300 000 рублей по подложной ассигновке
300 000 рублей по подложной ассигновке
В Московское губернское казначейство явился какой-то человек, предъявивший ассигновку, подписанную одним из московских мировых судей, и получил 300 тысяч рублей, состоявших в депозите этого судьи.
Недели через две потребовалась справка о состоянии депозита, причем выяснилось, что указанные 300 тысяч рублей уже более не числятся в нем и выданы по выписной ассигновке. Кинулись справляться, и оказалось, что распорядитель депозита никогда и не думал подписывать такой ассигновки. В результате губернское казначейство известило нас о происшедшем подлоге, и я принялся t за дело.
Тщательный осмотр ассигновки привел к выводу, что три последних цифры шестизначного номера, на ней обозначенного, аккуратно и весьма искусно подчищены.
Следует заметить, что бланки ассигновки на текущие служебные надобности раздавались всегда по сериям штук по 100 и более на каждое учреждение. Таким образом, по пропечатанному номеру можно было всегда установить точно и то должностное лицо, из канцелярии коего была выпущена та или иная ассигновка. Номер, значащийся на подложной ассигновке, привел нас к одному из мировых судей Москвы; но у последнего, как и следовало ожидать, все оказалось в порядке, и ассигновка под вышеназванным номером еще даже не была использована.
Являлась поэтому необходимость во что бы то ни стало установить, какие же именно цифры были подчищены и заменены новыми на подложном документе? Эта задача представлялась нелегкой; однако талантливый фотограф сыскной полиции фон Менгден рьяно принялся за работу и, пробившись с неделю, достиг таки цели. Способом наложения одного снимка на другой и фотографирования затем такой сложной комбинации ранее полученных изображений он добивался того, что неуловимые простым глазом оставшиеся очертания подчищенных цифр выступали все ярче и определеннее и после бесконечного числа таких манипуляций и увеличений стали, наконец, доступными и невооруженному зрению. Таким образом, нам удалось восстановить первоначальный и истинный N ассигновки. Этот номер относился к серии бланков одного из замоскворецких мировых судей, - некоего Р., брата не безызвестного члена Государственной Думы, а затем чуть ли не министра по делам Финляндии времен Керенского. Я отправился к нему.
Он принял меня согласно велениям кодекса либеральной морали.
На своем, вообще маловыразительном, лице он попытался выразить и обиду, и презрение, и отвращение. Мои доводы о необходимости осмотра его делопроизводства, ввиду обнаружившегося подлога, невольным участником которого он мог явиться, не убедили этого умного человека, и он с пафосом заявил, что не позволит полиции (понимай: "этому презренному институту") рыться в его делах и бумагах. Мне стало противно не только настаивать, но и разговаривать с этой самовлюбленной либеральной тупицей, и я обратился к прокурору судебной палаты Хрулеву. Последний, приложив к судье весьма нелестный эпитет, не говорящий об его уме, принес мне от имени судебного ведомства извинения и, прикомандировав ко мне судебного следователя, уполномочил нас обследовать делопроизводство господина Р.
Прежде чем ехать вторично к судье, я запросил губернское казначейство, из какового мне ответили, что по ассигновке (мы дали подлинный, установленный нашим фотографом, номер), нами указанной, никаких сумм не отпускалось.
Я тотчас же велел собрать сведения о канцелярских служащих г. Р. Оказалось, что всеми делами его канцелярии ведает некий писарь Андрей Бойцов, с каковым случайно был знаком мой агент Леонтьев, специализировавшийся по наблюдению за штатами служащих как правительственных, так и частных учреждений. По заявлению Леонтьева, Бойцов - большая дрянь, взяточник, выколачивающий всякими способами доходы из своей службы: то подговаривая свидетелей, то подавая советы обвиняемым, то задерживая незаконно исполнение тех или иных бумаг.
Я пожелал использовать это счастливое знакомство и приказал Леонтьеву повидаться где-либо с Бойцовым, не подозревавшим, конечно, о службе Леонтьева в сыскной полиции.
- Попытайтесь, Леонтьев, - сказал я, - за стаканом вина что-либо выведать. Быть может, Бойцов и проговорится.
На следующий же день Леонтьев встретился "случайно" с Бойцовым в трактире и разговорился. Рассказал ему, что это время бедствовал без места, но теперь устроился письмоводителем к земскому начальнику. Бойцов был оживлен, много говорил, но ни единым звуком не проговорился о "деле". Три дня я продержал слежку за Бойцовым, но и она ровно ничего не дала. Очевидно, Бойцов, встревоженный моим появлением у его патрона, был сугубо осторожен и, кроме своей квартиры, службы да трактира, никуда не ходил.
Я наметил себе линию ближайшего поведения. Я был уверен, что, явясь вторично к Р., я в канцелярских книгах его обнаружу какую-либо путаницу с денежными ассигновками, так как ведь из его же серии был взят бланк для поддельного документа. Бойцов от всего, конечно, отопрется, и что же будет дальше?
