычайного, сложного грузинского пения.
Это были первые народные песни, прозвучавшие над новым человеком земли — Захарием Палиашвили.
Он их не слышал тогда. Они прозвучали лишь как символ его будущего, как первое скрепленное печатью звуков свидетельство о рождении, как виза на вход в мир большой музыки.
* * *
Двое ребят в этой семье стали неразлучными: Вано и Захарий. Шли годы, появились новые дети (в семье Палиашвили их было восемнадцать). Соседи шутили: крепко любит Петр жену! Но шестеро умерли в младенчестве.
А эти двое первых словно предчувствовали, что на жизненном пути будут идти рядом и что оба на всю жизнь поклонятся одной музе — Евтерпии. Потому так и дружили. Захарий, как хвостик, всюду ходил за Вано.
Вано начал учиться игре на рояле — Захарий часами сидел рядом. Вано шел играть на улицу — Захарий, как тень, за ним.
Отец определил Вано певчим в церковный хор.
— И меня! — потребовал Захарий.
И вот уже Вано получил «должность»: он стал органистом в церкви. Он зарабатывает деньги и даже помогает семье!
Захарий все мессы проводил около Вано. Не слепое обожание брата руководило им. Он слепо, сам еще не понимая этого, любил музыку. Любил ее во всем: и в нежных песнях матери, и в мощном звучании хора, и в грустных звуках органа. Мальчиком он постигал удивительное разнообразие музыки. И тогда-то твердо решил стать музыкантом.
— Вано заболел, — сказала однажды мать. — Отец не может справиться один. Воскресная месса идет целый день, а он, бедный, так устает!
— Я заменю Вано.
— Ты, Захарий? А ты разве можешь?
Но тринадцатилетний Захарий не успевает ответить. Он уже мчится к церкви. Так состоялся его дебют как органиста. Прошло немного времени, и кутаисские католики иначе и не представляли себе своей церкви, как только с этими двумя юными Палиашвили за органом.
— Вот истинные музыканты! Бог их нам послал! — говорили прихожане.
Но если бог им послал этих юношей, то он, видимо, не собирался оставлять их здесь надолго. Он явил свою волю в виде настоятеля тифлисской католической церкви Альфонсо Хитаришвили. В тифлисской церкви была нужда в органистах. Прослушав братьев, Хитаришвили сказал:
— Я беру их с собой в Тифлис. Вано будет органистом, Захарий — певчим.
Так совершился первый поворот в судьбе будущего композитора. Он знал, что музыка — его жизнь, его будущее, но как он будет плавать в этом бурном море — кто мог знать тогда?
* * *
Тифлис девяностых годов прошлого столетия. Столица Грузии. Форпост русского колониализма. Здесь все смешалось в эти годы: и неусыпная деспотическая власть царских наместников, и влияние Запада, и глухо, но настойчиво бурлящее национальное движение за свободу, и активная, чрезвычайно доброжелательная помощь культурным силам грузинского народа со стороны их русских собратьев в деле развития национальной науки и просвещения.
В частности, в эти годы в Грузии жили (или приезжали) и работали такие известные русские музыканты, как Балакирев, Ипполитов-Иванов, Танеев, Кленовский.
Национально-освободительное движение в Грузии отразилось и на культурной жизни страны. Жажда к возрождению самобытной грузинской культуры с неудержимой силой толкала деятелей музыкальной культуры к новым поискам. Самой важной формой деятельности стала теперь не исполнительская работа, не постижение классического наследия Запада, а собирание, обработка и популяризация лучших образцов народной музыки.
В эту обстановку возрождения национального, народного искусства, в обстановку новых, прогрессивных настроений попали и братья Палиашвили. Все в Тифлисе, особенно в его музыкальной среде, было им внове и интересно.
В 1886 году Ладо Агниашвили основал первый грузинский этнографический хор. Им руководил Иосиф Ратиль, родом чех. Оба брата были приняты туда как хористы.
