Книга вторая Мир гор

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Книга вторая

Мир гор

К концу осени, когда земля, выполнив обещание, вознаграждала тружеников земли своими щедрыми дарами, когда заканчивались полевые работы и весь урожай находился уже в амбарах, время, казалось, начинало замедлять свой ход, как бы задерживаясь между бездействующими, праздными пальцами людей. И вот тогда наступала пора гвая — коллективного труда. Это были дела, не требующие спешки, как, например, чесание шерсти, отделение кукурузных зерен от початков. На большой террасе или в амбаре собирались молодые люди, богатые и бедные, хозяева и слуги. Здесь пели и танцевали, а по кругу шли фрукты и сладости. Певцы исполняли старинные песни, молодежь подпевала им хором. Это продолжалось до глубокой ночи. (См. акварель ‹…›.)

А когда наступала зима, то она приносила с собой другой, более торжественный гвай, который проходил в просторном закрытом помещении, что создавало впечатление большей близости собравшихся здесь людей. Это происходило тогда, когда в одном из домов по торжественному поводу шили для брата или жениха шубу (тулуп), если расшивали свадебные наряды для невесты отделками по старинным образцам или драгоценными камнями и золотыми пластинками. Руководил всеми этими работами портной Саду, ум и мастерство которого снискали ему большое уважение.

Все это происходило следующим образом. В большом зале, где в камине потрескивали дрова, на коврах лежали валики и подушки, на которых сидели девушки. Они пели и шутили, а их пальцы при этом ловко и без устали работали. На некотором расстоянии от девушек сидели и стояли парни, наблюдая за искусными рукодельницами, и курили свои изящные серебряные трубки. На низком столике, рядом с камином, стоял кувшин с бузой, лежали блюда с орехами и печеньем. Каждый мог пить и есть, сколько хотел. Все предметы вокруг, изготовленные руками местных умельцев, были хорошо знакомы и близки присутствующим. Здесь находились такие же лампады из бронзы и глины, какие находят в греческих и римских захоронениях, кувшины, кинжалы, огнестрельное оружие, женские украшения, набитые овечьей шерстью подушки, ковры на полу и на стенах, а также парчовые одеяла на случай приезда почетных гостей.

На гвай молодежь собиралась не только для выполнения какой-то определенной работы. Здесь присутствовало и другое не менее важное обстоятельство. Это подтверждали и изящные изысканные наряды девушек, которые старались в этот день особенно хорошо выглядеть. Вечера гвая представляли собой особые мероприятия в жизни общины, так как только тут, на досуге, парни и девушки могли поближе присмотреться друг к другу. Собственно говоря, именно здесь каждый делал свой выбор, и все это понимали. Какое-то ощущение внутренней взволнованности присутствовало в помещении, что-то значительное и многообещающее, более приятное, чем само исполнение мечты: встреча и ухаживание.

Важно было и то, что только здесь могли собраться вместе все молодые женщины и девушки, которых обычно можно было увидеть лишь мельком. А у юношей появлялась возможность пообщаться с ними, хотя бы на расстоянии, так как в своем привычном женском окружении каждая из них вела себя более свободно и естественно. По спокойным работающим рукам, ловким и старательным движениям пальцев можно было судить и о душевных качествах, и о чертах характера девушек. С наступлением темноты все парни с нетерпением устремлялись в один из ярко освещенных домов, откуда слышались музыка и смех. Но мысленно они были уже {31} там, на гвай. «Мои глаза будут наслаждаться красотою роз, как пчёлы, они будут летать от цветка к цветку»,— думал про себя один, и: «Я буду смотреть, но не касаясь руками, и может быть разговаривать с нею, а во время танца летящий подол ее платья снова коснется моего колена»,— думал другой.

Очень важной составной частью гвая была музыка. Кто-то приносил чунгур * {32} и пел под его аккомпанемент хорошо всем знакомые шутливые куплеты, на них, в свою очередь, отвечали девушки. Время от времени кто-то тут же сочинял новую частушку, которая, как метко пущенная стрела, достигала своей цели. Все новое быстро подхватывалось и запоминалось наизусть. Затем были танцы, устав от которых, публика любила послушать Галбаца, известного певца, чье имя означало «гривастый волк», то есть лев. «Где наш лев?» — кричали мужчины и просили его петь так, чтобы горы откликнулись громким, раскатистым эхом. Галбац действительно обладал мощным, неистощимым голосом, басом. Свое пение он сопровождал сильными, выразительными жестами, держа в руках бубен, который он то приводил в легкое движение, то сильно бил в него, в зависимости от значимости исполняемого текста, что приводило слушающих в неописуемый восторг. Другой музыкант сопровождал его пение игрой на чунгуре. Все любили слушать старинные баллады, так как они заставляли сердца сильнее биться и вызывали румянец на щеках робких, невинных девушек, так что взгляды юношей становились смелее и, казалось, для них приоткрывались запретные врата.

Когда стихали одобрительные возгласы, Галбац резко ударял в бубен и обращался к присутствующим:

«Слушайте меня, мужчины и женщины, говорливые девушки и нетерпеливые юноши, так как я хочу спеть вам о знаменитом Хаджи-Мурате * {33}. Кто не знает Хаджи-Мурата, гордость наших гор? Того, кто был прекрасен и в жизни, и в смерти? Того, чью славу песня доносит до самых далеких гор и долин?