Тут меня осенила мысль: необходимо будет опять использовать знакомство, вернее, встречу Бойцова с Леонтьевым.
Я приказал агентам, следящим за Бойцовым, не прибегать к осторожности, но умышленно дать последнему заметить их слежку за собой, что в точности и было ими исполнено.
Начиненный этими сведениями, я с судебным следователем явился к г. Р. Он принял нас так же сухо, но противиться осмотру делопроизводства на сей раз не мог. Осмотрев в канцелярии книгу ассигновок, я нашел в ней, в числе корешков уже использованных бланков, и носящий нужный нам номер, т. е. первоначальный, восстановленный фотографически в подложной ассигновке. Однако на этом корешке значились совершенно другое имя, дело и сумма не в 300, а в 10 тысяч рублей. Стало очевидным, что корешок в книге был для видимости заполнен выдуманным текстом, а ассигновка и ее талон пошли на мошенническую подделку с целью получения 300 тысяч.
Сообщив г. Р. о результатах осмотра его книг, мы ввергли его в великое смущение и недоумение. Куда девался его аррогантный тон? Он вдруг сделался до приторности любезным, сбегал лично за стулом и принялся слащаво меня упрашивать сесть. Очевидно, "либеральные принципы" уступили место соображениям шкурного характера.
- Я должен буду арестовать вашего Бойцова, - сказал я ему.
- Что вы, что вы, г. Кошко?! Неужели же вы заподозриваете этого честного и развитого малого? Он уж больше года у меня служит, и я не могу нахвалиться им.
- Вы можете хвалиться им сколько вам угодно; но я имею точные сведения, что ваш "честный" Бойцов - чистейший мошенник, обделывающий свои делишки, часто прикрываясь вашим именем.
Да, наконец, и на корешке вашей книги почерк именно Бойцова.
- Что же, вам виднее, г. Кошко. Делайте как хотите! Пожалуйста, не стесняйтесь! - сказал г. Р. с обворожительной улыбкой.
Вернувшись снова в его канцелярию, я обратился к Бойцову.
Этот тип был лет 35, с крайне наглым лицом и тем характерным выражением на нем, что присуще часто русским недоучкам, превратившим свою голову в свалочное место полупрочитанных и наполовину понятых брошюр, памфлетов и прокламаций.
- Одевайтесь, Бойцов. Вы арестованы! - сказал я ему.
- Это же по какому праву? - запальчиво ответил он.
- Да без всякого права, а просто арестованы, да и только!
- Нет, вы извольте сказать, на основании какой такой статьи уголовного уложения 1903 года?
- Вы уголовное уложение бросьте! Я - начальник сыскной полиции, подозреваю вас в крупном мошенничестве, а потому нахожу нужным арестовать вас. Поняли?
- Это чистый произвол, бюрократические замашки, вопиющее насилие!
Я велел позвать двух городовых, и Бойцов был препровожден в сыскную полицию. Здесь он продолжал держать себя так же вызывающе и дерзко: отрицая всякую вину, возмущаясь незаконным якобы арестом и требуя немедленно лист бумаги для подачи жалобы прокурору.
- Вам какой лист: большой или маленький? - спросил я иронически.
- Все равно! - ответил он сухо.
- Прокурору вы пишите, - это ваше право. Но, быть может, вы вспомните, куда ушла ассигновка, вашим почерком выписанная на корешке, в сумме 10 тысяч рублей? Представьте, какая странность, - в губернском казначействе такого номера ассигновки не предъявляли.
Но эта улика не смутила нахала.
- Разве я могу помнить все ассигновки? Да, наконец, если и вышла путаница, ошибка, - нельзя же за это сажать людей под замок!
Продержав безрезультатно Бойцова сутки, я снова призвал к себе того же Леонтьева.
- Придется, видимо, Леонтьев, вам сесть на пару дней.
- Что же, г. начальник, дело известное, - не впервой!
- Да, но на этот раз вам придется вести себя крайне тонко.
Бойцов - стреляная птица, малейшая шероховатость - и дело испорчено!
- Постараюсь, г. начальник!
- Вот что. Я думаю, вам лучше всего накинуться на него с руганью и упреками, обвиняя его в вашем аресте. Сошлитесь на недавнюю встречу в трактире и на слежку, что была, очевидно, установлена за ним и встречаемыми им приятелями. Поняли?
- Так точно, понял!
Леонтьев разыграл свою роль превосходно. Из слов подслушивавших агентов и из его позднейшего доклада картина представлялась таковой. Леонтьев, посаженный в камеру и завидя в ней Бойцова, с места в карьер на него набросился и принялся ругательски ругаться:
- Сволочь ты этакая! Будь тебе неладно! И тоже из-за всякой скотины страдай! Только что наладилось с местом, так - на тебе, теперь из-за эдакого г... лишаться всего! Отвечал бы сам за свои паскудства, а то честных людей втравливаешь, анафема этакая!
