Несколько портретов:

Несколько портретов:

   Должность начальника сыскной полиции имеет ту своеобразную особенность, что по характеру своих обязанностей она привлекает к себе людей не только различных социальных положений, но и обращающихся к ней по разнообразным, и часто весьма курьезным, поводам. Начальник сыскной полиции является нередко своего рода духовником и поверенным душ людских, но еще чаще выслушивает ряд вздорных претензий и жалоб. И какие только типы просителей не проходят перед ним! Я в одном из предыдущих рассказов описал уже психопатку с пропавшим котом. Но вот еще несколько курьезных портретов моих нередких посетителей.

Разиня

   - Г. начальник, там какой-то человек желает вас видеть.

   - Что ему нужно?

   - Не говорит.

   - Ну, просите.

   В кабинет степенно входит человек купеческой складки. Ищет глазами образ; найдя, - не торопясь крестится и, отвесив мне чуть ли не поясной поклон, нерешительно приближается к столу.

   Я указываю ему на кресло.

   - Присаживайтесь!

   - Ничего-с, мы и постоим-с.

   - Да уж что ж стоять! Разговаривать-то сидя ловче. Садись!

   Садитесь же!

   Мой посетитель садится на край кресла и, оглаживая свою рыжеватую лопатообразную бороду, глядит на меня умиленно кроткими, голубоватыми глазками. В комнате распространяется своеобразный и довольно сложный запах: какая-то смесь дегтя, пота, чая и черного хлеба.

   - Ну, что же вы мне скажете?

   Он откашливается и высоким тенором начинает свой рассказ:

   - Мы сами будем ярославские. Работаем по торговой части.

   Барышей огромадных не зашибаем, но, между прочим, Бога гневить не будем: кормимся. Вот и нынче пригнал я в Москву-матушку вагон телятинки, продал его без убытку-с. Хорошо-с!

   Захотелось это мне побаловаться чайком. Ну, что же, была бы охота! Захожу это я в трактир, что "Якорем" зовется. А мы про здешние трактиры московские наслышавшись: не только оберут тебя, как липку, а и самого украдут и цыганам спустят, коль смотреть в оба не будешь. Ну-с, хорошо-с! Вхожу это я, а сам думаю:

   "Смотри, Митрич, не зевай! Не ровен час!" Слуга в раздевальне мне говорит:

   - Купец, снял бы шубу, а то сопреешь!

   "Шалишь! - думаю. - Не на дурака напал! Так я тебе и Поверил!"

   - Ничего, милый, мы привыкши, - говорю я.

   А шубу я себе справил степенную, с широким бобровым воротником - ну, словом, первый сорт. Да нашему брату иначе в Москву носа не показывай, коммерция того требует, опять же и для кредита. Ну, так вот-с, вхожу я в зал и усаживаюсь за столик, а шубы не скидываю. Выпил чайник-другой и взопрел.

   Давай, думаю, скидану-ка я шубу здесь же, на спинку стула, и для верности сяду на нее, куда же ей в таком разе деваться? При мне и останется. Так и сделал.

   И в такое это я, ваше высокородие, пришел благодушное равновесие, что и сказать нельзя. Без шубы стало вольготно, теляток хорошо продал, на сердцах легко и весело. Выпил это я не торопясь еще парочку чайников, рассчитался со слугою, даже гривенник ему, мошеннику, отвалил, да и встаю, чтобы облечься в шубу: глядь! Мать честная?! А воротника на шубе как не бывало! Я и сюды, я и туды, спрашиваю я половых, а они только смеются:

   - Надо было, купец, шубу-то у швейцара оставить, все бы было цело!

   Они, поди же, мошенники, сами же и обкорнали ее. Ну ж и жулье московское! Век буду жить - не забуду и внукам прикажу помнить! Явите Божескую милость, господин начальник, прикажите разыскать воротник! Ведь двести целковых заплачен, не сойтить мне с этого места!

Нахал

   Сыскной полиции стало известно, что вновь вернулся в Москву, отбыв свой срок высылки, некий ловкий шулер Прутянский. По дошедшим сведениям Прутянский принялся за старое, и я приказал произвести в номере его, в гостинице, обыск. Обыск ничего не дал.

   И я, конечно, забыл об этом ничтожном случае.

   На следующее утро мне докладывают, что какой-то чиновник в форме желает меня видеть.