Вано привлекала больше светская музыка. Его незаурядные способности хоровика позволили ему вскоре уйти от церковной музыки. Он стал хормейстером в театре оперетты, а затем дирижером в оркестре возникшего тогда в Тифлисе «Музыкального кружка». Но вот настал день, когда братьям пришлось расстаться: двадцатилетний Вано уезжает в Россию, в консерваторию.
Захарий словно потерял лучшего друга, самую прочную свою опору. Он загрустил. Часто мать и старшая сестра Анна допрашивали его:
— Что с тобой, Захарий? Что тебе не по душе?
Все было по душе. Он был строен и красив, этот восемнадцатилетний юноша. Он работал теперь главным органистом в церкви, помогал стареющему отцу и семье. Но его томила страсть к музыке, музыка бродила в нем, а он не мог справиться с нею, потому что не постиг еще ее законов. Он хотел учиться. Только в 1895 году, в двадцать четыре года, Захарий смог стать учеником музыкального училища. Высшего музыкального учебного заведения в Тифлисе тогда не было. Да и это, среднее, было единственным на всем Кавказе!
Какое же это было счастье, когда он, взволнованный, впервые вошел в класс Н. С. Кленовского — преподавателя теории музыки. Тайная мечта, может быть, и осуществится когда-нибудь! Столько раз он удерживал себя, говорил себе, что ничего не выйдет, насильно заставлял себя не думать об этом.
Вот и теперь: словно специально, чтобы отвлечься от праздных мыслей, он начал обучаться игре на валторне у педагога Моска. Зачем ему валторна? Да, звук ее интересен и необычен, она трудна для освоения, тут что ни звук — то опасность срыва, фальши. Есть в ней, в валторне, что-то таинственное, словно звучат в горах трубные гласы демонов, словно собирают древние полководцы на бой свои племена…
— Да зачем тебе валторна! — спорила с Захарием сестра Анна, когда они возвращались вечером после занятий в хоре. — Пойми, Грузии нужны не трубачи, а музыканты-просветители. Пласты народной музыки лежат нетронутыми. Ты такой способный, Захарий. Займись обработкой народных мелодий! Ты хормейстер, почти хозяин хора. Можешь с нами и петь все свои обработки.
— Я не могу оставить валторну. Моска не позволит. Не забывай, что я грузин из низов и меня не очень-то ждут в классе скрипки или рояля.
— Тогда попробуй пойти в класс композиции.
— Да я уже… — сказал он и замолк.
Захарий не сразу признался дома, что пробует писать музыку. Только весной 1899 года, когда он принес аттестат первой степени об окончании класса композиции, домашние поняли: и этому сыну надо уезжать в консерваторию.
Так свершился второй поворот на его пути к вершинам музыкального творчества. Только свершился гораздо сложнее, чем первый. Переехать в Тифлис было делом несложным. Но уехать учиться в Москву — где же взять на это деньги?
И тут Захарий узнал, сколько у него друзей. Он не знал их раньше. Но они его знали — ремесленники, рабочие тифлисских заводов, учащиеся гимназий, учителя, мелкие служащие — все те, кто не раз слушал хор, руководимый Захарием. Сколько благотворительных и бесплатных концертов давал этот хор в залах Тифлиса! И вот теперь его юный руководитель в нужде, ему надо помочь!
В газете «Иверия», редактором которой был тогда Илья Чавчавадзе, в первых числах февраля за 1900 год появилась заметка:
«На 12 февраля в зале Тифлисского собрания назначен концерт Зах. Палиашвили, который недавно вместе со своим хором принимал участие в благотворительных концертах. Этот молодой человек окончил музыкальное училище и едет в Россию… Как известно от знатоков музыки, в Палиашвили заметна обнадеживающая трудоспособность, талант и глубокое понимание национальных мотивов. Общество, как грузинское, так и иной национальности, неизменно бывало довольно пением хора Палиашвили; оно, надеемся, не оставит без внимания этого прилежного учащегося и ставшему на путь учебы даст возможность приобретения высшего музыкального образования, с тем чтобы с помощью знания и труда стать полезным для нашего национального дела».