Огорошенный Бойцов принялся не то оправдываться, не то успокаивать расходившегося коллегу по несчастью:
- Да ты что орешь зря? Я-то тут при чем?
- При чем?! - злобно передразнил Леонтьев, - а при том, что раз за собой знаешь грех, так не подходи на улице к людям!
Чай, не маленький, - знаешь, что шпики следят за тобой, чертова твоя голова!
- Вот чудак-человек! И греха за мной нет, да и о слежке ничего не знаю!
- Да, теперь рассказывай! Пой Лазаря! Поди, хапнул хорошенько, а то и убил кого! Не зна-а-а-л!...
Поругавшись еще с добрый час, утомленный Леонтьев заснул.
Прошло два дня. На третий Леонтьев, отпросясь "до ветру", явился ко мне в кабинет.
- Ну, как дела? - спросил я его.
- Трудно пришлось, г. начальник! Два дня крепился подлец, да, наконец, уверовал в меня. И вот только часа три назад просил о следующем: "Тебя, - говорит, - наверное, скоро освободят, так не откажи, пожалуйста, сходить к моей тетке. Старуха живет, в кухарках у помощника ректора университета. Скажи ей, что если ее потребуют в полицию, так чтоб она не говорила о том, что я ей племянник и навещал ее недавно. А за твою услугу я дам тебе адрес моего хорошего приятеля и записку к нему, по которой он выдаст тебе 25 рублей. А ежели хорошо исполнишь поручение, то и еще 25. Я не раз выручал его из беды, и он мне теперь не откажет в этих деньгах...
- Ладно, - сказал я, - пятьдесят рублей деньги немалые; а только как же пронесу я твою записку, ведь при выходе обыскивают?
- Ну, это пустяки! Записочка небольшая, засунь ее куда-нибудь, хоть под мышку, а то и в рот.
- Прекрасно, Леонтьев! Отправляйтесь к старухе немедленно.
Леонтьев отправился и исполнил поручение, добавив еще- от себя, чтобы последняя не говорила об оставленной ей племянником при последнем посещении вещи.
На следующий день я вызвал к себе старуху. Она явилась, ведя за руку пятилетнюю внучку. Это была древняя старуха, на вид лет 80, но еще довольно бодрая. Не успев выслушать вопроса, она, как ученый попугай, затараторила:
- Никакого Андрея Бойцова я не знаю, никакой Андрей ко мне не приходил, никаких вещей не оставлял.
В это время девочка прошептала:
- А как же, бабушка, ты говоришь, что дядя Андрей не заходил, а он ведь недавно был?
Я схватил девочку на руки и унес в соседнюю комнату, дал ей карамелей и спросил:
- Когда же был дядя Андрей?;
Девочка, испугавшись, долго молчала, но потом, успокоившись, рассказала, что дядя Андрей недавно был и оставил бабушке узел.
- Куда же бабушка девала узел?
- Не знаю, - отвечала она. Большего от нее добиться не удалось.
Я вернулся с ней в кабинет.
- Да вы, барин, не слушайте ее, ведь она дите, ангел, можно сказать, Божий, - пропела сладко старуха и тут же, пригрозив кулаком девочке, злобно промолвила:
- Ишь, постреленок паршивый! Ужо я тебя!...
- И не стыдно вам, право! Вы одной ногой уже в могиле стоите, а на душу грех такой принимаете! Ведь племянник-то ваш человека зарезал, а ограбленные деньги снес к вам спрятать! Вот и девочка говорит, что узел-то у вас.
- Что вы, что вы, барин?! Господь с вами!... Да стала бы я потрафлять убивцу?! А дите глупое, мало ли чего не наговорит!
Нет, я, как перед Истинным, не виновата, не-е-е, не виновата!...
Боясь злобы старухи, я самолично отвез ребенка к помощнику ректора, сдал его ему на руки, рассказал все дело и просил оберегать девочку и, по возможности, повлиять на старуху, убеждая ее выдать спрятанные вещи.
Обыск, произведенный у старухи, ничего не дал, что, впрочем, не удивило меня, так как вещи могли быть ею зарыты на чердаке университета, тянущемся над зданием чуть ли не на несколько сотен саженей. Дело застопорилось и не виделось кончика, за который можно было бы ухватиться. Обыск у приятеля Бойцова, давшего по записке Леонтьеву 25 рублей, был также бесплоден.
За неимением лучшего пришлось прибегнуть к весьма сомнительному способу.
Призвав Леонтьева, я сказал ему, что придется опять "сесть" под предлогом нового ареста, произведенного над ним засадой у бабушки якобы в момент исполнения им поручения Бойцова.