Знаете ли вы, как однажды ему удалось вырваться из рук врагов и расстроить их планы? А произошло это тогда, когда он был наибом Аварии и еще верил, что сможет жить в дружбе с русскими. Русским наместником в Темир-Хан-Шуре был тогда Ахмед-хан, приказавший Хаджи-Мурату прислать ему с каждого подворья по вьючному животному, доверху груженному дровами. Хаджи-Мурат был озадачен. „Как же смогут аварцы выполнить такой приказ? Ведь у нас одни голые скалы с крошечными полями и лугами, поросшими низкой травой. Вряд ли и с нижних лесистых склонов гор нам удастся добыть достаточное количество дров даже для себя“.

В ответном послании он написал, что при всем желании он не сможет выполнить приказ из-за бедности его края лесами.

Это письмо Ахмед-хан показал наибу Гимбату, недолюбливавшему Хаджи-Мурата и попытавшемуся вбить клин в их отношения, лицемерно сказав: „Если бы ты приказал это мне, мои люди выполнили бы его без промедления. Сомневаюсь, что Хаджи-Мурат верен и честен по отношению к русскому царю. Я думаю, что он связан с имамом Шамилем, находящимся в Дарго {34}, и пытается перетянуть всех аварцев на его сторону“. Высказанные Гимбатом подозрения смогли посеять недоверие в сердце Ахмед-хана, и он приказал Хаджи-Мурату приехать к нему в Хунзах, якобы для беседы. Но бесстрашный джигит был сразу по приезде схвачен и брошен в крепостную тюрьму. Горько и тесно было горному орлу в узкой клетке. Ахмед-хан планировал, однако, отправить его в дальнейшем в сопровождении вооруженной охраны в Темир-Хан-Шуру, откуда героя должны были этапировать в далекую Сибирь, после чего над его головой никогда не засияло бы солнце Страны гор, и он никогда больше не ступил бы на родную землю.

Через неделю надзиратели среди ночи разбудили пленника, завязали ему глаза, сунули ему в рот кляп, завязали руки веревкой, которую крепко держали двое солдат; за ними шла остальная охрана. И вот таким постыдным образом они вели его сквозь темноту ночи, понимая, что при свете дня народ освободил бы своего любимого героя. Пройдя незначительную часть пути, русские солдаты поняли, что они на неправильном пути, так как плохо ориентировались в горах. Некоторое время они спорили, пытаясь определить правильное направление, но не сумев этого сделать, посоветовались и наконец решили самого пленника сделать проводником, так как он знал все горные тропы. Он жестами попросил убрать кляп изо рта. Они послушались, оставив, однако, руки связанными и не выпуская веревки из рук. Солдаты шли, охраняя пленного со всех сторон, примкнув штыки и держа пистолеты на взводе. Но герой не считал свое положение безвыходным, так как чувствовал под ногами родную землю, где удача его никогда не подводила. И в темноте он узнавал дорогу, как если бы это были дорожки его сада, но он сознательно вел их по неправильному пути, то вверх, то вниз по каменистым тропам, пока они не начали спотыкаться от усталости. А Хаджи-Мурат легкой поступью шел впереди, так как острые железные гвозди, которыми была подбита его обувь, цеплялись за гальку. Все у?же и круче становилась тропа, все более хрупкой горная порода, на востоке появилась розовая полоска утренней зари, наступал день, и они шли по краю страшной пропасти. Солдаты не могли оторвать своих испуганных глаз от неуверенных ног, в то время как наш джигит пытался измерить смелым взором сумеречную глубину и думал о быстроногом туре *, который, подобно стреле, выпущенной из натянутого лука, вырывается из рук охотника. Тут он громко воскликнул: „Именем Аллаха!“ И бросился со скалы, увлекая за собой державших его солдат. Прыгая и скользя, ему удалось стать на землю, и она, родимая, сохранила ему жизнь. Хотя его руки были еще связаны, он поднялся на ноги и прислушался. Над ним и вокруг него была мертвая тишина. Враги были повержены.

Теперь он шагал по тайным тропам в сторону Буцра. Когда же он дошел до дома Арзумаса, своего верного единомышленника, ему освободили руки, перевязали раны и накормили. Однако здесь он не хотел больше оставаться. Арзумас дал ему оружие и лошадь. Уже сидя в седле, Хаджи-Мурат поручил верному товарищу передать своим родственникам, что он уже не в темнице и не отправлен в Сибирь, а находится на свободе и направляется в Дарго к Шамилю.

Он бесстрашно сражался под священным знаменем великого имама. Его имя было овеяно славой. Но после того памятного побега он слегка прихрамывал, что придавало его и без того гордой и благородной походке еще большую внушительность. История с его необыкновенным спасением была у народа на устах. Еще много неслыханно смелых и дерзких поступков совершил он, пока судьба ему это позволяла, но как только погасла его звезда, он умер, как стойкий и мужественный герой» {35}.

Песня закончилась, и громкие рукоплескания вознаградили певца так, что он снова начал воодушевленно петь.

«Слушайте меня дальше, люди. Я хочу вам спеть о знаменитой крепости Чох, и вы узнаете о том, что там однажды случилось {36}.