И «общество» — передовые круги грузинской интеллигенции и рабочих помогли Захарию. Деньги, собранные в его пользу, составили достаточную сумму, чтобы начать обучение в столице.
* * *
И вот он в Москве, в консерватории. Он учится у самого Сергея Ивановича Танеева! Пытливые глаза Захария жадно постигали нотную премудрость, уши впитывали сложность гармонии и полифонии, мозг проверял ее музыкальной «алгеброй». Три года занятий — курс тогда был трехгодичным — насыщены до предела. Только тренированный, привыкший с детства к работе организм Захария мог выдерживать ту огромную нагрузку, которую он нес.
Систематические занятия теорией, изучение музыкального наследия классиков, особенно русских, регулярные занятия дома, вечером — в концерт, слушать симфоническую музыку, а еще лучше в оперу… Перед концертом еще надо успеть на занятия грузинского хора. В Москве было немало грузин-студентов, обучавшихся в различных учебных заведениях. Захарию удалось собрать их и организовать хор. Этот неутомимый парень и здесь, на севере, не мог жить без любимой народной грузинской песни!
* * *
Где они познакомились? На одном из грузинских вечеров? Или в фойе Большого зала консерватории? А может быть, черноглазый грузин просто пошел по улице следом за худенькой девушкой в бархатной шубке? Это в общем неважно. Важно одно. Он увез ее с собой в Тифлис, Юлечку Уткину, Юлию Михайловну Палиашвили, помощницу, жену. Большая семья Палиашвили стала еще больше.
Молодой, полный сил, полный новых, глубоких знаний, полученных в Москве, теперь еще и окрыленный любовью, Захарий чувствовал себя в состоянии сделать очень многое Для развития музыкальной культуры родной страны. Он понимал, что здание музыкальной культуры Грузии только начинает строиться. Фундамента еще не было. Вернее, были заложены лишь первые кирпичи.
Он бесстрашно взялся за дело, чтобы выполнять самую черную, самую первую и нужную работу. Началась его музыкально-образовательная и просветительская деятельность.
* * *
В Тифлисе Палиашвили стал педагогом. В двух гимназиях он преподавал пение. В одной из них создал хор, струнный оркестр, ввел обучение игре на скрипке и виолончели. Он настолько втянул молодежь в занятия музыкой, что вскоре силами гимназистов смог устраивать концерты симфонической музыки. Он работал в Тифлисском музыкальном училище, где еще недавно был учеником: преподавал теорию музыки, сольфеджио, гармонию и хоровое пение.
И, наконец, в 1908 году радостное для всех любящих музыку событие. В Тифлисе открылась первая национальная музыкальная школа, организованная при Грузинском филармоническом обществе. Директором ее стал Захарий Палиашвили.
В доме Палиашвили в Тифлисе, в комнате молодых, между книг и нот, на тумбочке стоял странный и непонятный для того времени аппарат. Приходя после работы домой, Захарий Петрович — а его теперь так именовали не только ученики, но и знакомые — открывал аппарат и со вздохом закрывал его снова. Это было последнее новейшее изобретение американца Томаса Эдисона, предок нынешнего магнитофона — фонограф. Захарий Петрович считал дни: скоро ли каникулы? Скоро ли он поедет в горы? Не отдыхать, нет! Искать, слушать, записывать. Записывать песни, мелодии танцев.
Эту работу он особенно любил. Каждый год, приезжая на лето из Москвы домой, он и недели не мог усидеть в городе. И теперь его снова звали вершины Сванетии, зеленые долины Картли, утесы Кахети, бурные водопады Гурии… Старики — народные певцы, бренча на чонгури, рассказывали ему в песнях историю своих племен, а потом молодые грузины в огневых танцах изображали свой быт и нравы народа.
Музыкант-фольклорист Палиашвили помогал будущему композитору Палиашвили. Он все еще не считал себя в эти годы композитором, хотя и окончил как композитор Московскую консерваторию, сделал целый ряд обработок народных песен, интересных гармонизаций и уже был автором нескольких оригинальных сочинений.