- Теперь, Леонтьев, ваша роль еще труднее. Смотрите, - не провалитесь!
Через четверть часа Леонтьев уже орал на все камеры:
- Будь ты проклят с твоими окаянными деньгами! И я-то, дурак, послушался и направился к этой чертовой ведьме, чтоб ей пусто было! Ну, теперь шабаш, ввязался в чужое дело! И с чего, спрашивается, меня понесло! Пятьдесят целковых соблазнили? А накося, выкуси теперь: и место потерял, и честь замарал, а что еще будет, - одному Богу известно! Да уйди ты от меня, окаянный! - крикнул он что есть мочи на приблизившегося к нему с утешением Бойцова.
Последний, опять поймавшись на удочку, заговорил полушепотом:
- Нечего сокрушаться! Место потерял? Эка важность! Да если мы с тобой отсюда выберемся, так будь покоен - на обоих хватит; ты только помогай мне до конца, а в начете не будешь!
- Мели, Емеля, - твоя неделя! Не будешь с тобой в начете!
Второй раз из-за тебя вляпываюсь: то в трактире шпики проследили, то на засаду у старухи нарвался! Нет, под несчастной планидой я родился!
Бойцов долго еще утешал Леонтьева. Вскоре я вызвал последнего якобы на допрос.
После допроса Леонтьев вернулся в камеру значительно успокоенным.
- Ну, слава Те Христос, кажись, втер им очки здоровые! Сказал, что к тетке твоей попал по ошибке, а направлялся в квартеру - казначея, куда, действительно, поступила в горничные одна моя знакомая девушка. Кажись, поверили. Обещались проверить и, если окажется правда, то сказали, - беспрепятственно выпустят. Пускай их проверяют: барышня моя, действительно, поступивши, я и фамилию ейную им назвал.
Когда, дня через три, я освобождал опять Леонтьева, то Бойцов пристал к нему:
- Сходи да сходи на Чернышевский переулок. Там в доме N 10 живет швейцаром мой дядя. Скажи ему, что, мол, Андрей арестован и просит хорошенько припрятать оставленное мной пальто.
А то сидеть - неизвестно еще сколько, кабы моль не съела.
Леонтьев на это сердито послал его к черту.
- Тебе что еще, мало моих мук? Нет, брат, ты сиди, а с меня будет! Довольно находился я по твоим сродничкам, не желаю больше!
Я с агентами лично направился на Чернышевский переулок в указанный дом и спросил молодцеватого швейцара:
- Где Андрей Бойцов?
- Не могу знать, ваше высокородие, - отвечал швейцар, приподнимая фуражку.
- Где пальто, что он тебе оставил?
- Пальто он, действительно, оставил, оно туто, я еще сегодня на ночь подкладывал его под голову.
- Подавай его скорее!
- Извольте. Вот оно-с.
Подпоров подкладку, мы обнаружили слой пятисотрублевых бумажек.
По подсчету их оказалось на 250 000 рублей. Швейцар как увидел, даже побледнел от неожиданности.
- Эвона, какая музыка! - сказал он протяжно, почесывая затылок.
Едва успели мы вернуться в полицию, как неожиданно докладывают о приходе кухарки-старухи.
- Ваше высокородие, господин начальник, уж вы простите меня, дуру. Мой барин так разжалобил своими речами, что я пришла покаяться. Не желаю перед смертью брать греха на душу! Я принесла вам Андрюшкин узелок, извольте получить!...
В узле, к великому удивлению, оказалось не 50, а 58 тысяч.
Впоследствии выяснилось, что в казначействе просчитались и выдали 308 тысяч, вместо 300.
Пригласив к себе в кабинет мирового судью Р., прокурора окружного суда Брюна де Сент-Ипполит, я разложил 58 тысяч на письменном столе, прикрыв их развернутой газетой, и, усевшись за стол, положил в ноги пальто с "начинкой". После сего я вызвал Бойцова.
Он появился, как всегда, с крайне развязным видом и тотчас же осведомился о звании присутствующего, ему незнакомого, Брюна.
- Это прокурор суда, - ответил я ему.
- Господин прокурор, я прошу вашего вмешательства! Вот уже неделя, как я ни за что арестован и содержусь под замком. Это непорядок, таких законов нет! уголовное уложение говорит...
- А это видел? - и я снял газету с денег.
Он не смутился:
- Тоже, подумаешь! Разложили казенные деньги и думаете поймать!
- А это видел? - и я поднял высоко пальто.
Бойцов побагровел и произнес:
- Ну, это другое дело! Это настоящее, юридическое, вещественное доказательство! - и, опустив голову, он угрюмо замолчал.
По Высочайшему повелению было отпущено 10 тысяч рублей в награду чинам сыскной полиции, поработавшим над этим довольно незаурядным делом.