Как-то к наместнику пришел один из крупных военачальников с приказом своего царя собрать армию. И во всей России не осталось солдата, который не был бы мобилизован. К этой компании присоединились также Грузия, Шуша, Шамахи и Баку. Они везли с собою пушки с толстыми крупными ядрами, с помощью которых был завоеван Ереван {37}. Сборы проходили в августе на Турчидаге, где на открытом плато нещадно палило солнце. Как в ясную ночь небо бывает усыпано яркими звездами, так и горы были покрыты роскошными палатками военачальников. А пушек на крутых скалах было столько, сколько деревьев в густых чеченских лесах. Акушинцы и цудахарцы {38} проводили военный совет, а люди из Дарго {39} и жители долин совещались с русскими. Держа руки на рукоятках сабель, они произносили торжественные слова: „В этот раз, Дагестан, мы тебя не оставим! Крепость Чох должна сгореть в огне, а андалы {40} стать нашими солдатами“. Эти речи дошли до великого имама Шамиля. Ему передали, что на Турчидаге расположились чужие солдаты, что крепость Чох русские намереваются сжечь, а андалов сделать своими солдатами. Как же можно разрушить крепость, если защитники стоят у ее стен как огненные столбы? Как они могут сделать нас, андалов, своими слугами, если нам помогают ловкие и проворные скалолазы — ругуджинцы? Великий имам отправил всем своим наибам письма, потому что настало время объяснять, как найти выход из создавшегося положения, где искать помощь. День и ночь он рассылал свои послания: „Готовьтесь к борьбе за крепость Чох, мои джигиты!“ Затем он сел на коня и, называя каждого из своих мюридов по имени, призвал их следовать за ним. Все они были меткими стрелками, попадавшими на лету птице в глаз, и искусными воинами. Когда они прибыли на место, к ним подошли отряды андалов и других горских народов. Верхом на лошадях, вооруженные мечами и кинжалами, они выстроились у водопада. Наибы посовещались и пришли к общему решению. Они поклялись на Коране: „Эта дорога для нас — священная дорога к смерти!“ Ночью никто не спал, так как все рыли окопы, строили валы и устанавливали на них флаги. С противоположной стороны за ними наблюдал армянин Аргут, и тревога охватила его сердце; генералы удивлялись множеству полыхавших знамен и смотрели через бинокли на все происходящее. Противников разделял глубокий овраг. Те, что в зеленых чалмах {41}, стояли внизу, у реки, пили горную воду и были спокойны и уверены в себе. Те, что в белых чалмах, стояли за скалой {42}: „Вы можете стрелять сколько угодно, но вам нас не одолеть!“ А Хаджи-Мурат поднялся на вершину горы и огляделся вокруг. Смотри, Аргут, не торопись спускаться со своей высоты. Ты идешь недобрым путем. Знай, что крепость охраняется львами, которые и ночью не смыкают глаз и днем бодрствуют, не теряя при этом своей силы. Они вообще не знают ни дня, ни ночи. Это их не беспокоит. Их сердца не слабеют, так как вместо них они носят в груди холодную сталь, а их острые сабли жаждут крови. Взгляните на наиба Мусаясула, одного из защитников крепости, тело и душа которого светятся силой. Он уже держит в руке шашку наголо и говорит сурово: „Гяуры уже направляют на наши горы огненные жерла своих пушек. Они посылают молнии, гром и дым, гибнут прекрасные лошади, от которых не отказался бы даже Александр Македонский. И вот уже в крепостную стену летит град ядер. Пусть они летят, пусть даже рухнут стены, но наши мужчины будут непоколебимы и стойки. Уже ружья накаляются от стрельбы. Если они даже разлетятся на куски, мы все равно не уступим. Подходите, подходите ближе, мы держим наготове наши сабли, остающиеся острыми даже после тысячи нанесенных ударов! То, что вы разрушите, мы построим заново. Смотрите, железный град обрушивается на крепость, они льют на нее расплавленный свинец! Поднимитесь, напишите имаму! Что скажет имам?“ Он говорит: „Наиб должен идти с мюридами на прорыв и быть готовым биться насмерть!“ Наиб так и сделал. Он отобрал лучших, благороднейших и стремительно бросился с ними прямо под град летящих пуль с возгласами: „Аллах! Аллах! Когда приходит смерть, наступает полное облегчение!“ Вот уже прибывают союзники из Согратля и видят, как храбрые чохинцы и убивают и погибают сами. Там, на валу, где стена не из камня, а из руды, стоит Омар из Салта со своими воинами. Рядом с ними стоят андийцы и гумбетовцы {43}, лицом к лицу сражающиеся с врагом. Это уже наша борьба, наша сечь и наш конный бой. Если они хороши на расстоянии, то в ближнем бою мы сильнее. Недовольный, следит Аргут за всем происходящим на расстоянии, он совещается со своими и опускает голову.

„Давай, Аргут, пошли к нам еще солдат, пошли всех! Что ты медлишь и отворачиваешься? Может быть, ты еще раз попытаешься, князь?“

И вот, смотри: потеряв честь и мужество, князь Аргутинский отступил с теми, кто у него еще остался. А Чох перешел к имаму».

Такие песни об освободительной войне особенно радовали сердца пожилых людей, еще помнивших о героических временах, поэтому и мужественному Рамазану тоже захотелось сообщить о чем-то значительном, так как его никогда не покидала надежда на свободу и независимость своего народа. Он понимал, что нельзя дать погаснуть этому пламени в душах молодых людей. «Судьбы предков,— говорил он,— должны стать уроком для будущих поколений, чтобы они могли понять настоящее. Ведь прошлое содержит в себе скрытое предсказание будущего!» Его слова дошли до слушающих ушей, и он начал свой долгий рассказ:

«Я и моя жена Хади родились в Кула, ауле, который вы все хорошо знаете, так как между Чохом и Кула находятся лишь три горы и три долины. Человек, который хорошо знает дорогу и имеет хорошую лошадь, может проскакать два часа в сторону захода солнца, и уже издалека услышать лай кулабских собак и пение петухов. Выйдя из леса на прогалину, где стоят дикие плодовые деревья, всадник сначала заметит поднимающийся с крыш дым горящего кизяка, а затем и сам аул, расположенный наполовину в долине, наполовину на горе, который и является родиной моих отцов. Разумеется, чохинцу там все покажется бедным и убогим, я это знаю, так как наши люди одеваются безвкусно и в основном в темные мрачные цвета в отличие от ваших людей, одетых всегда богато и со вкусом. Мрачные и молчаливые мужчины из Кула жгут уголь в лесах, а их жены готовят масло и сыр. Мы бедный, но гордый и честный народ и об этом все знают.