Вот что писал он в 1907 году в газете «Исари» («Стрела»):
«В музыкальном искусстве самым сложным и трудным предметом является композиция, которая от музыканта требует естественного таланта, огромной работы и большой «практики»… А пока что ни автор этих строк — покорный ваш слуга, ни другие грузинские музыканты не являются композиторами, так как никто из нас на этом поприще не прославил себя и ничего не создавал».
Но если не он, то кто же был в Грузии композитором? Никто. Была музыка, прекрасная, самобытная, необычайная. Были сотни песен и танцевальных мелодий, как сказки, из уст в уста передавали их отцы сыновьям. Музыка жила в грузинском народе. И, как Глинку в России, ждала своего первого аранжировщика, своего первого композитора. Им стал Захарий Палиашвили. Стал не случайно. Вся его музыкальная судьба сложилась так, что иначе быть не могло.
Упорный труд, целеустремленность, огромная любовь к музыке, постоянные поиски народных мелодий, глубокая и тайная жажда сочинять в сочетании с серьезными знаниями теории композиции, гармонии, инструментовки, а главное — ясное понимание необходимости создания профессиональной национальной музыки, — все это вместе создало ту почву, из которой мог вырасти и расцвести незаурядный самобытный талант Захария Палиашвили.
* * *
Каждое утро в доме семьи Палиашвили почтальон выгружал из своей сумки целый ворох писем.
— Получайте, дорогая Юлия, это для вашего мужа вместо хлеба, а это вместо барашка, — шутил он.
Вечером Захарий просматривал груды газет. Особенно любил он литературный журнал «Феникс», там попадались интересные рассказы.
— Юлия, иди сюда! — крикнул Захарий жене. — Смотри, как интересно!
Юлия Дмитриевна подсела к мужу, заглянула в журнал.
— «Старинное народное сказание «Абесалом и Этери» в стихах, восьми картинах, обработанное для сцены Петром Мирианашвили», — прочла она. — Это известное сказание «Этериани». Ну и что же?
— Обработанное для сцены, — словно про себя сказал Захарий. — Но почему «Этериани», эта прелесть, эта изумительная легенда, должна быть обработана для драматической сцены?
— А что тут особенного? — не понимала мужа Юлия Дмитриевна.
— Почему не для оперной?
— Да где же для оперы музыка?
— Да, именно, где же музыка? — улыбнулся Захарий Петрович и встал. — Где она, вот вопрос.
И вдруг, увидев его смеющиеся глаза, его широкую улыбку, Юлия Дмитриевна поняла: Захарий задумал что-то серьезное.
— Слушай, это же изумительный сюжет для оперы. Грузинские Ромео и Джульетта, Тристан и Изольда, Тахир и Зухра, Лейли и Меджнун — вон что такое
Абесалом и Этери! Это легенда, конечно, но кто знает, Может быть, в древности и существовали реально несчастный Абесалом и его возлюбленная пастушка Этери и злые люди разлучили их. Да разве важно, были ли они на самом деле? Сколько раз судьба разлучает влюбленных! О любви, о ее огромной силе, которая может побороть силы зла и даже смерть, — вот о чем я хочу писать!
— Захарий, ты хочешь написать оперу?
— Тсс… пока об этом ни слова! — Улыбка сошла с его лица. — Но я не могу не начать. Надо попробовать. Как ты думаешь, Юлия?
— Обязательно! У тебя получится. Я не сомневаюсь. И начинай сейчас же, сегодня!
Так начала писаться первая грузинская опера, та самая, что стала впоследствии яркой жемчужиной грузинской музыки, непревзойденным явлением национального оперного искусства.
Царевич Абесалом полюбил красавицу пастушку Этери и решил жениться на ней. Но визирь Мурман тоже влюблен в будущую царевну. Он подсыпает ей в чашу зелье, и Этери заболевает. Кто спасет ее? Визирь предлагает Абесалому свои услуги, но в награду за спасение Этери он заберет ее себе. Абесалом в отчаянии соглашается. Этери спасена, но Абесалом не может пережить разлуки с любимой. Добравшись до хрустального замка, где живет Этери, он умирает на руках возлюбленной. Этери с горя кончает с собой.