   - Просите.

   С шумом раскрывается дверь моего кабинета, и высокий, осанистый господин, с гордо поднятой головой, в форменном кителе ведомства учреждений Императрицы Марии и с форменной фуражкой в руках, быстро подходит к столу, небрежно бросает на него фуражку и, не дожидаясь приглашения, плюхается в кресло.

   - Что вам угодно?

   - Да помилуйте! Это черт знает что такое! Вчера ваши люди ворвались ко мне в гостиницу, перерыли все вверх дном и, не извинясь даже, ушли. Да ведь это что же такое? Житья нет, если каждый будет безнаказанно врываться в твое жилище! Да я, наконец, буду жаловаться на вас в Петербург, если вы только не обуздаете ваших олухов!

   - Как ваша фамилия?

   - Коллежский советник Прутянский, - бросил он небрежно.

   Будучи уже взбешенным необычайно наглым тоном моего посетителя да услышав еще фамилию известного, зарегистрированного шулера, я потерял всякое самообладание и, стукнув изо всей силы кулаком по столу, крикнул:

   - Вон! Сию минуту вон, нахал этакий! Да я тебя, шулера, не только из кабинета, но и из Москвы немедленно выставлю! Вон, говорят тебе!

   И, встав из-за стола, я стал наступать на него. Нахалы обычно бывают не менее трусливы, чем наглы. Это вполне подтвердилось на Прутянском. Забыв на столе фуражку, он кинулся к выходу и пугливо на меня оборачиваясь, стал царапаться и ломиться в шкаф, стоящий у стены, рядом с дверью.

   - Куда в шкаф лезешь? Казенное имущество ломаешь! - крикнул я, притопнув.

   Наконец, коллежский советник выбрался из кабинета, оставив на паркете следы своего необычайного волнения.

Гуляка

   Ночью вдруг меня будит телефон.

   - Алло, я вас слушаю, - проговорил я хрипло.

   В трубке послышался полупьяный голос:

   - Позвать ко мне главного начальника всей сыскной полиции Москвы и... и её уездов!

   - Он самый у телефона. Что вам угодно?

   - С вами говорит коллежский регистратор Семечкин.

   - Очень приятно!.

   - Мне то-о-же!...

   - Что вам от меня нужно?

   - Да как же? Помилуйте! Это Бог знает что?! Я говорю чеку, че-ло-о-веку... Подай еще графинчик водки, а он заявляет: "Поздний час, господин, из буфета не отпускают". И что значит "поздний час", когда, строго говоря, ранний... Да, наконец, опять же Лелечка... он меня компер... коммер... компрометирует в ее глазах.

   Это же не порядок... Как вы находите?

   - Конечно, конечно! Вы правы. А где же это вас так компрометируют?

   - Как?... Неужели вы не знаете, а еще главный начальник всех сыскных уездов?! Странно!!

   - Представьте, знал, да забыл!

   - В "Слоне", в "Слоне", стыдитесь!

   - Где же вы там: в общем зале или в кабинете?

   - Что за вопрос?! Конечно, в зале! Моя Лелечка не станет шляться по кабинетам. Сидим справа от входа: я, Лелечка да приятель, Ладонов... Только он напрасно думает... Ничего у него с Лелечкой не выйдет!...

   - Хорошо! Вы погодите немного, а я прикажу сейчас хозяину отпустить вам графинчик.

   - Хорошо. Я этой услуги вам не забуду! Мерси!

   По моему приказанию один из агентов тотчас же направился в ресторан "Слон" и, арестовав Семечкина, водворил его на остаток ночи в полицейскую камеру. На следующее утро мы встретились.

   Семечкин оказался консисторским служащим, вспрыскивавшим вчера в "Слоне" свой первый, только что полученный чин. Это был добродушнейший и безобиднейший человек, лет 25, скромный, конфузливый.

   - Ради самого Господа, господин начальник, не оглашайте мо его глупого проступка: и со службы-то меня выгонят, и жена съест живьем!

   А как же это вы, господин коллежский регистратор, решились столь бесцеремонно беспокоить меня, да еще среди ночи.

   Видит Бог, был пьян, пьян, как стелька!... Да разве трезвый я бы посмел?!

   Пожурив его еще немного, я отпустил Семечкина на все четыре стороны и, конечно, не возбудил о нем дела.

   Радость Семечкина была безбрежна.