Я расскажу вам о том, о чем вы не знаете.

Когда-то Кула был богатым и счастливым. Мой дедушка рассказал мне однажды историю о белом орле, лачине *. Послушайте и вы ее теперь.

Сокол, по мнению наших умудренных опытом стариков,— это особенная, королевская птица. Вам, молодым, это тоже нужно принять во внимание и запомнить. Он любит наши горы и презирает равнины. Я сам заметил, когда ездил с наибом и его сыновьями, что лачин не обитает внизу, а только высоко в горах, где он может парить над лесами, скалами и аулами, а иногда играючи, с вызовом пролететь над нашими головами. Настоящий горец с почтением относится к нему и не убивает без надобности, так как орлам и соколам принадлежит верхнее, а людям нижнее пространство. К тому же в горах вполне достаточно запасов пищи и для соколов и для людей. Когда-то, еще до нашествия чужеземцев, в наших горах было намного больше соколов, чем теперь, а во времена детства моего дедушки в Кула находилось знаменитое соколиное гнездо. Там, на самой вершине горы, в непроходимом лесу обитал этот властелин гор, а внизу мирно жили кулабцы, каждый занимаясь своими повседневными делами. И, как я уже говорил, Кула был богатым и благословенным аулом, и его жители считали, что их благополучие будет продолжаться вечно.

Но вот однажды в нашем ауле праздновали чью-то свадьбу. Все, и стар и млад танцевали, пели и радовались от души. И вдруг, откуда не возьмись, над двором, где собрались родственники жениха и невесты, появился лачин, но не так, как обычно, высоко и красиво паря в небе, а дико крича и тревожно размахивая крыльями. Он кружил над людьми, подняв головы следивших за ним {44}, как будто он что-то искал среди них или звал на помощь. Музыканты резко прервали свою игру, все замолкли и стояли в оцепенении, радости как не бывало. Всех охватил ужас, так как непрекращающиеся душераздирающие крики птицы предвещали конец праздника и приближающуюся беду.

Слушайте же, что произошло: трое дерзких и безнравственных парней совершили во время всеобщего веселья свое давно задуманное злое дело. Тайно взобравшись на вершину горы и закрепив там канат, они спустились по неприступной отвесной скале к гнезду сокола и разрушили его, забрав оттуда совсем еще слабых птенцов. Легкая победа вскружила злодеям головы. Они принесли голых, только что вылупившихся птенцов как доказательство своей смелости в аул, над которым сокол все еще продолжал летать, издавая жалобные, истошные, призывные крики. Однако вернуть ей птенцов было невозможно {45}. Когда парни открыли свой мешок, бедные соколята лежали на дне мертвые. К тому же ни одно дикое животное не принимает обратно своих детенышей, побывавших в человеческих руках. И поэтому жуткие крики и тревожные взмахи крыльев несчастной птицы носились в воздухе до самого захода солнца. А с наступлением темноты можно было увидеть белые очертания сокола, тяжело летевшего в сторону гор. Лачин покинул наш аул и никогда больше к нам не возвращался.

И вместе с ним от наших отцов ушла удача, счастье отвернулось от них. Старые добрые времена прошли, и никому из мужчин не удалось еще снять это проклятье. Вот почему кулабцы стали такими мрачными и замкнутыми, какими их теперь знают. Только немногих из них кормит родная земля, остальные нанимаются на службу в других местах, и не всем везет на хороших хозяев. Обо всем этом поведал мне мой достойный дед, в правдивости слов которого никто никогда не сомневался.

Но я хочу еще добавить к сказанному. Если наступят еще более плохие времена, а молодежь забудет обычаи и нравы предков, воспринимая чуждую нам мораль, тогда постепенно все соколы покинут наши аулы, а чужеземцы уничтожат окончательно все лучшее, что нам досталось в наследство. Но надо набраться терпения, потому что это не может продолжаться вечно. Свободолюбивый дух гор только дремлет, но он проснется в его сыновьях. Соколы не погибли, они ждут, высоко, почти у ледников, куда не доходит нога чужеземца. Но настанет время, и они вернутся стаями, и среди них будет и наш белый сокол из Кула. Шум огромных крыльев наполнит воздух радостными звуками, все будут палить из ружей, веселью не будет конца. Мужчины и женщины будут ликовать, души усопших возрадуются в могилах, а еще не родившиеся дети зашевелятся, довольные, в материнской утробе. И тогда после непродолжительной борьбы чужеземные захватчики будут изгнаны, а родина будет возвращена сыновьям гор и гордым соколам».

Наступила короткая тишина. А затем снова вступил в свои права певец, для которого важнее было развлекать своих слушателей, а не поучать их. Он воспевал всем хорошо известные исторические события, пользовавшиеся большой популярностью у публики, поэтому он начал петь сказание о хане Тимуре. Эта песня была лучшей в его репертуаре. Бодрая, но монотонная мелодия сопровождалась звуками бубна.