Палиашвили писал оперу не один год. Он не мог отдаться творчеству целиком: занятия в училище, в школе, хорах оставляли мало времени. Но все же дело подвигалось вперед.
Лето 1913 года Захарий Палиашвили провел вместе со своей семьей в деревне Никуличи, близ Рязани, у родственников жены. Здесь, на лоне чудесной природы, окруженный заботой и любовью своих близких, Захарий работал с исключительной плодотворностью. Дело создания «Абесалома» двигалось быстрыми шагами. Радостный, Захарии вернулся в Грузию, где его подстерегало тяжелое горе: умер его единственный, горячо любимый сын, одиннадцатилетний Ираклий, на которого он возлагал большие надежды.
В четыре года Ираклий одним пальчиком подбирал марш Черномора из оперы «Руслан и Людмила» Глинки. В семь лет он сочинил небольшой вальс и посвятил его любимой оперной певице Марии Дмитриевне Турчаниновой, лично передав этот вальс на сцену в день ее бенефиса.
Захарий тяжело, переживал потерю любимого сына. Ежедневно ходил на его могилу. Забросил композицию любимого «Абесалома». Ничто его не интересовало.
И вот однажды его осенила мелодия, полная невыразимой грусти, выражающая всю боль его страдающего сердца, весь трагизм, вызванный потерей его надежды, его солнцеликого сына:
Счастья жаждал я — и нашел его.
Но судьбой суждены мне мученья…
…Я потерял мою радость, и солнце больше мне
не светит.
О, без тебя, мое счастье; ничто не мило мне на
свете.
Слова и мелодия удивительно подходили к душевному состоянию Абесалома (начало третьего акта), который вынужден расстаться с любимой Этери. А ведь без нее померкло солнце для Абесалома, жизнь потеряла всякий смысл!
Эта искренняя музыка, рожденная в глубинах настрадавшейся души композитора, вложенная в уста Абесалома, глубоко воздействует на слушателя своей правдивостью, непосредственностью.
Наконец Палиашвили вновь вернулся к сочинению оперы и закончил ее к 1917 году.
Опера увидела свет лишь после революции: в 1919 году, 21 февраля, и поразила слушателей глубиной, широкой эпичностью, монументальностью и яркой, колоритной выразительностью.
Это был истинный праздник грузинской музыки: на традиционной оперной сцене, где доселе ставились лишь оперы западных и иногда русских композиторов, полноценной жизнью зажила национальная опера. Поставил оперу выдающийся грузинский оперный режиссер А. Р. Цуцунава, дирижировал первым исполнением сам автор, Захарий Петрович Палиашвили.
Ведущие деятели музыкальной культуры Грузии решили — отныне ею будет открываться каждый оперный сезон Тифлисского театра.
Вся общественность Грузии горячо поздравляла композитора с успехом. Музыкальная критика дала высокую оценку этому выдающемуся произведению. В самом деле, опера «Абесалом и Этери» была чрезвычайно самобытным и своеобразным явлением.
Легендарность сюжета не оказала никакого влияния на реалистическую направленность оперы. Благодаря сочности и образности музыки сюжет легенды настолько приближается к подлинной жизни, что в опере он воспринимается как реальное событие из исторического прошлого Грузии.
От первой сцены — встречи Абесалома с Этери — до финальной — смерти Абесалома на руках любимой — 3. Палиашвили правдиво раскрывает эмоциональное состояние героев: пламенную влюбленность юноши Абесалома (ариозо из I акта), мрачное одиночество, предчувствие разлуки с Этери (начало III акта) и просветленную грусть в предсмертной сцене; удивительное обаяние, грацию, мягкую женственность и благородство душевных порывов Этери; суровость натуры мужественного, волевого Мурмана, тяжело переживающего свою страсть к Этери. Выпукло и четко обрисованы также второстепенные персонажи: мудрый царь Абио, бесстрашный полководец Тандарух — тамада на свадебном пиру (II акт), Мариха — сестра Абесалома, покоряющая своей невинной простотой и искренностью.
