Недостойный иерей
Недостойный иерей
Как-то в 1907 году в Петроградскую сыскную полицию обратился сенатор X. Начальник полиции В. Г. Филиппов отсутствовал, и я, в качестве помощника, заменяя его, принял сенатора.
Ко мне вошел старик лет шестидесяти, весьма почтенного и благообразного вида и, сев в предложенное кресло, с опаской огляделся и негромким голосом заговорил:
- Я обращаюсь к вам по весьма щекотливому и, разумеется, совершенно секретному делу. В моей семье произошло несчастье, "и, быть может, вы сможете если и не ликвидировать его совсем, то, по крайней мере, ослабить его печальные последствия.
- Я к вашим услугам, ваше превосходительство.
Сенатор, беспокойно взглянув на меня, продолжал:
- Видите ли, у меня сбежала дочь, - и он сделал паузу.
Затем: - Это бы еще куда ни шло! Мало ли бывает: молодость, романы, любовь и подобные бредни. Но несчастие в том, что выбор моей дочери пал черт знает на кого. Ну, будь там какой-нибудь корнет, гусар, адвокат, артист, наконец, готов примириться на длинноволосом студенте, а то, подумайте, - кучер!
Грязный, неопрятный мужик, с дегтем, кислятиной и вшами!
Какая муха ее укусила, - ума не приложу. Во всяком случае, ни воспитание, ею полученное, ни среда, ее окружающая, не могли привить подобного вкуса. Я просто теряюсь в догадках, что это: эротическое помешательство или желание опроститься по рецепту Толстого? Быть может, я выжил из ума, отстал от века, впал в детство, но решительно отказываюсь понимать поведение моей Наточки.
Лошадиный Ромео умчал ее куда-то, и вот уже несколько дней, как об ней ни слуху ни духу. Я очень, очень прошу вас: помогите мне разыскать мою девочку. Но, ради Бога, никакой огласки, никакого скандала - это так важно и для ее чести, и для моей репутации.
Я успокоил, как умел, старика, обещав немедленно приняться за поиски.
Отыскать Тимофея Цыганова не представляло труда, так как имя его нам дал сенатор, а улицу, дом и квартиру - адресный стол. Я решил вызвать его в сыскную полицию и поговорить сначала по-хорошему.
Ко мне в кабинет вошел здоровенный малый, краснощекий, с длинной черной бородой лопатой и волосами, обильно смазанными деревянным маслом и подстриженными в скобку.
- Здравствуй, Тимофей!
- Здравия желаю, г. начальник!
- Послушай, братец, что ты там затеял?
- Это вы насчет чего же изволите?
- Полно, Тимофей, притворяться! Сам знаешь, что насчет сенаторской дочки говорю.
- Ах, эвона про что!
- Ну, так как же?
- Так что? Счастье мое, линия, стало быть, такая подошла!
- Счастье-то счастьем! Но подумай, что же ты делать с нею станешь? Разве она тебе пара?
- Известно: делать буду то, что обыкновенно делают. А пара она мне али нет, - это уж дело мое.
- Что же ты воображаешь, что сенатор на это и согласится?
- А, пущай их не соглашаются! Нам это безразлично!
- Как безразлично? Прикажет, - и разъединят вас.
- Ну, уж этому не бывать! Где это видано, чтобы мужа с женой, без их воли, разъединяли? Такого и закону нет.
- Да вы разве женаты?
- Как же-с! Поженившись законным браком.
- Кто же вас венчал?
- Известное дело, - поп, кому же другому?
- Какого же прихода?
- А вот память отшибло - не помню! - сказал с иронией Тимофей.
- Полно вздор городить! В какой церкви венчались?
- Не желаем говорить, - да и все тут! Хотите, узнавайте сами.
Делать с ним было нечего, и, отпустив его, я приказал агентам проверить во всех церквах брачные записи по метрическим книгам.
На что ушло дня три.
В конце этого срока заехал ко мне опять сенатор X., - справиться о ходе дела. Я передал ему мой разговор с Тимофеем, и старик, узнав о вновь приобретенном "бофисе", схватился лишь за голову и упал в кресло. Несколько отдышавшись и обдумав положение, он с грустью сказал:
- Ну, раз дело дошло до свадьбы, то тут не поможешь. Одно осталось, это пообтесать как-нибудь этого болвана да пристроить куда-нибудь в глухую провинцию на службу. Другого выхода у меня нет. Будьте добры, забудьте всю эту грустную историю и прекратите производство по этому делу.