«Великий повелитель Тимур-хан в гневе был подобен грому, в милости он излучал вокруг себя тепло, как сияющее солнце. Он восседал на троне в своем великолепном дворце и оглядывал моря и страны, простиравшиеся перед его взором и, которые охранялись его воинами {46}. Но время от времени, переодевшись в убогие одежды, он ходил по аулам, чтобы узнать о самых сокровенных мыслях людей. И вот однажды поздно ночью, прикинувшись простым дервишем {47}, он постучал в ворота какого-то дома. Ему открыла женщина, и он попросил впустить его в дом всего на одну ночь. Как это и было принято с древних времен, женщина впустила его и показала место, где он мог прилечь. Но чуть позднее в ворота вошел какой-то юноша и прокрался к женщине не как супруг, а как вор. И она тут же услужила ему как любовница, даже не подумав о госте, который еще не уснул. Спустя некоторое время в дом вошел муж и, уставший от дневной работы, лег в свою постель и сразу уснул. И как только раздался его громкий храп, жена и ее любовник приступили к осуществлению своего коварного замысла. Ухмыляясь, он проверил большим пальцем острие сабли, она же в это время послушно держала лампаду. Затем он со всего размаху отсек мужу голову, а жена заглушила последние хрипы умирающего, даже не вспомнив о недремлющем госте. Дерзкий убийца сбежал, а жена стала кричать, причитая и оплакивая умершего мужа, которого якобы убил прокравшийся в дом вор. Она рвала на себе волосы, била себя в грудь, лицемерные слезы текли из ее глаз, как это обычно бывает у большинства женщин. Тут же сбежались соседи, темноту ночи осветили факелы, незаметно исчез дервиш. Никто не увидел, куда он ушел. Но с восходом утренней зари Тимур мрачным голосом сказал старшему из своих воинов: „Я видел нечто ужасное, и это открыло мне глаза на многое. Отныне всех женщин я велю уничтожать как вредных насекомых. Возьми сотню воинов, спустись в аул и убей всех женщин, чтобы ни одной не осталось“.— „Слушаю и повинуюсь, господин“,— ответил старший воин и отправился со своими подчиненными на кровавое дело. Они зверски убивали женщин, которые с криками и стонами падали как подкошенные. Уже успев расправиться со многими жертвами, устав от крови, они дошли, наконец, до дома старца Ражбадина. Мудрец с длинной благородной бородой стоял в ожидании у ворот и, обращаясь к командиру отряда, сказал: „Воины, вы уже убили так много женщин, устали от крови. Передохните немного, пока я поговорю с ханом“. Командир с почтением ответил: „Если ты так решил, то иди быстрее, а мы подождем тебя“. И они рассказали ему о причине ханского гнева. Узнав об этом, старик решительно направился к повелителю, несмотря на уговоры своих жен. Тимур-хан во всем своем великолепии восседал на троне и оглядывал из своего дворца моря и страны, простиравшиеся перед его взором, охраняемые его воинами. Старец обратился к нему со словами: „Долгих лет жизни, о великий повелитель, желает тебе твой верный слуга. Да не иссякнет никогда твоя мудрость! Позволь мне поведать тебе, о кладезь мудрости, как женщины поступали со мной в течение моей жизни“. Тимур одобрительно кивнул головой, он любил слушать рассказы. За происходящим с интересом наблюдали воины. Старик продолжал: „Более пятидесяти лет назад, мой повелитель, я тоже был очень молод. Однажды вечером я вернулся усталый с поля домой, лег рядом с женой и уснул в ее объятьях. Вдруг с улицы раздались крики, кто-то просил о помощи. Я быстро вскочил с постели и хотел сразу выбежать на улицу. Но моя жена удержала меня за руку: "Дорогой, будь осторожен. Я рада, что ты у меня такой смелый, но все же возьми с собой оружие. Если там разбойники, они могут тебя безоружного убить. Если там друг, то ему понадобится твоя поддержка". Я оценил ум своей верной жены. Она быстро помогла мне, и я, одетый и снаряженный, быстро выехал из ворот. На улице я увидел закутанного в плащ молодого незнакомца, сидевшего на лошади. Он попросил меня последовать за ним и помочь ему в одном деле. Молча, не задав ни единого вопроса, я долго ехал за ним. Мы добрались до лесной чащи, где стоял какой-то разрушенный дом. Юноша слез с лошади, дал мне подержать поводья и сказал приглушенным голосом: "Подожди здесь, пока я позову". Так я стоял некоторое время в ночной тьме, пока меня не охватило беспокойство и любопытство. Я решил проследить за юношей. Через отверстие в стене я заглянул в помещение и увидел там семь спящих по кругу разбойников. Мой спутник вытащил саблю и полоснул ею семь раз, и головы всех семерых бесшумно покатились по полу. После этого юноша вышел из дома и попросил меня последовать за ним дальше, что я и сделал молча. Вскоре мы доехали до другого дома, и он снова слез с коня. "Благодарю тебя, и можешь возвращаться домой!" — сказал он, протянув мне руку, и исчез в воротах. Вокруг было тихо и мрачно, но постояв немного в темноте ночи, мне снова захотелось проследить за незнакомцем, я заглянул в окно и в ярком свете луны, которая вдруг развела тучи, я увидел мертвое тело лежащего на носилках мужчины, а перед ним плачущую девушку, самую красивую из всех, кого до сих пор видел: изящное бледное лицо, роскошные черные волнистые волосы и полные слез прекрасные глаза. Страдая от горя, она заламывала свои нежные руки. Оружие и плащ лежали рядом с нею. Посмотрев внимательнее, я узнал в девушке того юношу, который убил семерых разбойников. Тут она вытащила из своих густых волос шпильку и направила длинное острое оружие прямо в свое сердце. Тогда я прыгнул через окно и, мгновенно оказавшись рядом, схватил ее за руку, закричав при этом: "Что ты делаешь, прекрасное создание? Не иди по темному пути, ты же взяла меня в спутники. Прерви молчание, скажи мне, что случилось, ведь людям свойственно сострадание и доверие?" Она ответила мне: "Ты, действительно, заслужил, чтобы я рассказала тебе все, потому что молча и преданно сопровождал меня с оружием в руках, как это и было нужно. Когда на мои крики о помощи до тебя пришли трое болтливых и безоружных мужчин, я вернула их обратно. А теперь послушай: тот благородный мужчина, лежавший мертвым, был моим женихом, а те разбойники убили его. И так как он был последним отпрыском своего рода, я решила сама отомстить за него. Сегодня, как видишь, мне это удалось. Дай же мне спокойно умереть, чтобы положить всему этому конец". О мудрый хан, когда девушка поведала мне свою историю, я понял, какая она мужественная и преданная, гордая и прекрасная и сделал ей предложение. Затем я привез ее к себе в дом третьей женой, так как две первые жили здесь в мире и согласии. За долгие годы совместной жизни они родили мне двенадцать мужественных сыновей и четырех дочерей, гордых и достойных, как они сами. Спустя время у них родились свои дети, которые теперь играют вокруг меня. Свои дома, стада и остальное богатство я наживал только ради них. Так зачем же из-за одной негодницы губить столько благородных женщин? Ответь мне, о повелитель!“ И хан сказал: „Ражбадин, из всех моих людей ты, действительно, самый лучший. Возвращайся домой с миром. Пусть твои жены продолжают радоваться жизни под твоей защитой. Я понимаю, что остальные тоже хотят жить. Крови пролито достаточно. Об этом будет объявлено воинам, и день должен закончиться мирно. Ведь рядом с плохим на земле растет так много хорошего и благородного. Пусть перед моими очами предстанет только доброе, а зло пусть сгинет!“ Так сказал могущественный повелитель Тимур-хан, излучавший в милости, как солнце целительные лучи, сидя на царственном троне и взирая на моря и страны, простиравшиеся перед его взором и охраняемые его воинами».