Активным участником, а порой и движущей силой музыкальной драматургии «Абесалома» выступает народ, направляющий жизненные пути основных героев. Примеры использования хора как носителя образа народа Палиашвили видел в русских классических операх, основательно и всесторонне им изученных, и естественно, что он воспользовался этим приемом для своей оперы.
Творческая удача Палиашвили заключается прежде всего в том, что для музыкального воплощения народной легенды, с ее эпически-повествовательным характером, степенностью и неторопливостью изложения сюжета композитор Нашел музыкально-выразительные средства, полностью соответствующие возвышенно-благородному духу «Этериани», ее высокой нравственной атмосфере, народной мудрости, выраженной яркими поэтическими образами.
Источником музыкального вдохновения Палиашвили служили такие образцы многоголосного народного песенного творчества (преимущественно песни Восточной Грузии), которые отличаются плавностью, Величавостью движения, благородной сдержанностью в выражении страстей и эмоций.
Во всем этом и кроются причины необычайного единства стиля, широты дыхания, поразительной направленности музыкального языка оперы, покоряющая сила которой в ее глубокой народности.
21 февраля 1923 года семья Палиашвили присутствовала в переполненном зале Тифлисского оперного театра на сотом исполнении оперы «Абесалом и Этери». А через десять месяцев на этой сцене ставилась вторая опера Захария Петровича Палиашвили — «Даиси» («Сумерки»).
Сюжет «Даиси» прост и традиционен. События переносят нас в условно-историческую эпоху, про которую говорят иногда — «давным-давно это было…».
Да, давным-давно это было. Сотник Киазо задумал жениться на красавице Маро. А Маро полюбила юного воина Малхаза. И Киазо убивает Малхаза. Убивает из ревности, из жажды мести, оскорбленного самолюбия. Но народ осуждает Киазо, лишает его воинской чести, ибо никому не дано посягнуть на чистоту любви и — это главное — забыть в минуту опасности о долге перед родиной. Народ уходит в бой с врагом, напавшим на страну.
Таков сюжет «Даиси».
В отличие от эпически-монументального «Абесалома и Этери» в опере «Даиси» широко использованы испытанные оперные формы: арии, куплеты, ансамбли, танцевальные номера, яркие жанровые сцены. Но сила дарования композитора так велика, что даже на обыденном сюжете, используя традиционные формы, он сумел создать музыку неувядаемой прелести и поэтического очарования. Все в этой опере живет сочной, полноценной художественной жизнью. Личная жизнь героев тесно переплетена с их общественным долгом перед родиной, и в этом одна из основ народности оперы «Даиси».
В «Даиси», как и в «Абесаломе», основой языка служит тот же музыкальный фольклор Грузии. Но представлен он шире и многообразнее: крестьянские песни органически сплетены с колоритными мелодико-гармоническими оборотами народной городской музыки старого Тифлиса.
* * *
В живописном уголке Абастумани примостился домик композитора. В дни и недолгие месяцы, когда создавалась «Даиси», уже ничто не мешало Захарию Петровичу писать: он, прославленный композитор, мог отойти на время от педагогической деятельности, чтобы целиком отдаться творчеству.
В Абастумани постоянно приезжали друзья и почитатели. Но Юлия Дмитриевна пускала не всех.
У Вано Сараджишвили и Сандро Инашвили был «постоянный пропуск». Эти двое — ближайшие друзья, солисты Тбилисской оперы — первыми слушали написанные куски оперы, тут же проверяли свои будущие партии (Малхаза и Киазо), спорили, предлагали новые варианты. Палиашвили охотно принимал их замечания. Богатейший опыт оперных певцов был очень ценен для композитора.
Г. Габашвили. Портрет Ильи Чавчавадзе.
Б. Авалишвили. Портрет Важа Пшавела.
У. Джапаридзе. Портрет Захария Палиашвили.
Вано Сараджишвили.
— Захарий Петрович, — предложил как-то Вано Сараджишвили, — есть прекрасные стихи Акакия Церетели с популярной мелодией, очень подходящей для арии Малхаза. Вот они. — И он с чувством прочел «Мне судьбою» («Таво чемо»).