Между тем из ревизии церковных книг выяснилось, что Тимофей Цыганов и девица X. такого-то числа были повенчаны настоятелем церкви Литовского тюремного замка отцом Владимиром Воздвиженским, причем запись эта в книге была вычеркнута и сбоку на полях имелась приписка отца Владимира: "Записано по ошибке".
Надо думать, что отец Владимир пронюхал за эти дни о поднятой тревоге и, узнав, что повенчанная им девица - дочь сенатора, струсил и вычеркнул запись. Будучи опрошенным, он заявил, что действительно собирался свершить обряд венчания и заранее заготовил запись в книгу, но, ввиду недоставления молодыми нужных документов, - венчать отказался и запись вычеркнул.
Подробные справки, собранные об о. Владимире, оказались ужасающими. Он принадлежал, очевидно, к тому редкому типу православных пастырей, не верующих ни в Бога, ни в черта и видящих в своем священстве лишь доходную статью, стремясь извлечь из всего максимальную выгоду, не брезгуя при этом никакими средствами. Вместе с тем и частная жизнь о. Владимира была порочна: вечные кутежи, иногда даже оргии, карты и женщины, - вот его обычное времяпрепровождение. В числе собутыльников его значился и пономарь церкви Литовского замка, приятель его, некий Афонов.
Добытые сведения об отце Владимире усилили, конечно, наши подозрения, и дело о нем продолжалось.
Запись в метрической книге почерком своим отличалась от приписки на полях, сделанной о. Владимиром. Мы раздобыли, прежде всего, образец почерка пономаря Афонова, и авторство его было немедленно установлено. Афонов оказался невероятным трусом и, будучи припугнут предстоящей тяжелой карой в случае упорства, быстро сознался во всем и рассказал, как было дело. Оказалось, что венчание свершилось за три тысячи рублей, причем невеста предъявила в виде документа всего какую-то визитную карточку с рекомендательной надписью. Свидетелями были: он, пономарь Афонов и тюремный сторож Иванов. Мы арестовали обоих, после чего был приглашен в полицию и отец Владимир.
В кабинет вернувшегося В. Г. Филиппова, где находился и я, был приглашен обвиняемый священник: откормленный человек с рыжей бородой, волнистыми кудрями, в шелковой рясе. Держать себя он пытался приветливо, независимо и боголепно.
- С хорошей погодой вас! - сказал он, подавая руку и взмахивая ею как-то сверху вниз.
- Садитесь, батюшка.
- Отчего-с, с превеликим удовольствием!
- Так как же, батюшка, стало быть, не венчали и свадьбы не было?
- Господи ты Боже мой! Да разве бы я посмел без документов!
Нет, господа! Свадьба - дело не шуточное. В таинстве этом, освященном Церковью Апостольской, не только духовно соединяются две жизни, но и преподается им обязанность к интимному сближению полов с целью продления рода человеческого...
В. Г. Филиппов прервал его:
- А знаете ли, батюшка, что на Голгофе, рядом со Спасителем, висел и вор на кресте, а вот здесь, - крест висит на воре! - и он указал на наперсный крест батюшки.
- Однако! - изумленно сказал священник, но, оправившись и приняв прежний елейный тон, он продолжал: - Оно, конечно, оскорблять меня вы здесь можете, я - беззащитен; ну, а все-таки почту своим долгом довести ваши слова до сведения Преосвященнейшего.
- Итак, батюшка, решительно: не венчали?
- Да лишусь я своего иерейства, ежели лгу! - и отец Владимир, встав и повернувшись к иконе, широко перекрестился.
- Семенов! - крикнул я. - Введите-ка Афонова.
Дверь раскрылась, и на пороге появилась сконфуженная фигура пономаря.
Он как-то по-идиотски осклабился и, обращаясь к отцу Владимиру, неожиданно радостно объявил:
- Володя, а я сознался!
- Ну и прохвост! - сказал сухо, но убедительно батюшка.
За свои свадебные спекуляции отец Владимир был лишен сана и приговорен к полутора годам арестантских работ.