Галбац закончил песню, отзвучали звуки чунгура и бубна. За это время несколько пар молодых глаз успело незаметно обменяться многозначительными взглядами. Ведь несмотря на то, что события, о которых пелось в старинных балладах, уже не обсуждались, настолько они были хорошо знакомы и близки, но в глубине души они многое бередили и продолжали бить журчащими родниками в крови молодых юношей и девушек, заманивая и увлекая их куда-то. «А теперь спой о Хочбаре!» — кричали восторженные слушатели со всех сторон. И певец с удовольствием запел знаменитую балладу о гибели героя-разбойника, продолжавшего вечно жить в сердцах народа.

«Однажды к абреку * Хочбару из Гидатля прибыл посыльный от хунзахского нуцала * с приглашением в гости. Герой дал обещание приехать.

Но его старая мать предупредила его: „Не лезь в петлю, сын мой! Хан — твой враг. Ему ничего не стоит убить тебя. Ведь ты причинил ему столько неприятностей. Я предчувствую беду!“

На что Хочбар ответил: „Это женский хабар! {48} Ведь хан мужчина. Он, конечно, охотно лишил бы меня жизни, но не тогда же, когда я буду его гостем. И даже если ты права, я должен поехать, иначе они подумают, что я трус. А это позорно для меня. Встань же, выбери из моих трофеев кольцо для жены хана и коня для самого хана, моего кунака!“

Старуха послушалась, и Хочбар поскакал в гордом одиночестве, без сопровождения телохранителей, на своем любимом белом коне в сторону Хунзаха.

Когда он добрался до цели, то увидел, как мужчины и женщины, старики и дети отовсюду несли и складывали поленья и сухие ветки. Не обратив на это особого внимания, он въехал во двор хана, и тут же был схвачен слугами, которые стащили его с коня и связали. Тут подошел хан. „Наконец-то ты у меня в руках, абрек. Ты попался в ловушку, и я велю тебя сжечь живьем!“ — воскликнул он. Хочбар молчал.

Когда его закованного привели на площадь, наступила ночь, и костер был заложен. Люди с горящими факелами подошли к поленнице, и тут же вспыхнули языки пламени. Хочбар заметил наверху свое оружие и свой щит, все было сломано, его любимый белый конь был убит. Ханские слуги хотели бросить Хочбара в огонь, но тут хан воскликнул: „Стойте! Вот еще что! О твоем голосе, абрек, ходит слава. Говорят, что нет тебе в этом равных. А ну-ка, спой напоследок, Хочбар! Развлеки нас!“

Толпа смотрела со страхом, но Хочбар молчал. Хан засмеялся: „Ну же, почему ты не начинаешь, абрек? Может быть, у тебя от страха голос пропал?“

Хочбар спокойно сказал: „Как я могу петь со связанными руками? Развяжите меня и дайте мне чунгур. Только так я смогу по-настоящему спеть!“

И тут Хочбар, стоя перед огненной стеной, ударил по струнам и запел громким и чистым голосом: „Слушайте меня, вы, пришедшие увидеть мою смерть. Знаете ли вы, кто я? Я хочу сказать вам об этом. Я тот, кто крал ваш скот на глазах у пастухов. Я тот, кто брал ваших невест за день до свадьбы. Я тот, кто объезжал ваших лучших лошадей. Я тот, кто оставлял ваших жен вдовами, а ваших детей сиротами. А кто перерезал сухожилия твоей любимой лошади на пастбище, хан? А кто украл у твоей жены красные штаны, хан? Кто нанес тебе такой позор, кунак? Это был я, Хочбар из Гидатля!“

И с этими словами он отбросил от себя чунгур, схватил руками обоих сыновей хана, стоявших впереди и с любопытством ожидавших предстоящей казни, и прыгнул с ними в огонь.