— Здорово! — откликнулся Захарий Петрович. — Это может прозвучать вот так. — И он начал наигрывать первые такты мелодии будущей арии «Таво чемо».
И вот, наконец, и премьера. На этот раз Захарий Петрович в зале, среди слушателей, а за дирижерским пультом самый близкий из друзей, самый любимый — брат Вано, теперь уже известный оперный дирижер. Поднялся занавес. Публика аплодирует отличным декорациям Валериана Сидемон-Эристави, а потом все поворачиваются к ложе, где сидит композитор. Вано приветствует его и незаметно подмигивает: как в детстве. А оно уже давно прошло, его детство, наступила зрелость, да ведь и старость недалеко; ему пятьдесят два года…
Музыка — вот что никогда не стареет. Кажется, об этом говорили на каком-то банкете, поздравляя его с пятидесятилетием. Но он совсем не чувствует себя старым. Разве старики пишут оперы о любви? Разве не о себе писал он в арии Малхаза?
Гром аплодисментов прерывает его мысли. Его вызывают на сцену — он стоит рядом с Вано, с постановщиком оперы Котэ Марджанишвили; артисты жмут ему руку, преподносят цветы.
Захарий Петрович чувствует, что счастье его огромно: он нужен и полезен родному народу, родному искусству.
А через два года, 12 апреля 1925 года, грузинский народ поздравлял своего композитора с тридцатилетним юбилеем его музыкальной деятельности. Его приветствовали композитор Александр Афанасьевич Спендиаров, Леонид Витальевич Собинов и верный друг грузинской музыки, основатель Тбилисского училища, старейший музыкальный деятель и композитор М. М. Ипполитов-Иванов. В этот день стало известно, что Захарию Петровичу Палиашвили присваивается звание народного артиста Грузинской ССР.
* * *
Шли годы. Это были годы труда, создания все новых и новых произведений. В 1927 году создана кантата «X лет Октября» для солистов, хора, симфонического и духового оркестров. Она исполнялась впервые 10 ноября перед зданием правительства Грузии, и участвовало в ней четыреста человек. А через пять месяцев Палиашвили дирижировал своей третьей оперой — «Латавра». Снова, как в первые годы революции, он директор Тбилисской консерватории (преподавание в ней Он не прекращал все эти годы). Давно уже написана литургия, грузинская сюита для симфонического оркестра, хоры, романсы, а Захарий Петрович словно торопится: один за другим выходят обработки народных песен, статьи о грузинской музыке.
Да, он торопился. Потому что он был очень болен.
И он знал, что времени у него мало. До обидного мало!
6 декабря 1933 года, шестидесяти двух лет от роду, Захарий Петрович Палиашвили скончался.
* * *
Его имя прославило музыкальную культуру Грузии. «Абесалом и Этери» и «Даиси» выдержали испытание временем. Ясные по замыслу, глубокие по идейному содержанию, высокие по мастерству, законченные по форме, произведения Палиашвили доступны и понятны самому неискушенному слушателю. Заслуга Палиашвили перед родной культурой состоит еще и в том, что он первый заложил прочные основы подлинно классической грузинской музыки, одним из первых представил племенное и диалектное многообразие грузинского музыкального фольклора как стилистически единое художественное явление, добился обобщения всех элементов, составляющих песенное богатство Грузии, и, таким образом, поднял национальное искусство на такую вершину, откуда стали видны многие пути его дальнейшего развития.
Передовой педагог, дирижер, неутомимый этнограф-путешественник, человек огромной воли, трудоспособности, ясной мысли и большой щедрой души — таким мы помним Захария Палиашвили, талантливейшего грузинского композитора, автора классической национальной оперы.
Со страниц его партитур встает перед нами душа Грузии, страны легенд и сказаний, горных вершин и неумолкающих водопадов, многоголосных песен и огненных плясок, душа ее трудового народа. И мы благодарим композитора за это открытие, за огромный труд, проделанный им и равный по значению подвигу.