Раздался ужасный крик, толпа разбежалась, хан остался один. Хочбар стоял в пламени, не выпуская детей из сильных рук. „Плачьте! — продолжал он петь,— плачьте и кричите, трусливое исчадие трусливого отца, нарушившего правило гостеприимства. Мне не жаль вас, змеиное отродье! Жаль мне только моего белого коня, он был благородных кровей!“

Хочбар пел во весь голос и умер с песней на устах».

Раздались одобрительные возгласы, присутствующие выражали свою глубокую признательность замечательному певцу. А вот баллада, которую он собирался сейчас исполнить, настраивала людей на более печальный лад. Певец взмахнул бубном, привел его в движение и таинственным шепотом начал свой рассказ:

«С древних времен известна эта печальная песня. Чабаны передавали ее из рода в род. Она рассказывает о событии, которое произошло однажды там, где долина реки Койсу, сужаясь, открывается на Дарго {49}. Здесь все свершилось волею судьбы прекрасной лунной ночью. Вокруг благоухали цветущие ивы, быстрые горные воды стремительно и шумно неслись в долину, на склонах гор блеяли овцы. На берегу ручья стоял юноша и поил свою лошадь. Он был одет в бурку и плотно закутан в башлык, так как ночь была хотя и ясной, но холодной. Обычно мечты молодых людей при луне бывают приятными, но у этого парня они были тяжелыми и мучительными. Взгляд его был неспокоен, он думал о давно свершившейся несправедливости, не искупленное бремя которой висело на нем с детских лет. Он приложил ухо к земле, и ему издалека послышался топот лошади, едущей по горной тропе. И, действительно, через некоторое время из леса выехал всадник и приблизился к воде. Заметив юношу, мужчина поздоровался с ним: „Салам алейкум, друг“.— „Ва алейкум салам, Ники Булат!“ — ответил юноша. „Ты знаешь меня?“ — воскликнул мужчина удивленно. „Как же мне тебя не знать? — рассмеялся молодой человек.— Ты же мой враг, с тех пор как ты десять лет назад убил моего отца! С тех пор как я возмужал, я ждал встречи с тобой в нужном месте и в нужный час. Время настало! А теперь слезай с лошади. И мы предоставим себя милости небес!“ Ники Булат спешился и молча принял вызов. Так вел он себя всю жизнь. Они стояли друг против друга, и Аллах был им свидетелем. Они сражались на кинжалах, старший был сильнее и обученнее, а младший ловчее, полон гнева и жажды мести. Стрелка весов судьбы колебалась то в одну, то в другую сторону, а затем все решилось: Ники Булат рухнул у самого берега реки и умер, так как мера отведенных ему Аллахом дней, которую никому не удается перешагнуть, переполнилась через край.

Юноша стоял над ним как победитель. В небе светила прозрачная луна, все тропинки белели на фоне темных гор. До каждой трещины и зазубрины в скалах, казалось, можно было дотронуться. Где-то в лесу выл шакал, лошади в страхе фыркали. Как доказательство исполненной мечты мститель отсек правую кисть убитого, завернул в платок и положил в хурджин *.

Затем, взяв под уздцы коня Ники Булата и, привязав его к своему коню, он поехал в сторону отцовского дома, наследное право на который он по-настоящему получил только сегодня {50}. С его души свалился камень, грудь дышала свободно, сердце билось радостно, как никогда прежде.

Когда он въехал во двор, к нему подбежала мать, только что проснувшаяся от каких-то смутных видений. Она молча помогла ему развязать хурджины, которые он протянул ей со словами: „Открой и посмотри, какую добычу я тебе принес!“ При этом он смотрел на ворота, на поперечной балке которых он хотел сразу же повесить символ выполненного сыновнего долга. Но сначала он решил устроить и накормить коней.

Мать взяла хурджины и, как сказал ей сын, развернула окровавленный платок. Увидев кисть руки с хорошо знакомым ей перстнем на большом пальце, она воскликнула в горе: „О рука Ники Булата, я держу тебя еще раз в моей жизни! Какая ты сегодня холодная и застывшая, а ведь прежде ты была такой теплой, твердой и ловкой. Твое прикосновение было для меня приятнее любого другого. Ах, с тех пор как ты оставил меня, все в жизни потеряло для меня смысл, и я стала безразличной ко всему“. Двадцать лет своей жизни она прожила как в каком-то тревожном, полном смутного ожидания сне. Несчастная женщина провела его рукой по своим губам и, плача, покрыла ее поцелуями.

Сын, возвращавшийся из конюшни, бесшумно подошел к матери и ужаснулся тому, что он увидел и услышал. „Отец! — воскликнул юноша,— я должен довести начатое дело до конца и убить всех твоих врагов!“ В лунном свете сверкнул кинжал, сын набросился на мать, и она погибла из-за своего возлюбленного.

Такую историю рассказывают чабаны светлыми ночами, когда самый приветливый огонь костра становится бледным и бессильным из-за холодного лунного света. А вот что было раньше, и что произошло с этим юношей после, они не знают. Этого никто не помнит».

Когда Галбац закончил свою песню, умный Саду, которого все всегда внимательно слушали, произнес: «На самом деле, удивительно и странно слушать старые предания и на безопасном расстоянии следить за жизненным путем гонимых судьбой, блуждающих смертных. Но случается иногда, что сила человеческого сердца или озарение сверху оказывается сильнее, чем трагическое стечение обстоятельств.

Такого рода чудеса происходят и в наши дни, о чем я вам и поведаю, чтобы утешить вас и вселить в вас уверенность. Так послушайте же удивительную историю Гамзата, друга Аллаха и его пророка.

Еще совсем недавно в Салта жил старый Гамзат, богатством которого были его мудрость и его единственный сын Аттилав. Этот юноша был гордостью не только отца, но и всего аула, так как среди джигитов не было ему равных. Он был всеобщим любимцем, его появления ждали на праздниках и базарах. Его знали все от Кегера до Цудахара и Хоточ. А когда он ехал на белом коне и с соколом в руке на охоту, его со всех сторон приветствовали радостными возгласами. Он обладал прекрасным здоровьем, и всех, кто смотрел на него, охватывала радость.

С балконов и через оконные занавески за ним следили прекрасные глаза, но Аттилав уже сделал свой выбор. Это была девушка по имени Маргал, дочь богатого человека, владельца многочисленных отар и полей. (См. акварель ‹…›) Ее сердце билось только для него, и он любил ее верно и преданно, воспевал ее красоту и добродетели, и только для нее играл на чунгуре. Он пел о своей вечной любви к одной-единственной на свете. Остальные девушки вздыхали при виде его высокой стройной фигуры, узкой в бедрах и широкой в плечах. Весь его облик завершало приятное свежее лицо с черными усами и лихо, набекрень надетой папахой. Взгляд его был открытым и смелым, а улыбка сияющей.

Но случилось так, что одному богатому купцу тоже приглянулась салтинская красавица Маргал, и он послал людей с подарками к ее отцу. Тот ответил, что выбор его дочь должна сделать сама и не принял даров.

Купец был разгневан и поклялся сделать все, чтобы добиться ее. Из разговоров соседей он понял, кто стоял у него на пути.

У Аттилава был друг Хасан, который, будучи на несколько лет моложе его, старался во всем ему подражать и всегда быть рядом с ним. Вот с ним-то познакомился и подружился богатый купец. Он часто приглашал Хасана с собой на охоту. Аттилав, бывший страстным охотником, тоже оказался как-то в их обществе. Теперь они часто ходили втроем со своими соколами на куропаток. Но однажды купец пригласил обоих друзей поохотиться на быстрого тура.

И они отправились в путь, когда небо еще было покрыто звездами. По дороге Атталу запел:

О пуля, горячая пуля, ты несешь мне холодную смерть,

Но когда-то я был твоим господином, и ты меня иногда выручала.

О земля, черная земля, ты давишь мне на грудь.

А когда-то зеленая ты лежала под моими ногами, и я с удовольствием ходил по тебе.

О мой новорожденный брат, ты носишь в себе столько гордого мужества,

Не забывай меня, пока не отомстишь за мою кровь,

Но если ты, мой младший брат, будешь стремиться сюда ко мне,

То еще не успев забыть обо мне, ты будешь лежать в моей могиле.

Поднявшись ранним утром высоко в горы, они начали охоту на пугливую дичь, преследуя которую Хасан отошел от друга на далекое расстояние.

А когда солнце зашло за небосклон, пастухи, искавшие пропавшую овцу, нашли мертвое тело Аттилава. Он сорвался со скалы и разбился насмерть, но его голова без единой раны покоилась на теле убитого тура.

К Гамзату отправили гонца с горестной вестью. Старик сидел на ковре, погруженный в молитву. Но молящегося не принято беспокоить и, поэтому гонец подождал немного.

Закончив намаз, Гамзат вопросительно взглянул на юношу. „Салам алейкум, Гамзат,— сказал тот.— Мужайся отец, большая беда свалилась на твою голову! Мы нашли Аттилава в горах мертвым. Он погиб от рук убийцы, а ведь не было ноги более твердой, чем у него“. Отец побледнел, зашатался, но не упал. Он взял себя в руки и сказал: „Все в руках всемогущего Аллаха. Это не человек, а судьба отняла у меня сына“. Затем он отвернулся и завершил свою вечернюю молитву.

Уже наступила ночь, когда тело убитого юноши принесли домой. Боль и гнев охватили мужские сердца, женщины горько оплакивали Аттилава, лежавшего здесь во всей своей красоте, с разбитым телом, но прекрасным лицом, не тронутым смертью, чтобы им могли в последний раз полюбоваться любящие глаза. Молча и неподвижно стояли его спутники по злосчастной охоте и никому не смотрели в глаза.

Вскоре пошли темные слухи, они витали вокруг, как злые духи и дошли, вероятно, и до Гамзата, который после похорон вернулся в свой одинокий дом. Он потерял единственного наследника, и теперь не было никого, кто мог бы отомстить за его сына. Казалось, что старик и не искал виновного. Купец незаметно уехал в город. Хасан тоже неожиданно исчез из родных мест. А красавица Маргал бросилась со скалы, потому что жизнь без любимого стала ей немила. И вот однажды к одинокому старику пришли молодые крепкие ребята и предложили ему свою помощь. Они думали о предыстории и обстоятельствах убийства то же, что и большинство жителей села: „Если хочешь, мы достанем из-под земли и убьем обоих. Мы поможем тебе, отец. Ты только скажи свое решающее слово!“ Гамзат поблагодарил их за готовность помочь ему, но не разрешил ничего предпринимать. Об этом узнал комендант крепости Гуниб и послал к нему одного из своих офицеров, чтобы узнать, нет ли у отца подозрений на кого-либо. Это могло бы помочь осуществить справедливое возмездие. Старик неуклонно отвечал, что он никого не подозревает и не хочет допускать в свое сердце черных мыслей.

Затем последовали долгие годы одиночества, а люди не понимали Гамзата, который жил, не опуская головы. Все видели, как он с мотыгой и киркой шел на маленькое поле, стараясь никому не показывать своих переживаний.